Письмо в журнал "Знамя"

19 августа 1991 года

«Чума», роман А. Камю

Я очень рад, что наконец в журнале появилась такая статья как «Без Пушкина, или начало и конец гармонии», литературная, литературная статья. И все бы оно, конечно, хорошо, но вызывают досаду некоторые мелочи, может быть даже и вовсе не литературного свойства. И когда же это литературные критики перестанут публично демонстрировать свои неудовлетворительные оценки по истории, экономике, философии и т.д. и т.п., совершая ошибки буквально на школьном уровне. В упомянутой статье Ст. Рассадин вскользь упоминает (зачем?) сомнительнейшее: «самые значительные деяния его воспитанника, освобождение крестьян». Что одинаково присуще любой статье российского публициста, с конца 19-го века и по сию пору? Почти полное отсутствие в их статьях силлогизмов.

Бездоказательность утверждений. Ну например, часто упоминаемое в статьях словосочетание «социалистическая революция», «октябрьская революция», просто революция (имеется в виду известные события 25 октября 17 года). А кто сказал, что это была революция? Сами, эту «революцию» совершившие? Был период, когда в отдельных африканских странах совершалось едва ли не дюжина переворотов в месяц. И все эти перевороты совершавшие их называли революциями. Так что ж, эти перевороты все были революциями? Не многовато ли? Уже тогда, в 17-м, деятелям, готовящимся «совершить» «социалистическую» «революцию» (три закавыченных выражения подряд! Боже, что мы сделали со Словом), говорили, что невозможна вторая революция через восемь месяцев после первой, когда первая еще не успела решить своих задач. И многое еще говорили они, увещевавшие большевиков, не понимая, что не понимать то, что они говорили, невозможно. Прекрасно понимали большевики, что то, что они собираются сделать, – не революция, и именно поэтому они сделали то, что сделали. Схожая ситуация сегодня во взаимоотношениях власти и экономистов. Экономисты терпеливо разъясняют, как улучшить экономическое положение страны. И дурак бы понял, а власть не понимает. Но может быть власти просто не нужна нормальная экономическая ситуация в стране?

Не менее интересен случай, когда демократы, по лености ума, лихо отвергают то или иное на одном только том основании, что так говорят (или говорили) их политические оппоненты, и слишком часто делают это с подсказки.

Александр 2-й освободил крестьян? Для человека, более менее серьезно занимающегося историей России, это новость. Почему же организация, добивавшаяся тогда продолжения реформ, называлась «Земля и воля»? Впоследствии произошел раскол на «Народную волю» и «Черный передел», в котором считали, должно быть, что воли у народа вполне достаточно, но чего же хотели народовольцы? Какого рожна? Стоп. А что это был за царский манифест? Помнится, там царь провозгласил свободу, правда, злые языки говорили, что опять-таки только «мертвым свободу, живых – под арест». Наверное, тот самый, Александр 2-й, Освободитель. Да нет, подпись там не та, не Александр 2-й, Николай 2-й. А кого же освобождал Александр, зулусов, что ли? Ну уж никак не русских, кому бы это потом пришло в голову освобождать свободных людей. Впрочем, подобное у нас не редкость. То собираемся передать власть народу, которая и так уже принадлежит народу, то собираемся продавать рабочим им же принадлежащие фабрики.

Форм несвободы множество, а свобода одна. Вот чистое рабство – вооруженный захват и удержание пленных, их труд, уже рабов, в концлагерях-латифундиях. А вот пеонство – семья задолжала хозяину, и долг этот передается по наследству из поколения в поколение, и долг этот все не гасится, а напротив – растет. А вот мандарин Китая – распоряжается не людьми – территорией, а людьми только постольку, поскольку люди живут на этой территории (и то не лично, а по должности), но люди не могут уехать в силу обычая и поэтому находятся всецело во власти этого самого мандарина. Ну что толку, что здесь люди юридически свободны? Им-то от этого, что легче?

При крепостном праве крестьяне жили общиной, миром. Помещик служил своеобразным посредником между крестьянами и государством: платил за них подушный налог, собирая с них оброк, разницу клал себе в карман. Александр 2-й ликвидировал не крепостное право, а помещика-посредника: государство стало собирать подушный налог непосредственно с общины, призвав помещика на государственную службу, выплачивая ему в виде жалования то, что он ранее сам отбирал у крестьян. Если и был до реформы хоть кто-то более менее свободным человеком: помещик, то после реформы их не осталось, они оказались втянуты в жесткую строгую чиновничью структуру, положение же крестьян почти не изменилось. То отличное развитие с/х производства, о котором сейчас так говорят, имело место, но в районах, где законы Российской империи фактически не действовали, в местах расселения казачества: оттуда экспортировали уйму сливочного масла, но то же была не Россия, но другое, независимое государство, на которое Москва давно точила зубы, шаг за шагом, столетие за столетием все более ограничивая казаков в правах, но окончательно она смогла их сломить только после 17-го года.

Больно видеть, как ваши оппоненты радостно, с подхихикиванием разоблачают вашу ложь, ложь невежественных демократов, которую они же сами демократам и подбросили, как некое новейшее откровение, и демократы не проверив – бух в колокол.

Вот иной раз и подумаешь, а не присутствуем ли мы на некоем гигантском лицедействе. Уж слишком охотно, слишком быстро подхватывают демократы компартийные отречения, как будто разделилась партия на две части, одна часть продолжает оставаться коммунистической, другая части выпало стать «демократической», и «Правда» пишет правду, когда заключает слово «демократ» в кавычки.

«Маркс не прав!» – и все орут: «не прав, не прав, не прав». Стойте! А в чем он не прав-то? «Во всем!» Как? Неужели он был не прав и тогда, когда ходил ногами по земле? Друзья, почему же вы еще не встали на руки?

Стремление не вдаваться в подробности отвергаемого учения, допустим, марксизма есть стремление законсервировать его до лучших времен. Придет время, и вспомнят они, если это им надо будет, о хороших, правильных сторонах марксизма, и реабилитируют его всего, целиком, демонстрируя его хорошие стороны и утаивая то, ради чего они и делают это, то, в чем Маркс ошибался. Скрупулезный анализ дал бы возможность отвести Марксу то место, которого он заслуживает: рядом с Прудоном, Бакуниным, Бланки и прочими - очень, очень достойное место, но на нем бы тогда уже нельзя было спекулировать. «В хозяйстве пригодится» – так по-хозяйски рассуждают они, прекрасно зная то, что им надо знать и о Марксе, и о России.

Для обывателя характерна замкнутость в кругу близких, а государство умеет таить свои «скелеты в шкафу». Вспомним жителей города Бухенвальда. Они утверждали, что и не подозревали о существовании рядом с городом концентрационного лагеря. И у нас, у советских людей, нет оснований им не верить. Могут ли единичные свидетельства служить основанием для тех или иных выводов? А ведь берем интервью и качаем головами: «Как до 17-го года жили». Видно у нас и научный закон «что дышло».

Царское правительство выделяло войска для защиты фабрик и заводов от бунтовщиков. Один из демократов недоумевал: «И зачем оно это делало?». Основная часть фабрик и заводов при царе работала на госзаказ. Фабрики, будучи формально частными, на деле были государственными. Правительство имело возможность оплачивать заказы средствами, выкаченными из деревни. Деревня бы сама оплатила то или иное нужное ей промышленное производство, если бы не непомерные налоги. А для того, чтобы они снизились, нужно было другое, несамовластное правительство, не стремящееся все держать в руках. Примерно та же картина была и в Германии. Не только в сельском хозяйстве, но и в промышленности – феодально-абсолютистская, крепостническая система.

Вы спросите, пожалуй, что это я так горячо принялся обсуждать дела давно минувших дней? Забвенье былого страшно. Сейчас наши господа не таясь обсуждают, как оправдать им в глазах других и в своих собственных свои будущие зверства, во имя чего они будут нас сечь, сдирать с нас кожу, травить ядами, облучать радиацией... Идут чередой фашизм, нацизм, антисемитизм, религиозный фанатизм, в обнимку костер инквизиции и Варфоломеевская ночь, мистика, кресты, покойники. Иные защищают рынок, частную собственность, капитализм – по чистому недоразумению: они всерьез считают, что при капитализме-то зажмут нас так, что у нас кишки изо рта полезут (они, впрочем, убеждены, что данная операция послужит нашему же благу: иначе нас, козлов, работать не заставишь, а они ведь так добры и так хотят его, нашего блага). Старина? Прекрасно! И вот они уже читают, пуская слюну, «Баню», а в мечтах витает нечто этакое из «Обломова».

А вы... Хотелось бы, чтобы вы при разборе ученых понятий придерживались более логики, доказательности, последовательности, ясности, как настоящие ученые. Что? Что я слышу? Вы пишете не ученый трактат, а литературную статью? Вам можно и без логики? Ну хорошо. Но хотелось бы, чтобы вы при написании вашей литературной статьи придерживались более красоты слога, внятности, образности изложения, чтобы... Что? Что я слышу? Вы пишете не роман, а статью? Вам можно и без красивостей? Да вы как тот ученый, который скрестил лису со свиньей, дабы получить животное с мехом лисы и мясом свиньи, и получил монстра – с мясом лисы и мехом свиньи.

Впрочем, я вас пугаю, а вам, возможно, и не страшно? Они ведут себя как хозяева страны, ее будущего. А вы как будто заранее обречены. Вы меняете свое отношение на 180 градусов ко всему, чему бы то ни было, невзирая на то, чем же это было и есть на деле. Что самое-то горькое, осью поворота служит та самая пресловутая линия партии, она для вас важна, за нею вы следите: «Ага, коммунисты говорили, что бога нет, значит он есть; что классы есть, значит их нет – и не было»; и т.д., и т.д., и т.д.

Человек может быть удовлетворен неадекватным восприятием бытия, обыкновенно упрощенным, если это самое восприятие для него не имеет большого значения, если это бытие ему чужое. Винтики-шурупчики тоталитарного общества избегают конкретности; им не нужна правильная картина мира; им не принадлежит их собственная жизнь. Если мы считаем возможным высказывать бездоказательные суждения, если мы считаем возможным верить бездоказательным утверждениям – в нашем сознании царит тоталитаризм.

Тоталитарное мышление проявляет себя в научной плоскости однолинейностью, мономерностью, неадекватностью результата мышления многоцветью мира; в искусстве оно проявляется в равнодушии автора, в отсутствии сердечности, чувства, пафоса, что приводит к сухости изложения, машинности или, когда у автора нет ничего в сердце, а он таращится изобразить, – к выспренности и фальши.

Слишком часто встречающееся на страницах журналов упомянутое выше литературное животное с мехом свиньи и телом лисы служит верным признаком того, что тоталитаризм нами не изжит, но затаился и ищет форму, в которой он смог бы незаметно выползти наружу. А мы, кажется, снова собираемся закидывать фашизм шапками. Нас останавливает то, что они ругают на чем свет стоит Октябрь, Ленина, социализм и коммунизм. Так и Гитлер был против большевизма.

Тоталитаризм нами не только не изжит, но и не понят. Простые люди, глядя на то, что творят господа, не в состоянии понять, что творят они это, имея в виду благо простых людей. Господин, выбирая для осуществления блага простых людей именно этот путь, не понимает, что выбрать этот путь их заставил не расчет, не убеждение, что только таким путем и можно достичь блага людей, но глубоко спрятанное, тайное и для него самого стремление мучить людей, дикие, страшные его варварские инстинкты. И если мыслить просто, простые люди по существу правы. Но ошибка их, состоящая в том, что, по их убеждению, господам не хватает только доброй воли не так уж и слаба. Они сами, вскарабкавшись поближе к трону, думают, что уж они-то теперь-то такого наделают, не замечая, не думая, что и их-то стремление к добру всего только флер, прикрытие их дикости, их варварства. Поэтому так легко монархистам (и осознающим свой монархизм, и не осознающим его) находить общий язык с пролетариатом, поэтому их так тянет друг к другу. Из-за общего для них разрыва действительности и сознания.

Иногда очень полезно взглянуть на все происходящее в течение последних трехсот-четырехсот лет глазами человека 4 - 5-го тысячелетия. И тогда «Октябрьская революция» – не более чем проходной эпизод в истории империи, и многое, кажущееся сегодня таким важным, сливается сплошной пеленой в череде аналогичных событий, не раз и не два происходивших за это время в империи. Тот же эффект достигается, если мысленно (или не мысленно) перенести себя далеко-далеко (в Австралию, или в Австрию) и оттуда взглянуть на происходящее спокойным, отстраненным взглядом (вот, кстати, почему не спешат возвращаться наши эмигранты). Многое может дать чтение древних авторов, если отвлечься от современных клише на этот счет и не бояться собственных суждений и аналогий.

Ну вот, скажете вы, то он призывает не доверять себе, сверяться с наукой, то призывает не боятся собственных суждений. И наука, и мода все феномены общественного сознания, однако разница между ними есть. Если наука суммирует знание, полученное людьми путем независимого критического познания, то мода - суммарное действие спонтанного желания, влечения людей. Наука растет, присовокупляя не противоречащие традиции мнения (и противоречащие – как гипотезы), мода активнее, она растет сама, по экспоненте, подавляя иные мнения, но только среди таких людей, у которых сигнал о действительности, информация о действительности (актуальная или нет) может подменить саму действительность: «Все говорят». Это общественное единомыслие, условно названное здесь «мода» – душа тоталитаризма. Мода может зарождаться и направляться умелой рукой модельера: достаточно организовать некую критическую массу высказываний – свою для определенного направления и для определенного общества. 18-й век – интеллигенты России без ума от Франции и французского языка. Русский князь не знает русского, говорит на французском, обычное явление. 19-й век – торжество Германии. Шеллинг, Гегель – вот кумиры. Что за напасть? Франция уже не та. Сбросила тиранию и налаживается гнить. Интеллигентные бараны толпой повалили туда, куда их повел купленный царем козел. А Петр 1-й? Учился плотничать в Голландии, а обычаи, костюмы, танцы приволок из Франции. Запад никогда не был однородным. Изобразить цивилизаторство в такой обстановке проще простого. И для других, и для себя.

Сейчас налицо все внешние признаки цивилизованности: у нас есть то, что есть в других цивилизованных странах, но нет того, из-за чего это там появилось. Все то, что там: реклама, но реклама товара, которого не купишь, шоу, но не от веселья, а сквозь слезы. Не внутренняя потребность общества, но навязанное извне. Вот как оно это было, ассамблеи Петра.

А спроси – и ответят. «Это чтобы люди привыкли». Как мы устали от вранья. От призрачности, иллюзорности, двойственности бытия. В нищете ждали назавтра коммунистического изобилия. На улице брань, пьянь, драки, поножовщина - в школе песня «И на Марсе будут яблони цвести». Телевизионный дядя, говоривший вышеприведенное: «чтобы привыкли», – временщик, Они все временщики. Но у нас временное стоит дольше постоянного. Им бы только пять лет простоять, еще пять – а там пусть другой Горбачев свою перестройку придумывает – и умудряются держаться так год за годом, век за веком... Ну кто сейчас помнит о брежневской перестройке, о «разрядке», а ведь была, и кто мог тогда предвидеть будущий Афганистан.

В связи с этим о теории «малых дел». Почему нам нельзя делать дела, повторяя путь Запада? Там ведь не сразу пришли к современной демократии. Может быть действительно, «не все сразу»? У кого же это хватит ума, создавая свое автомобильное производство, повторить весь путь создания автомобиля? Кому нужна модель 20-х, созданная в 90-х? Люди ждут от демократии не того, что она могла дать в Афинах. Они недовольны. Они должны быть недовольны. Не понимать сего простейшего дела? Или надо быть полным идиотом, или здесь нужно именно оно, народное недовольство.

Читаю молодогвардейскую повесть в журнале «Знамя». Как омерзительны люди. А этот? Ух, какая сволочь! Где же вы были в 30-х годах? Что же вы не писали и не публиковали того же о вождях? Это дикое варварское обыкновение наказывать не того, кто виноват, а кого можно, кто под руку подвернулся. Да еще и подтверждая при этом затаенную мысль наших вождей о том, какой у нас сволочной народ: ему уж почти полную свободу дали, а он все недоволен. Но может быть автор замыслил создать шедевр? На материале наших дней вещь на все времена? Не все нужно делать из того, что можно сделать. Это надо знать и ученому, и художнику. Да и не может это быть шедевром: гений и злодейство две вещи не совместные. Стремление создать произведение искусства, пренебрегая всем вокруг как «злобой дня», – Неронов комплекс. Современный Нерон – Владимир Набоков – ловил бабочек, для вдохновения поглядывая на пылающую Русь, покончив счеты с совестью пошлейшим романом о Н. Г. Чернышевском, в то время как современный Чернышевский снова звал в своем «Архипелаге» Русь к топору: «Как потом в лагерях жгло: А что, если бы каждый оперативник, идя ночью арестовывать, не был бы уверен, вернется ли он живой... Если бы люди в своих передних бодро бы делали засады по несколько человек с топорами».

Ситуация, описанная в «Белых одеждах», когда прогрессивный деятель, прикинувшийся ретроградом, в удобный момент показал свое истинное прогрессивное лицо – из пошлого шпионского романа. В жизни печальнее: можно всю жизнь прикидываться ретроградом, а удобный момент так и не наступит, и самое смешное будет тогда, когда в аду на общей сковородке вдруг выяснится, что все были прогрессистами, а ретроградами только прикидывались, и все ждали его, удобного момента. Подобное встречается чаще, чем можно ожидать, и не у одних только предателей, хотя у них эта схема получает наиболее законченное, каноническое воплощение. Нельзя продавать душу дьяволу моды – как получившей государственное благословение, так и не получившей его. Я не говорю, что невозможен компромисс с конкретным оппонентом, я говорю о компромиссе с собой, с собственной совестью, с собственной ленью. Противодействуя конкретному оппоненту – человеку или сообществу, – ты имеешь дело с ним, с этим оппонентом. Противодействуя тенденции, ты имеешь дело с собой.

Не надо говорить, что это все несерьезно, теперь у нас цивилизация, и вообще история скоро закончится. Кто мог ожидать, что то, что было в Германии, в ней будет – в 20-х годах? Сколько людей не верило глазам, не понимало, как такое возможно в 20-м веке в стране Гете, Шиллера, Бетховена – уже в 30-х, когда все шло полным ходом.

«Комната наша была чиста, освещенная электричеством, безобстановочная, убирать ее надо было самим, и сапоги надо было чистить самим» – Н.К. Крупская, «Воспоминания о Ленине», о том, как Ленин и Крупская отдыхали в доме отдыха в Швейцарии в 1916 году. Я не о вожде мирового пролетариата. Я о русском дворянине средней руки, о барине. Им там было тяжело. Как они все рванули в Россию в 1917 году.

Мне можно возразить, напомнить, что никто не торопится возвращаться, и сейчас никто из них уже не считает зазорным самим себе, по-швейцарски, чистить сапоги. Ну так ведь 1916 же год! И века не прошло.