Пистолет

Воспоминания об этом предмете до сих пор вызывают у меня горькую досаду. Мне необходимо набраться терпения и, преодолев эту досаду, как и недовольство самим собой, начать повествование. Еше будучи мальчишкой, сразу после смерти матери, я переехал к моему дяде - брату погибшего в войну отца. Мой дядя в то время заведовал кафедрой нервных болезней в Рижском медицинском институте. Он был известным в медицинских кругах проофессор-невропатолог, доктор медицинских наук. У него было три дочери. Старшие Юля и Валя к тому времени уже давно были замужем и проживали с мужьями (оба военные медики) одна на Урале, другая в Ленинграде. Младшая его дочь Вера, еще студентка, проживала вместе с родителями. С ней мы очень крепко подружились.

   Я, начиная с 8-го класса, продолжил учебу в школе, где своим поведением доставлял немало хлопот престарелому профессору, который, имея трех дочерей, никогда не испытывал с ними какого-либо неудобства. Воспитанный улицей в донецком шатерском поселке с матерью-украинкой, как я сейчас представляю,  для "благочестивой" еврейской семьи я был действительно серьезной обузой. Меня трижды выгоняли из школы., но аторитет дяди меня дважды восстанавливал, а на третий (уже в 10-м классе) мне пришлось перейти в вечернюю. Таким образом , я стал работать с 16 лет. Я не был злостным, тем более, подлым хулигано. История моих исключений была такова.

  В нашем классе училась девушка литовка, она была на три года старше меня - война помешала ей учиться вовремя. Так как она не знала латышского языка, а русским владела очень хорошо, ей пришлось учиться в русско-язычной школе. Была она рослой (вполне сформировавшейся женщиной, красивой. Училась только на пятерки и была о себе чрезвычайно высокого мнения. Когда наша новая классная руководительница приказала мне пересесть из задней парты на переднюю к Лаймуте (так звали литовку), я на следующий день положил свой портфель в парту рядом с ней. Лаймута сразу-же заявила, что сидеть мне с ней не придется и швырнула мой портфель в классную доску. Я молча подобрал рассыпавшиеся учебники и тетради и снова положил портфель на место. После чего эта рослая девка со всей силы толкнула меня и я спиной ударился об угол соседней парты. Мне показалось, что у меня сломался позвоночник. Не помня себя от боли и обиды, я пустил кулак Лаймуте промеж глаз... (Драться я умел с раннего детства). Когда ее подняли с пола, у нее оказались заплывшими оба глаза...

  Поднялся большой шум в учительской: "Ужас!  Так ударить нашу отличницу!" Приходил мой дядя... Но меня защищали не только дядя, но и комитет комсомола школы. Лаймутка не была комсомолкой и на заседание комитета явиться не пожелала, а со мной пришли свидетели (одноклассники) и комитет комсомола ходатайствовал перед директором об отмене приказа о моем исключении. Комсомол в то время что-то значил.

  Второй случай произошел весной, когда мы заканчивали 9-й класс. В тот день в классе решили отодрать закленные на зиму окна и мы их на перемене пооткрывали. Глядя вниз с пятого этажа, мы обратили внимание, что под онами проходит карниз, выступающий на половину корпича. Кто-то выразился: "Слабо пройти по карнизу до угла и назад". Я же во все услышание заявил: "Кому слабо, а мне нет!" Так я вылез и, плотно прижимаясь спиной к стене, пошел по карнизу... Было очень страшно. Далеко подо мной неслись машины, трамваи... А в это время кто-то позвал директора. Скорее всего та же Лаймутка. Когда из окна высунуля директор, я уже был на углу и держался за водосточную трубу, за которую я уцепися двумя руками и от страха не мог оторваться. По приказу директора срочно открыли окно у самого угла, а это было уже в соседнем классе, через которое я без труда проник вовнутрь. Помню как директор Геренштейн глотал таблетки и приговаривал: "Я больше не могу, я больше не могу!...Намлихер, господом богом прошу и умоляю - уйди от нас! Не видя тебя, Намлихер, я, может быть, еще долго поживу!" Меня он называл "Намлихер" вместо "Немлихер", протяжно делая ударение на "А" Очень мне хотелось сказать ему "Пошел ты на ..!." Спустя некоторое время дяде удалось уговорить его...

   Тпретий случай произошел в начале учебы в 10-м классе. Классной руководительницей у нас была та самая Галина Евгеньевна, которая распорядилась, чтобы я сидел за центральной передней партой впритык к учительскому столу. Со мной сидел один парень с которым поменялась Лаймута. Со мной сидеть она, видите ли,  не пожелала).

   Галина Евгеньевна была женщиной необычайной красоты. Помню, брала она всем - что лицом, что фигурой. Она к нам пришла сразу же после университета и преподавала русский язык и литературу. Не помню, как пришла мне в голову эта подлая мысль... Короче говоря, взял я маленькое зеркальце и положил его на ботинок. (А ходил я в школу в тупых лыжных ботинках). Очень уж мне хотелось посмотреть что там и как там у нее... Сначала я увидел что-то розовое, а потом ее глаз! Видимо, обратив внимание, что я что-то рассматриваю под партой, она сама решила туда посмотреть и мы встретились взглядами... Не буду рассказывать, что было дальше, ибо более постыдного положения в моей жизни (и даже в последующей) никогда не было. Дома я категорически заявил дяде, что пойду работать и переведусь в вечернюю школу рабочей молодежи и что бы он (дядя) в школу нек ходил и не просил. Я страшно боялся, что дядя узнает истинную причину... Правда, спустя некоторое время, он узнал и долго хохотал безудержу.  Спустя несколько лет, я будучи в  в Риге случайно на улице Ленина  встретил Галину Евгеньевну. Я ее сразу унал и, набравшись храбрости поздоровался и остановил ее. Приглядевшись внимательно, она тоже узнала меня, хотя я уже был зрелым мужчиной в форме армейского офицера (я был тогда капитаном). "Альфред,- сказала она  - я очень жалела тогда, что так произошло, ведь ты был круглым сиротой, и мне очень хотелось помочь тебе стать человеком, но глядя на тебя сейчас, я очень рада за тебя. Я еще тогда думала, что твое место будет в Армии" Она оставалась такой же красивой, как и прежде...

  История, о которой я хочу рассказать, непосредственно связана с мужем средней дочери дяди. Это был полковник медицинской службы Райвич Зиновий Иосифович, прошедший всю войну в качестве полевого хирурга. Он был личностью незаурядной. Орденов у него было не меньше, чем у другого командного офицера. Когда я удивился, увидев его в орденах, и спросил: "За что?" Он ответил: " Я, Фредик, за всю войну спал в среднем по 3 часа". Этим все сказано. За этим хроническим недосыпанием полевого хирурга (оперировавшего подчас под снарядами и бомбами) стоят тысячи спасенных и поставленных в строй солдат и офицеров Красной Армии. У него было аристократическое лицо - абсолютное сходство с ленинградским актером Владиславом Стржельчиком. Приезжал он всегда в военной форме - в кителе со стоячим воротником и узкими серебрянными погонами полковника медицинской службы. Любил выпить. От него всегда пахло "Красной Москвой" (лучший одеколон того времени) вперемешку с запахом коньяка. Он говорил: "Если бы не спирт - я бы сдох на войне от невероятного, нечеловеческого труда"

   Рассказчик он был великолепный.

 Подтрунивая над моей жадноватой теткой, (вспоминая о ее жадности, я хочу сказать, что таких даже евреи называют "жидами") Так вот он рассказывал ей истории как, например, выбрасывали в Кенигсберге с третьего этажа рояль, отделанный слоновой костью, и прочую ценную мебель, чтобы срочно размещать раненых. Был рассказ еще о том, как был захвачен немецкий госпиталь, в котором немцы оставили лежачих, как, перенеся их в отдельные палаты лечили и их, хотя не хотелось и смотреть в их сторону, ведь перед моими глазами (говорил Зиновий) стояли мои родные, расстрелянные в Бабьем Яру под Киевом. Рассказывал он, как заботились о нем медсестры, что бы он мог хоть немного отдохнуть. Был случай когда он за всю войну один раз выспался. Так после очередной операции медсестра заявила: "Товарищ военврач, у вас есть часа два до прибытия раненых - вы можете поспать" и поднесла шкалик спирта.. Я говорит Зиновий, не помню куда я пошел и как я заснул (такова была усталость). Спал я целых 12 часов и никто не мог меня найти, хотя все с ног сбились, а валялся я в куче трупов... Рассказывал, как радовались Победе...

  Однажды вечером в очередной свой приезд в Ригу из Ленинграда (он там служил начмедом корпуса) он говорит: "Фредик, иди - что-то покажу" И что я увидел! Нас детей, через которых прокатилась война, оружием особо не удивишь. Оружия через мои руки прошло очень много. Последний МП-40 (автомат) с полным боекомплектом милиция изъяла уже из квартиры дяди. Дядю тогда чуть инфаркт не хватил.

  Но это был чудо-пистолет! По образцу это был ПП (полицай пистоле Вальтер), но явно штучного изготовления. Весь он был травлен переплетающимися листьями с рукояткой из слоновой кости, на которой красовалась золотая монограмма. Даже патроны, рядами стоящие в великолепной коробке и те были необычными. Покрытые цветным лаком, они выглядели как ювелирные драгоценности.

   Зиновий, ловко разобрав его, стал с любовью чистить и смазывать его детали. А я сидел рядом просто обалдевший. Вот тогда Зиновий прассказал мне историю этого пистолета. В конце 1944 года, уже на исходе войны ему пришлось оперировать однонго генерала (жалею, что не запомнил его фамилию), который был нетранспортабелен для перевозки в глубокий тыл. Но Зиновий к тому времени уже был опытным хрургом и блестяще провел операцию.Когда стало возможным увозить генерала, тот подарил ему зтот писолет, рассказав, что накануне войны фирма "Карл Вальтер ваффенфабрик" отмечала свой юбилей, и в связи с этим было изготовлено штучно 50 этих пистолетов для вручения как презенты представителям фашистской элиты, в том числе и самому Гитлеру. Зиновий долгое время после войны имел официальное разрешение на хранение и ношение этого пистолета, но когда продлевать это разрешение стало все сложнее он стал хранить его нелегально.

  За всю свою жизнь я не совершил ни одного воровского поступка, но всякий раз когда приезжал Зиновий (а с пистолетом он не расставался) я боролся с искушением украсть. Последняя моя встреча с зиновием была в 1971 году. Зиновий,  выйдя на пенсию переехал в Ригу, активно работал в обществе "Знание", имея неплохой приварок к солидной (по тому времени) пенсии полковника. Как и всякий раз, я попросил его показать пистолет, что он и сделал весьма охотно. За все время он израсходовал только 15 патронов. Помню как я, опустившись до унижения, клянчил этот пистолет. Я сам прекрасно понимал, что выпросить эту вещь невозможно, но клянчил...

  История не закончена. В 1975 году я был откомандирован под Москву  на курсы "Выстрел" для шестимесячной переподготовки. Курсы "Выстрел" считались полевой академией Сухопутных Войск. Семья моя (жена с двумя детьми) оставалась по месту моей прежней службы в Забайкалье. Занятия на курсах проводились ежедневно до 17 часов, только в субботу до 14. В воскресение - выходной. В субботу я, как правило,  выезжал в Москву, тем более, что в Москве проживал  младший брат отца Марк и, отдельно от него, его дочь Марина. Там мне всегда были рады.

  Вот так в субботу я заехал к дяде Марку и он сообщил мне, что буквально на днях  в Риге умер Зиновий. Жалко прекрасного человека, но не скрою - я сразу же подумал о пистолете...

  Не откладывая в долгий ящик (у дяди не стал даже раздеваться) я помчался назад на "Выстрел". Несмотря на выходной мне удалось найти начальника нашего курса и отпроситься у него на 3 суток. Буквально через несколько часов я самолетом прилетел в Ригу. Естественно, в квартире где проживала семья Зиновия (жена Валя с дочерью Софьей) продолжался траур. Мы сразу же съездили на кладбище, возложили цветы.

  Я, соблюдая деликатность, не сразу повел разговор об интересующей меня вещи, а лишь после ужина с поминанием   "....Валя, я хотел бы иметь память о Зиновии - отдай мне его пистолет" На что мне глупая еврейская женщина (хоть и кандидат медицинских наук) ответила: "Фредик! Ради бога! Если бы я знала, что он тебе нужен - я бы его оставила, а так только вчера я отдала его участковому милиционеру - он помогал хоронить Зигновия. Мы только с Софочкой выколупали из него золотую монограмму. Кроме того, я всегда была недовольна, что у нас в доме хранится пистолет. Тем более, что Зиновий в последнее время много пил..."

Е.Т.М ! Нет слов!

  Я решил не сдаваться. Уточнил, что представляет из себя этот участковый и где он проживает. Пожилой  (под 50,) помышляющий о пенсии в чине капитана. Одним словом -"карьерист."  Я решил так. Располагаю наличкой в 300 руб (в те годы это считалось не так уж мало). Начну торговаться с сотни, а там видно будет.

  Захватив бутылку коньяку (дело было вечером), я позвонил в квартиру участкового. Дверь открыл мне он сам. Я представился близким родственником умершего полковника Райвича, которого он помогал хоронить. Милиционер есть  милиционер и он, видимо, сразу догадался за чем я пришел.

   Я начал напрямую: "Капитан, если бы мне понадобился пистолет для каких-то целей, то будучи армейским офицером, мне не пришлось бы за ним ехать в Ригу, но мне нужен именно этот пистолет - я о нем мечтал с детства."

  Он молчит. После пары рюмок я опять: "Даю тебе 150 рублей - и по рукам!

  Он улыбаясь молчит. Я пошел "ва-банк": Смотри- говорю и достаю бумажник - здесь 300 рублей, больше нет, отдам все до копейки, сам одолжу потом у Вали". На что, наконец,он мне отвечает: "Не думай, майор, если я милиционер так и хапуга, хватило бы мне и сотни, только вся беда в том, что я всего лишь 3 часа назад отдал его начальнику уголовного розыска Риги"

   Да! подумал я с начальником такого уровня мои торги неуместны.

  Если бывают у людей осечки так это для меня одна из самых значительных. Получается что опоздал я на считанные часы.

                          Альфред Немлихер