Филипок

Филипок

(серия «Детство»)                                                                                                                 

  Это моя первая школьная зима.  Пока мама  собирала меня в школу, отец деревянной лопатой (лопата была вытесана из цельной липовой доски, я мечтал, когда вырасту, сделать такую)  расчищал снег от  входа в дом и до калитки, потом он открыл калитку и расчищал от снега дорожку  вдоль своего забора, каждый сосед также чистил снег вдоль своего забора, поэтому улицу под  заборами можно было пройти всю от  первого до последнего дома.  Заборы и за ними дома тянулись только с одной стороны улицы, с другой ее стороны   раскинулось бескрайнее   поле.  С моего роста поле заканчивалось линией горизонта, где-то за ней была школа и большие многоэтажные дома. Серое и мрачное, еще вчера нагоняющее тоску   поле, сегодня   радостно искрилось , укрытое толстым слоем   снега. Снег начал идти вчера вечером  и шел всю ночь, это был тот легкий и пушистый снег, который бывает только в мороз, захватишь его на варежку и рассматриваешь рисунки снежинок, хочется их рисовать, но на улице мерзнут пальцы, а в доме снежинки сразу таят.

Мама  надела на меня большую шапку ушанку, купленную на вырост, поцеловала и сказала: «Ну, иди учись, Филипок ».- «Почему Филипок? » - хотел спросить я, но был уже на улице. В природе было то состояние, когда ночь еще не закончилась, а утро еще не настало, какой-то миг - и солнце все оживит вокруг. А сейчас  спать бы и спать, но надо идти в школу. Из дому мы выходим с отцом вместе –  нам по пути - ему на завод, мне в школу. Идем поначалу расчищенной дорожкой  вдоль заборов, но потом сворачиваем к горизонту, именно там завод отца и моя школа. Отец идет вперед, на нем огромные валенки, он не поднимает ноги, чтобы шагать по снегу, а протягивает  сначала одну ногу, потом другую, оставляя за собой широкую дорожку-колею в снегу,  он похож на лыжника только без лыж. Эта колея для меня. Во всем огромном поле только я   и отец,   поблизости   не живет ни один мальчишка школьного возраста, кто мог бы нам составить компанию, девчонки есть, но их школа совсем в другой стороне.   Наконец поле заканчивается, и мы выходим на улицу,   которая отделяет поле от   школы и больших домов.   За нами остается глубокая борозда, рыхлой лентой  уходящая к дому. Улица расчищена от снега. Рано утром, когда было еще совсем темно, огромный трактор (такие делали на папином заводе) таскал по всем  улицам и даже   в частном секторе  огромную треугольную железяку размером как  раз по ширине улицы, железяка разгребала снег в стороны, оставляя за собой ровную и гладкую поверхность, и совсем не по каждой из прочищенных дорог за весь день проедет хотя бы одна машина. Машин ездило очень мало, все они были грузовые, и нам мальчишкам приходилось подолгу ждать, когда проедет машина, чтобы, зацепившись за нее специально сделанным крючком, разогнаться на коньках   и потом долго катить по инерции.   Вдоль всей дороги по обе ее стороны, словно берега у реки, образовались высокие снежные валы. Только что показавшееся  низкое белое солнце стояло как раз над дорогой-рекой, вглядываясь в ее отутюженную белую перламутровую поверхность. Чтобы   попасть  на тротуар, ведший к школе, отцу пришлось пробивать два таких вала – вначале, чтобы войти в реку, потом чтобы выйти из неё на другом берегу   – я за ним.  Больше  препятствий нет и можно идти в школу.

- Когда пойдешь домой, войдешь в эту колею и она приведет тебя прямо домой,- сказал отец, вытирая платком пот с раскрасневшегося лица и показывая на уходящую за горизонт рыхлую сверкающую на солнце   тропу. – А теперь беги в школу, а то замерзнешь.

                                                ***

Я пошел в школу, а отец на завод. Работа на заводе начиналась раньше, чем занятия в школе, поэтому я пришел очень рано, в школе еще никого не было. Я потянул тяжелую дверь, потом еще одну и вошел в вестибюль.

- Аааа – это ты, - узнал меня сторож.

Он знал меня, потому что я приходил раньше всех, но не знал даже, как меня звать. Я пошел в раздевалку, снял пальто и отправился   в класс,  сел за свою парту на свое место, достал тетрадь, ручку с пером одиннадцатого номера, из мешочка, затянутого на  резинку, достал чернильницу невыливайку и поставил ее на парту, спрятал в парту  портфель и стал ждать. Со стены  напротив, на меня смотрели два самых великих и мудрых человека – Ленин и Сталин. Их я знал еще до того, как стал ходить в школу. На самом первом родительском собрании наша учительница сказала родителям, что нужно собрать деньги на портреты вождей, по 50 рублей с каждого ученика. Портреты заказывались настоящему художнику, они были написаны маслом и вожди были ну, впрямь, как живые.

 Я смотрел на портреты и думал о том, что, когда мне отец принесет масляные краски, тогда и я смогу рисовать вождей красками и не только Ленина и Сталина, а и Ворошилова, чей портрет я видел на стене в библиотеке. Ворошилов мне понравился: он был в военной форме и  мне понравились его усики.  В библиотеку я заходил просто так, - я ведь еще не умею читать, рассматривал картинки на стенах.

                                               ***

В школе хорошо – тепло, не то, что дома. Утром еще ничего, а вот когда приду со школы, будет очень холодно, потому как печка топится  вечером, когда родители приходят домой с работы, тогда в доме становится жарко так, что я хожу в одной майке. Лед на окнах начинает таять, стекать на подоконник, а оттуда по марлевой веревочке в бутылку, подвешенную на гвоздик, вбитый в подоконник. Я люблю открыть дверцу в печке и смотреть на огонь, но родители не разрешают, говорят: нельзя, потому что может выпасть уголек и будет пожар. Каждый вечер готовится еда, в приготовлении еды участвует вся семья, особенно, когда пельмени,  пельмени лепят все,  и каждый норовит слепить пельмень-сюрприз с солью или еще чем-нибудь неожиданным. Потом, во время еды, все напряженно и внимательно следят друг за другом, ожидая, кому же попадет пельмень-сюрприз. И, когда такой пельмень кто-то раскусывает и кривится от его вкуса, напряжение спадает, всем становится смешно, смеется и тот, кому попался горький или соленый пельмень. Я очень любил эти зимние вечера,  часто отключался свет и тогда мы ужинали при керосиновой лампе,   все вокруг погружалось в темноту, и только маленький желтый круг вокруг лампы  казался реальностью, выйти из круга было страшно, в темноте мерещилось разное.

 Когда ложимся спать, в доме так тепло, что даже укрываться не хочется. Сплю я на деревянной тахте – отец сделал ее «на спор» за одну ночь – поспорил с соседом дядей Леней - и сделал. Матрац и подушка были набиты соломой и, стоило повернуться, как они начинали шелестеть. Одеяло было ватное   простроченное квадратиками, утром никак не хотелось из под него вылезать. Отец, только встав, включал приемник «Москва» и оттуда сразу начинали рассказывать последние известия, играла музыка, и мы  просыпались вместе со своей страной – начинался новый  день. Приемник был очень маленький, я ни у кого такого маленького не видел, можно было подумать, что это радио, но я знал, что это не радио, потому что приемник включался в розетку,  такую же, как и электроплитка, которую ставили то в один угол то в другой, чтобы сушить их.

                                                ***

В коридоре стало шуметь – это топают ученики соседних классов. Вот и в наш класс начинают заходить мальчишки. Школа мужская, никто из нас не представлял, как  можно учиться в одной школе с девчонками. ( Потом, буквально через три года, когда объединили мужские школы с женскими, и к нам пришли девчонки, не мы, а они стали хозяевами в классе). Одним из первых заходит Витька Карпенко, это с ним мы в самый первый день 1 сентября, когда родители  привели нас в школу   и, торжественно сдав   вместе с огромными букетами георгин учительнице в руки, сами ушли, намереваясь придти к концу уроков, а учительница отпустила нас раньше,  бродили по поселку, катались на карусели   и разных других качелях, которые были во дворах.

Я до того времени даже не видел карусель и накрутился так, что затошнило.  Больше никогда потом на карусель я не садился. Все эти качели-карусели  были среди больших домов, которые находились далеко от моего частного сектора, они были за моим горизонтом и, попав сюда сейчас, я, конечно же, на тех качелях забыл обо всем. Идти домой я никак  не мог, потому что не знал дороги, и, ожидая родителей, так далеко забрел с Витькой от школы, что перепуганные родители долго искали меня по всему району. Потом, конечно, я запомнил дорогу, но как все-таки было страшно ходить одному, когда идешь по полю, а  на пути сидит огромная стая черных ворон, а как подойдешь, они все взлетают и кричат, и хлопают крыльями – вот нападут сейчас всей стаей – что тогда делать? Ни за что не отбиться!  С замиранием сердца медленно-медленно, чтобы не раздразнить птиц, проходил я опасное место.  Потом я привык  к воронам и уже не боялся их.

Сегодня в  школе было три урока, учились писать буквы и складывали палочки. У   всех  учеников палочки были из магазина, а у меня были нарезаны прямо с дерева в нашем саду. После второго урока я на подоконнике в коридоре  съел обед, который каждый день давала   в школу мама.   Обед мой и отца был одинаковый, - это завернутые в кальку и потом в газету два куска черного хлеба с двумя кусками вареного сала, только у отца куски были побольше. Последний урок был рисование. Рисование я любил, но не понимал, как может наша учительница учить рисовать, если она сама рисовать совсем не умеет:   когда она рисовала на доске голубя мира, - он больше был похож на петуха с палочкой в клюве.

Уроки закончились и надо идти домой. Все мои одноклассники живут рядом со школой, только я за полем в частном секторе. В классе меня  дразнят частником – это потому, что я живу не как все в больших многоэтажных домах, а в  доме, что построил  отец. Частник – это плохо, иначе не дразнили бы. Поэтому  друзей у меня нет.

 Я выхожу со школы и, жмурясь от  сверкающего снега, иду к своей колее. Меня переполняет чувство осознания своей исключительности: сейчас я войду в свою собственную колею, она только моя, потому что ее сделал мой отец специально для меня, потому что она соединяет только мой дом  со   школой,  и это так естественно – дом-школа, школа-дом,  и так будет до самого лета, пока не растает снег.

 Иду  по натоптанному тротуару вдоль дороги, тут меня догоняет Сало и, пробегая мимо, кричит: « Рыжий, пыжий, конопатый, катись в свой частный сектор!» Сало - хулиган, он часто плохо ведет себя в классе. А когда наша учительница Анастасия Кирилловна требует, чтобы он вышел из класса, он ее   не слушает и не выходит. Тогда Анастасия Кирилловна хватает его за рукав и пытается вытащить из-за парты, но Сало вцепится в парту руками и Анастасия Кирилловна не может его оторвать, потому  что она уже старенькая и слабая. Она бросает Сало и уходит из класса, потом она возвращается с завучем. Завуч   у нас мужчина высокий и сильный, он берет Сало за шиворот и вытаскивает из класса. Сегодня завуч тоже вытаскивал Сало из класса, но сегодня за ухо. Видно, он только что отпустил его.

Я долго не мог понять, почему Сало дразнит меня рыжим-пыжим? За ним и другие стали дразнить. Я долго рассматривал себя в зеркало – никакой я не рыжий, вот Сашка Кулик – тот рыжий, как таз, в котором бабушка варенье варит, а у меня ни одной рыжей волосины. Когда я стал объяснять Сало, что мои волосы совсем не рыжие, он ткнул мне в лицо пальцем и  сказал: «Ты на морду свою посмотри». Я посмотрел и понял, что рыжее у меня лицо, и я стал стесняться своего лица, хотя сейчас зима и веснушки почти не видны, а он все равно дразнит. Хорошо, что сейчас я уйду в поле, в свой частный сектор и никого из мальчишек там не будет, никто не будет дразниться.

В снежном валу, что вдоль дороги появляется проход. Я решил, что здесь мы с папой утром выходили  и повернул с тротуара, перешел дорогу, вошел в такой же проход с дугой ее стороны и сразу попал в колею, по колее идти легко, скоро я буду дома.  

Но тут  случилось  страшное – колея исчезла. Я стоял на каком-то железном квадрате, а впереди гладкая снежная равнина.  Я не мог в это поверить, но колеи не было. Страх  охватил меня. Как я попаду домой!? Я стал крутить головой и увидел, что по сторонам от меня множество борозд, таких же, как моя единственная, которую проделал утром  мой отец.   Я вернулся назад к дороге и  влез  на придорожный вал, чтобы с высоты разглядеть свою колею, но ее не было видно – все поле от самой дороги, будто червями, было изъедено множеством борозд. Как среди   них отыскать свою? Тогда я стал пытаться попасть в нее наудачу, но каждый раз путь мой заканчивался на железном квадрате. К одному из таких квадратов, проделывая еще одну колею, подошел человек в тулупе, он поднял квадрат и полез под него – я догадался - там  погреб. Так вот оно что! -  Мой путь домой пересекла вереница погребов и многие их хозяева, пока я учился читать-считать, с утра пораньше натоптали к ним множество дорожек. Как тут найти свою дорожку?     Я входил все в новую и новую колею, становился на крышку то одного, то другого погреба и, представляя себя  капитаном корабля, всматривался в снежный океан, пытаясь увидеть свою колею, но напрасно, - я ее не вижу -  ростом мал.   Опять ступаю в колею, которая кажется мне длиннее других, но… снова железный квадрат… я плюнул и пошел дальше, проламывая себе путь в доходившем до пояса снегу. Поле передо мной было абсолютно гладкое. И только синие линии теней  от не спрятавшихся под снег стебельков исчеркали его штрихами разной длины, будто огромный великан-художник стряхнул над степью широкую кисть бывшую в синей краске, которой он рисовал небо.  Я теперь представляю себя ледоколом. Все равно  приду домой - пусть мне для этого даже придется пробить свой путь.

Домой я пришел много позже обычного.  За  мной от самой школы, как млечный путь, переливалась бугорками снега,  тянулась колея. Она почему-то напомнила мне след от самолета в небе.

Завтра пойдем по моей колее, - подумал я засыпая.

                                                ***

Утром, когда мы с отцом вышли из дома –  он на завод, я в школу, как и вчера, под небом с догорающими звездами искрился снег. Поле перед домом было абсолютно гладкое.

Шел тогда шестой год после войны, шестая мирная зима.

21.12.2010

31.12.2010 16:51                                                                                      WalRad.

Как просто оказывается не пустить кого-то, куда он   хочет,  – не надо препятствовать, создай ему множество путей подхода и пусть он среди них ищет свой путь, всю жизнь. 

Летит самолет, вы хотите чтобы он не был виден на экране локатора, очень просто - самолет выбрасывает множество блестящих бумажек и на локаторе множество изображений – поди разбери, где самолет, пока будешь разбирать, он сбросит бомбы.  И может случиться, на тебя!