ЧП в поле.

На модерации Отложенный

Те, кто учился и работал в советской школе, наверняка помнят, что в послевоенные годы, почти весь сентябрь, а иногда и октябрь, все ученики, вместе с учителями, были на полях. Картофельных, свекловичных, хлопковых, кукурузных и т.д..

Потом были «ученические производственные бригады» по выращиванию кроликов, телят, поросят, цыплят, утят и прочей живности. После 9-го класса, я был участником такой бригады. Шесть парней, под руководством учителя труда, вырастили за лето 25 тысяч пекинских уток на пруду соседнего птицесовхоза. От пищащих жёлтых комочков, до товарного вида в 2,5 – 3 килограмма. Иные селезни по 3,200 тянули.

Потом пошли «детские оздоровительные трудовые лагеря». Здесь ученики и учителя работали всё лето, по сменам на прополке, букетировке, поливе, уборке урожая. Понятно, что для учеников это была и мука и радость. Мука подневольного труда под палящим солнцем, и радость общения после него.

Но каково же было учителям, которые должны были обеспечить и труд, и отдых, и, главное, безопасность детей? А как её обеспечить?! Дети же как ртуть! За ними не уследишь! Они же всё время в движении! А ты один, на 30-40 человек.

Вот только один случай из тогдашней школьной жизни.
Воскресенье. 39 моих «гавриков» отправляются «на свёклу». В обыкновенном бортовом газоне с чуть струганными скамейками. Первым делом – строю и осматриваю ножи. Свёклу надо обрезать ножами, а едем то по просёлкам. Толкотня. Мало ли что. Ножи должны быть плотно обёрнуты в тряпку и перевязаны.
Потом – обувь. Она должна быть по погоде, так же, как и одежда и головные уборы.
Затем – посадка. Девочки посредине, мальчики по бортам. У заднего борта - самые рослые и сильные.

Ну всё. Директор «благословил». Поехали. Сначала – писк-визг. Потом - песня. Поём все, захлёбываясь ветром, даже самые «трудные», отчаянные. В то время прокатиться на машине было высшим удовольствием и восторгом.
Потом толкотня и визги при высадке. Сбившись в кучки, кто с кем дружнее, все намереваются сесть завтракать. Говорю: « Нет, ребята! Вон дойдём до конца поля, соберём в кучи свёклу, вот тогда и отдохнём и позавтракаем, перед чисткой».

Без разговоров складывают припасы и ножи в кучу. Расставляю ребят по одному на ряд. Поднятую маципурой свёклу нужно выдернуть из земли и снести в кучи. Маципура - это спаренные, вроде пригоршни на расстоянии 20 сантиметров, два плужных лемеха. Ряд свёклы пропускается между лемехами и поднимается вместе с землёй. Свёклу надо из этой разрыхлённой земли выдернуть и стаскать в кучи. Потом свёклу надо очистить от ботвы, срезать «хвостики», сложить в корзины, ссыпать в ящики, на подобии усечённых пирамиды. В каждый ящик умещается тонна.

Каждые шесть рядов складывают свои кучки, на расстоянии 50 метров. Так удобнее. Свёкла можно не таскать, а бросать. Ну тут и начинается…. Кто то из соседнего ряда особенно крупную свёклу вытащил! Шуточный скандал, переходящий в потасовку и преследованием «преступника» по полю. Кто-то, с умыслом или без, бросил свёклу с землёй над спиной наклонившегося соседа и насыпал ему земли за шиворот. Кто-то кому-то треснул незаслуженный подзатыльник. Кто-то, обломав ботву у маленькой свёклы, бросил её в девчонку из соседнего ряда. Ну, в общем, визг, писк по всему полю.

Я, учитель, должен не только «усмирять» особенно разбушевавшихся, но и помочь слабеньким отстающим, ну и подогнать бездельников и лодырей.

Мои шпанистые, отчаянные пацаны с окраинных улиц посёлка, хоть и требовали больше внимания, работать умели. Когда я с отстающими был ещё метрах в 200 до конца поля, они, закончили подбор и я, со страхом, увидел, что они «тарзанят» на деревьях в посадках. В те времена, кинофильм «Тарзан» смотрели все, от мала до велика, и все мальчишки подражали Тарзану, начиная от его крика, до летания по джунглям на лианах. По скольку лианы в наших краях не растут, вязали верёвки.

Так вот, подняв голову, я увидел своих Тарзанов на ветках посадок. В те времена посадки засаживались, в основном, некленником. Так у нас называли быстро растущую разновидность клёна с очень хрупкой древесиной. Зная, что ветки этого дерева очень ломкие, я побежал сгонять своих обезьян.

Забежав в посадки, я похолодел от ужаса. Видимо в прошлом, или позапрошлом году посадки прорежали от поросли. Некленник дает очень много семян и они, быстро пророста, делают посадки не про лазными и глушат взрослые деревья. Так вот, работнички, которые прорежали посадки, не затрудняя себя нагибанием, косо , сверху вниз, рубили прутья в палец толщиной на уровне своих колен. В посадках образовалась щётка засохших, твёрдых как железо и острых, как штырь, прутьев.

Представив себе, как кто – ни будь из моих «орлов» падает на эту щетину, я заорал, благим матом: «Слезть немедленно!!!! Сядет кто ни будь на кол, что я матерям скажу»!!!! То ли мой, действительно встревоженный голос, то ли упоминание матерей, но что то заставило их шевельнуть мозгами и они ссыпались с веток, и убежали за посадки, прячась от меня.
Убедившись, что ветки чистые, я пошёл помогать двум отставшим девчачьим группам добирать ряды.

Не успел я отойти и 30 метров, слышу топот. Оглядываюсь. Бежит ко мне Вовка Изосимов. Глаза по блюдцу. «Юрий Сергеевич!!!! Женька Беляев на кол сел»!!!! Смотрю ему в глаза, в которых настоящий ужас. Значит не подначка. Значит правда. Значит я попал по крупному. Если прободение кишок, значит газовая гангрена. Я тогда его и до больницы не довезу. Да и на чём везти?! Машины- то за свёклой, только к 12 придут.

«Где?! – выдыхаю я,- бегом, показывай»! Бежим по пашне. Вовка несётся стрелой. Я, со своей хромой ногой, шкандыляю за ним. Вбегаем в посадки. Женька, в окружении ребят, стоит, держась за пятую точку. Отгоняю девчонок. Приказываю мальчишкам окружить меня и Женьку плотным кольцом.

Опускаюсь сзади него на колени. Разом сдергиваю с него сатиновые шаровары и трусы. Тогда в таких все мальчишки щеголяли. Смотрю, рядом с анальным отверстием, дырка, сочащаяся сукровицей.

Сукровицы немного, но кто знает, что там глубже?!

Медицинская сумка в куче, вместе с сумками и сетками с едой, осталась на той стороне поля. Перевязать в таком сложном месте, как следует, я не сумею. Мысль о сумке рождает решение. За полем – посадки. За ними – дорога. По дороге, то и дело шныряют машины нефтяников с глиной из карьера на глинзавод.

Отбираю шесть мальчишек посильнее. Ставлю их в две шеренги по трое лицом к полю. Велю снять стёганки, сцепить руки в замок, постелить стёганки на сцепленные руки. Всё мгновенно выполняется. Шестёрка «носильщиков» опускается на одно колено. Бережно кладём Женьку на фуфайки животом вниз. Командую: « Быстро, но не бегом, к дороге. Не спотыкаться. Не трясти. Не уронить. Вперёд».

Быстро идём по полю. По дороге кричу классному руководителю параллельного класса, что у меня ЧП и что бы она посмотрела за моими орлами. Выходим на дорогу. «Носильщиков» сажаю на обочине, не расцепляя рук. Наклоняюсь над Женькой: «Как ты, Женя?! Очень больно. В животе не болит»?! «Да нет, Юрий Сергеевич, дерёт только». « Ну, брат, терпи. Пока тебе другого ничего не остаётся».

Вдали показалась машина. Я встал посреди дороги. Машу руками. Шофёр останавливает до верху гружёный Белаз. Объясняю ему суть дела. Он, ни слова не говоря, сдаёт машину на обочину, вываливает глину. «Носильщики», не расцепляя рук встают и бережно, с помощью меня и шофёра, укладывают Женьку на отполированную глиной до блеска сталь кузова. Двоих, самых крепких, беру с собой. Остальным велю идти к своим и начинать чистить свёклу.

Поехали. По просёлку Белаз не самая комфортабельная машина для перевозки пассажиров. Трясёт и болтает отчаянно. Велю орлам лечь вдоль Женьки, прижав его в боков своими телами. Сам лёг к нему лицо в лицо, что бы наблюдать за его состоянием. Сквозь рёв мотора затеваю с ним разговор о доме, о маме, об учёбе. Вроде нормально с парнем. Сознания не теряет. Говорит внятно, осмысленно. Подкладываю ему ладонь под щёку, что бы его полегче колотило об днище.

Думаю о превратностях судьбы. Ну почему это должно было случиться с Женькой!? Худенький, бледненький до синевы, кожа да кости, самый маленький в классе, единственный сын у матери-одиночки. Тихоня. Учится посредственно. Совсем даже не глупый. Просто силёшек не хватает. Вовка Изосимов – его сосед и заступник. Да и остальные мои варлаганы к нему покровительственно относятся.

Пока размышлял, подъехали. Шофёр оказался наш, поселковый. Зная где в больничном городке хирургическое отделение, подъехал к самому крыльцу. Прямо на фуфайках подтянули Женьку к заднему борту. Мальчишки взяли за ноги, мы с шофером за плечи. Господи! Там нести то нечего, от силы 30 кг! Можно было бы мне одному взять, но кто знает, что у него там, в животе?!

Внесли его в приёмный покой. Слава Богу, пусто. Вспоминаю: сегодня воскресенье же! Положили на скамью. Поблагодарив водителя, я рванул к ординаторской. Заскочил без стука. Вот как хорошо. Знакомый хирург дежурит. Объясняю, в чём дело. Он отправляет сестру готовить операционную. Перекладываем Женьку на каталку. Ребята жмут ему руку. Я желаю ему ни пуха ни пера и скорейшего выздоровления. Его увозят.

Отпустив ребят домой и наказав им вернуть фуфайки владельцам, я остаюсь ждать. Мечусь по приёмному покою. Тишина. Хоть бы инструментами брякнули, что ли. Но раз не кричит, значит обезболивающим накололи. Так. Что надо сделать. Значит так. Надо доложить о ЧП директору школы. Но, сначала зайти в аптеку. Там Женькина мать помощником провизора работает. Потом, по времени, посмотрю, что дальше делать. Надо бы вернуться к своим в поле.
Прошло около полутора часов. Наконец дверь операционной открылась. Выкатывается каталка с Женькой. Он слабенько улыбается мне. Приветственно машу ему рукой. Его увозят в палату. Вот, наконец, и хирург. Двухметровый, розовощёкий, с улыбкой во весь рот: «Ну что ты мечешься, как тигра в клетке!? Всё нормально с твоим Женькой. Прободения, слава Богу нет. Прут скошенной частью сруба скользнул по прямой кишке, которая, хорошо, что пустая была. Стенка с амортизировала. Ладно до тонкого кишечника не достал. Полежит твой Женька пару недель кверху задницей. Заживёт всё»!!! «Хорошо тебе ржать, - говорю,- а мне ещё с матерью разговаривать да начальству докладывать»! «Ты радуйся, что так всё обошлось»! «Ладно, спасибо тебе»! Пожав друг другу руки, мы расстались. Скорым шагом в аптеку.
Когда я только открыл дверь аптеки, тут же открылась дверь провизорской и Женькина мать, с ужасом глянула на меня: «С Женькой что»???!!! Я многословно, что бы дать ей придти в себя, рассказал ей всё, напирая на успокаивающие слова доктора. Она, маленькая, худенькая, с тёмными кругами под глазами, уткнувшись мне в плечо, твердит: «А я как чуяла! Всё утро тревожно на душе! Как чуяла»! Чуть не плача от жалости к ней и к Женьке, как могу, успокаиваю.

С трудом успокоив, я понёс свою повинную голову в школу. Рассказал всё директору. Директор, мой бывший учитель физики. Он покряхтел, поворчал, взялся за телефон и доложил всё в районо. Долго выслушивал что то. Положив трубку, он ободряюще взглянул на меня: «Ладно. Иди отдыхай. Всё ты правильно сделал! Будем надеяться, поправиться твой Женька.»

Легко сказать: «Отдыхай»! А как мои орёлики там. Иду на «Кагатное поле», т.е. площадку, где привезённую с полей свёклу укладывают на хранение в громадные курганы-кагаты. Нахожу машину, которая привезла свёклу с поля, на котором работает наша школа.

Приезжаю. И ребятня, и учительницы, увидев меня, сбегаются со всех концов. Рассказываю, что с Женькой всё нормально. Что через две недели он придёт в школу. Под вздохи облегчения все расходятся по не дочищенным кучкам. Они, оказываются последними, возле тех самых злополучных посадок. Мои отчаянные уже давно закончили работу. Успокоившись известиями о Женьке, расселись на траве, под деревьями, травить байки. Смирные, как ягнята. Надолго ли?!