Глава 1. Пейзаж после событий

ПРОВИНЦИЯ, роман без вымысла.

Часть вторая. "РЕВАНШ"     

Приезжал недавно в Кострому известный астролог. Составил гороскоп города. Звёзды звёздами, но наряду с их влиянием и вполне реальные вещи определяют картину будущего. Например, менталитет. Астролог считает, костромичи склонны возводить в абсолют полуценности, полумеры, и это сказывается на судьбе города.

Точно так.   Прошёл ровно год с первых Дедковских чтений, где уважаемое собрание единогласно проголосовало за переименование библиотеки им. Крупской в Дедковскую. С тех пор намерение успело измениться с точностью до наоборот. Поколебавшись в этом положении, резко качнулось назад, остановившись на полумере: имя Крупской снято, имя Дедкова не присвоено.   

В результате дискуссии друзьями, единомышленниками и поклонниками творчества Игоря Дедкова был составлен Венок Суждений о нём. Говорилось, что Дедков, проживший в Костроме 30 лет, - великий гражданин, щедро одаренный душой, умом, блестящим писательским талантом, сделал много и для костромичей, и для российской культуры, литературы, журналистики (недостающее дописать).   

Сконцентрируем всё это на фразе из выступления уже на нынешних Дедковских чтениях журналистки Татьяны Гончаровой. А "Родина ещё не отдала ему того, что должна".   

Логично. Нет полного собрания сочинений. Память увековечена только скромной мемориальной доской на доме, где он жил. Саботируется разработка Положения и потомоу не присуждается Дедковская премия, в 1995 году еще учрежденная губернатором...

И даже переименование библиотеки не состоялось. Как следовало предполагать, это имела в виду Гончарова?   

Вы не поверите, но нет, не это. Об этом ни слова. Логика изменила оратору. Она заявила, что кто-то "суетится" вокруг имени Дедкова. Речь, очевидно, о тех, кто поддержал предложение редактора журнала "Губернский дом" Муренина и в течение года не усомнился в его справедливости, осуществляя подвижки в деле переименования библиотеки, увенчавшиеся снятием имени Крупской...

Вопрос возникает детский: а как же "отдавать долги? Сидя сложа руки?   

Один из категорических противников переименования писатель Михаил Базанков говорил на чтениях, что он "выстраивает живую память" о Дедкове. Прекрасно, коли так. Но непонятно, чем присвоение имени критика библиотеке этому мешает? И почему надо называть "борзописцами" тех, кто за это ратует? И когда он выполнит поручение губернатора о разработке положения о присуждении премии им. Дедкова в области литературы и критики?   

История учит, что действующий и мыслящий человек не может вызвать однозначного отношения. Мы можем это наблюдать в нашей современной действительности.   

Костромская творческая интеллигенция приняла полумеру: давайте поставим точку на, так сказать, прениях.   Давайте. Как ведущая дискуссии, я её ставлю после утверждения: имя Дедкова - честь, за неё надо бороться, как в старые добрые времена, - путём соцсоревнования. А мы евряемся: принять-не принять эту честь. Значит, пока её не достойны".     

Примерно это, вкратце, написала я в рубрике "Взгляд" по итогам вторых Дедковских чтений. Но по их итогам в нашей газете не опубликовали НИЧЕГО.      

Весь 1997 год после Дедковских чтений прошёлся по моей душе, оставив сплошную ссадину... Это был год ИХ реванша за маленькую уступку - снятие имени Крупской.   

Вплоть до октября и переписка с Леоновичем была прервана. Мы расплатились за... внеуставные отношения. Трещина образовалась в результате парочки эпистолярных бомб, которые друг в друга метнули. Моя была довольно безобидной, просто стихотворение, написанное мною в горькую минуту. Кто бы мог подумать, что в нем таится термоядерный заряд? ...   

* * *     

Я чернил Вам желаю для жадного чрева пера   

и ошейника - мягче, с застежкой на сивом загривке,   

и чтоб та, о которой я знать не хотела вчера,   

подавала в постель Вам с утра подогретые сливки.   

Я пью водку, худею и скверны уже не боюсь, -   

прокаженный изгой перед каждым убогим порогом.   

Я свята и богата. Но нынче я сильно напьюсь   

за козлиные свойства мужской или женской породы.   

Я устрою себе капитальный скандал и погром.   

Я поссорюсь с собой, оскорбляя по-пьяному метко.   

Ну а завтра пройду сквозь трагикобелиный синдром,   

и сотру им с себя поцелуи твои, как салфеткой.   

Разбросаю, распутаю суть, что вплелась в гобелен   

запрокинутым озером в небо и жаждущим света,   

нежнолобо узнав о непрочности проклятых стен,  

и, быть может, не вдребезги душу рассыпав при этом.   

Ах, как отче от паствы своей окаянной бежал!   

Он крестился за всех, а заплакал над собственным адом.   

Сердце боль доедает, как вечно голодный шакал.   

Но в немых диалогах мне больше ломаться не надо.      

 "Не стреляй по своим, Наполеонка!" - посоветовал Леонович. И это было ещё нежностью в сравнении с тем, что выдало его мощное перо. Удар пришелся по пустому месту. Хиросима для меня состоялась раньше.

Раньше я поняла, что друзьям Дедкова следовало оставаться только другом. Там, во внеуставных отношениях, Дедкова было не больше, чем в любых других пространствах....   

Осознав это, решила выжечь в себе все ненормативные чувства. Что и сделала - на сажень в глубину.      

В моём новом мире пахло гарью и было совсем пусто.   

Оставались работа и ребёнок.   

Весь год он болел. Конъюнктивит, аллергия, воспаление прямой кишки. Я боялась, это туберкулёз, - мама контактировала с ним, когда уже была больна.

Но уверяла, что кашель её, на который я обращала внимание и просила сделать анализы, - не туберкулёзный:

- Я же уже болела туберкулёзом, и знаю, что это такое. Сейчас - не то".

Если воспаление у мальчика туберкулёзное, "светила" перспектива отдать его для лечения в чужие руки.

Это приводило в ужас. Знала мизерный запас прочности здоровья малыша с самого рождения. Только моя любовь поддерживает его в состоянии пусть неустойчивого, но равновесия. Дни и ночи, пока шло обследование, вспоминаю, как кромешный ад.

Мама лежала в тубдиспансере, отец ребёнка пил и почти не являлся к нам. Впрочем, он и занят был. Отзывчивый на чужую нужду, помогал другу детства поднимать второй сад-огород. Осваивали целину, пни корчевали. У друга родился сын - появилось ради кого стараться. Наши две сотки огорода возле дома зарастали травой и сад иже с ними...   

Когда было невмоготу, я просила мальчика: погладь меня по голове; пожалуйста!.. Только от полной безысходности и отчаяния можно искать спасения в объятии больного ребёнка. Но такое "спасение" как чириканье птички зимой. Что оно может изменить?   

Когда он просыпался от боли и кричал, брала на руки и носила до утра по комнате. Утром вводила болеутоляющие свечи и отводила в садик - чтобы пойти на работу.   

УЗИ, ректороманоскопия и прочее, что мы прошли в больнице, дали картину воспаления, но причины установить не могли. Нас положили в больницу.

Оттуда ушла на пятый день: абсурдные порядки, ужасающий "сервис" нас обоих чуть не вогнал в гроб за пять суток. Взять хотя бы ночное бытование: в многоместной палате для нас двоих детская койка, на которой я в длину не умещаюсь даже при своем небольшом росте. Но это бы полбеды. У койки панцирная сетка, которая выдерживает птичий вес моего малыша. Но если на нее лягу я, она растягивается до самого пола и лежать на ней, тем более спать - невозможно. Не спать же 5 суток - то еще удовольствие...   

На период цветения приходится ежегодная вспышка аллергии у мальчика, я взяла отпуск. Он в июне от слабости уже просто не стоял на ногах - коленки подкашивались.

Сутками напролет занималась только им. Кажется, тогда смогла поделиться с ним здоровьем... Выздоровления жаждала с такой силой, что оно случилось - при устранении от нас страшненькой костромской медицЫны.   

Медленно, с рецидивами, дело пошло на улучшение. Как я была благодарна себе, что в молодости потратила время на учёбу в медучилище! На основании этих знаний могла строить его лечение сама.   

А количество выдаваемых строк в газету от этого не страдало. Свободный режим, который поддерживал в редакции Петров, спасибо ему,  способствовал этому. "Добирала" ночами рабочее время, потраченное на мальчика днём. Но не было времени на чтение, почти не вела запись в дневнике.      

Дневниковая запись, 21 апреля 1997 года      

Вчера настрочила Петрову заявление о смене "куратора". Привела примеры, как "редактирует" Бадейкин, которому меня "подарила" Людмила Кириллова.   Вообще я автор не редактируемый, - цензурируемый. Но цензура Бадейкина вредит не только мне, а газете.   

Компотова закатила коммунальный скандал. Пришёл 75-летний интеллигентный человек. В отдел культуры, то есть, ко мне. Со своими профессиональными проблемами. Музыкант. Едва заговорил, она сказала: "Я сейчас буду печатать свой материал".   И что? Оказывается, вот что: не надо в редакцию приглашать людей, надо ходить к ним на дом, чтоб ей, Компотовой, не мешать "печатать" свой материал.

Худшая форма коммунального мировоззрения. Словно она хозяйка, а я квартирант. Хозяйка, потому как она заодно с начальством, а я-то...      

Дневниковая запись, 22 апреля 1997 года      

Сороковой день со дня смерти Володи Рахматова. В редакции устроили... праздник. На средства вдовы.

Сидоров и Зайцев, пока народ подтягивался к столу, завели разговор о Египте и не хотели его прерывать. Дважды призывала их закончить, но словно не слышали. Халява есть халява. Какой для неё повод - наплевать. Деушки хихикали. Марго, как хозяйка, радушно угощала. Светский раут, одним словом. Три Вовиных песни прослушали и сказали: хватит. Я ушла, чтоб не сорваться.

Дневниковая запись, 2 мая 1997года

      После Пасхи на полосу поставили моё стихотворение:      

* * *   

Христос воскрес. Воистину воскрес!  

 А был он мёртв два дня на той неделе.   

Как тосковал и плакал старый бес,   

и мымры плотоядные говели.      

Но те, кого Господь не покидал,   

так как они его не покидали,   

полны отравой гефсиманских жал,   

впервые за год безмятежно спали.      

Но ночь прошла. И Он воскрес опять. 

И счастлив бес, идя своей дорогой.

ведь снова будут жрать и предавать,

и распинать в себе и в ближнем - Бога.      

Петров снял его с полосы. Ну, что же: у стихотворения, стало быть, началась биография.   

На редколлегии состоялось обсуждение плана работ отдела культуры.

Резюме: больше других организуй, а сама пиши меньше. Ты ж, мол, начальник, а сама пишешь.   

Отправила Т.Ф. Дековой статьи.   

Разрываюсь меж работой и мальчиком. Когда-то, еще в пору нашей дружбы домами Петров сказал, что до достижения 7-летнего возраста ребёнком мать его - не журналист.

Выйдя на работу, с первого дня и до сих пор я опровергаю это утверждение, хотя действительно, ребенок требует меня - всю. Я и есть с ним - вся. Просто приходится быть двужильной, и это вполне возможно. Это даже не достоинство мое, а природная возможность, дарованная многим русским женщинам.