«Сможем ли мы не стать чужими?» Выступление на презентации журнала "Тамыр"

Москва. Дом Лосева. 
20 октября 2011 г.  


1. «Тамыр» и его «главный режиссер»

Коллеги. Для меня большая честь выступить на презентации журнала «Тамыр», с которым меня связывает многолетняя творческая дружба. 
«Тамыр» -- это самый популярный в Казахстане толстый литературный и культурологический журнал, издающийся на русском и казахском языках. Он объединяет вокруг себя цвет казахстанской творческой интеллигенции. В нем публикуются известные авторы из многих стран Азии, Америки, Европы, России. Прошло 13 лет существования журнала. И сегодня мы должны видеть его масштаб и историческую миссию. 
Что делает этот подлинно евразийский журнал с точки зрения российского читателя? Он пытается ликвидировать опасность роста недоверия между нашими народами и раскола между нашими странами, возникшие после распада СССР. За каждой строчкой, напечатанной в «Тамыре», за каждым междустрочием таится один-единственный вопрос, адресуемый всем его читателям: «В условиях, когда народы мира живут все более отдельно друг от друга, сможем ли мы не стать чужими?» 
Отвечая на этот вопрос, я с огромным удовлетворением заявляю: «Тамыр» является уникальной площадкой, на которой разворачивается эксперимент ведения диалога евразийских культур и формируется язык этого диалога. Удастся сформировать язык равноправного интеллектуального общения, язык высокого гражданского достоинства и взаимного доверия, появятся и реальные сдвиги в межкультурном общении. Тогда и появится общее предчувствие новой единой культуры, близкой всем живущим на евразийском пространстве. Тогда и возникнет реальный евразийский диалог, которого пока нет. Тогда мы и сможем ответить на основной вопрос «Тамыра»: «Сможем ли мы не стать чужими?». 
Что главное в этом журнале? Я много раз и с разных трибун говорил, что благодаря «Тамыру», ученые и писатели Евразии создают то, чего не удавалось ни одному основателю евразийских империй – ни Чингизхану, ни Тимуру, ни русским императорам. Они создают единое евразийское интеллектуальное пространство, основанное на перекличке родственных душ, на тяге интеллектов и сердец друг к другу. При этом фигура его главного редактора Ауэзхана Кодара становится центром притяжения евразийской писательской мысли, евразийского искусства, какого-то нового интеллигентского качества. Сегодня, когда в политическом воздухе, благодаря Владимиру Путину, возрождается старая идея Нурсултана Назарбаева о Евразийском союзе, вклад «Тамыра» в реализацию этого проекта трудно переоценить.
Кодар не просто редактор журнала. Он -- его художественный руководитель и главный режиссер. И читатель, идя в библиотеку, чтобы погрузиться в чтение «Тамыра», по существу «идет на Кодара».
Сегодня есть много нового и в Кодаре, и в «Тамыре», о чем непременно надо сказать на нашей презентации. Эту новизну я назвал бы попыткой Кодара понять, в чем смысл жизни. Но поскольку ответить на этот вопрос однозначно невозможно, он, как всякий ответственный аналитик, пытается дотронуться до пламени оснований этой проблемы: смыслов любви, поэзии и Бога. Кодар -- большой писатель. Но и выдающийся переводчик. Он углубляется в творчество Магжана Жумабаева -- выдающегося казахского поэта, расстрелянного в 1938 году НКВД. При этом становится не просто переводчиком, но медиумом между погибшим поэтом и нами -- живыми читателями этих стихов. Выпустив книгу «Магжан Жумабаев. Исповедь. Перевод с казахского Ауэзхана Кодара», он становится классиком магжановедения. И не случайно за заслуги в переводе произведений Магжана он выдвинут сегодня на крупнейшую премию всего тюркского мира «Алаш», которую он безусловно заслужил. Крохотный луч света от этого выдвижения падает в какой-то степени и на меня, так как я писал вводную статью к этой книге и выступал с оценкой магажановедения Кодара перед казахской общественностью.
Я поздравляю тебя, мой друг, с этим выдвижением. 
Итак, треугольник «Любовь -- Поэзия -- Бог». 

2. Любовь

  Публикация в «Тамыре» на русском языке повести Магжана «Прегрешение Шолпан» в переводе Кодара стала для меня событием. Это выдающееся произведение пока не нашло своего читателя в России. Поэтому я обязан сказать о нем несколько слов.
  Юная степная казашка. Ей повезло: ее выдали замуж за человека, которого она полюбила. Он? Он готов был жениться на красивой и юной. Это льстило ему. Не то, чтобы он не любил. Он оказался просто слабым человеком. Это выяснилось, когда едва начавшаяся семейная жизнь столкнулась с людской завистью, коварством, предательством. Она сражалась за свою любовь, а ему надо было переступить через обычаи и мнение людей. Но он не смог. Повесть Магжана -- это драма распахнутости души влюбленной женщины, ее беззащитности перед миром и наивной веры в то, что если женщина любит, то мужчина не может не ответить ей тем же. Это трагедия любви, мерой которой является смерть. 
Классный перевод. В ее ауэзханкодаровском русскоязычном варианте эта пьеса может иметь блестящее будущее на российской сцене. В моей памяти всплывают образы Анны Каренина Льва Толстого, персонаж П.П.Ж. из "Гранатового браслета" Куприна, Катерина Измайлова Лескова. Это идея творческой, любящей и открытой миру личности. Гениальности женского начала в человеческом. И трагедия формирования человека в условиях, когда в обществе торжествует пошлость и предательство. Шолпан выше, благороднее, чище своих мужчин, она романтик, герой. Несмотря на ее постоянные общения с Аллахом, -- то мольбы, то протест, -- она вне религии. Магжан увел ее из любой классической философии. Она принадлежит природе и взрывает все нормы. И поэтому гибнет. Прав Кодар -- она рано родилась. Но и сегодня, в эпоху общинности и державности, как и во времена Магжана, ей было бы рано, она и сегодня была бы изгоем, "листком одиноким" (Лермонтов).
Есть в Шолпан и другая сторона. Это личность наивная, легко ранимая, слабая, неопытная, незрелая, начинающаяся, становящаяся, но еще не сформировавшаяся. Она губит себя, потому что беззаветно верит, что всеобщее мира состоит из взаимопроникающих бесконечностей двух любящих сердец, но еще не понимает, что эти две бесконечности не только взаимопроникают, но и противостоят по определению. Она гибнет, потому что не освоила межкультурного диалога, еще не способна искать третий смысл в «сфере между» как альтернативу монологичному миру. 
Я вижу в Шолпан и тебя, мой друг (я обращаюсь к тебе, Ауэзхан), и Магжана, и Пушкина, и Лермонтова, и многих. В этой романтической девушке проглядывают черты нашего с тобой грешного неугомонного поколения, которое, влюбленное в поиск нового, все хочет чего-то, бьется, воюет, хлопочет, но... родилось это поколение рано.
Что же я хочу? 
Я хочу, чтобы российские театры увидели это выдающееся произведение в подаче выдающегося переводчика и начали ставить его на своих сценах, как ставят они произведения Шекспира, Чехова, Островского.  

3. Поэзия.

Говоря о поэзии Кодара, я иду к его ранним произведениям. Есть у него стихотворение «По мокрому асфальту». Сюжет совершенно непригляден -- о черве, обычном земляном, который отважился вылезти на поверхность земли и пытается защитить свою самость в борьбе с ветром, солнцем и владельцами беспощадных ботинок. Так Ауэзхан воспринимал себя, когда был юным поэтом, так он воспринимает себя и сейчас.
Девушки такую лирику не любят. Нет в стихотворении ни рифмы, ни явного ритма. И в то же время что-то мешает назвать его прозой, что-то завораживает... 
Как в «Болеро» Равеля напряжение в нем нарастает через повторение слов. Прибоем накатываются «червь» и «движется».

По мокрому асфальту 
Движется червь…

По асфальту движется червь…
Как розовый иероглиф безразличия,…

…Движется, движется червь,
Или нерв,-

 Слово «движется» басами звучит в разных тональностях: «ползет», «повернет», «изогнется», «взберется». На эти звуки нанизываются слова-мелодии, на первый взгляд не связанные между собой. Но вот кончилось движение, короткая пауза, и в конце… аккорд-диссонанс. Как удар. Кончилось движение как вопрошание. Как иероглиф, требующий расшифровки. И настал ответ на вопрос о смысле червя. 

…Движется, движется червь,
Или нерв,-
Нерв маргинала.
Вырвавшийся на волю.

Ответ как удар. И сразу «червь» и «движется» приобрели самостоятельный смысл, не зависящий от подробностей мелодии. Стало ясно, червь-нерв это нерв-мысль, и движение червя это способ мышления человека, который называет себя маргиналом. И все произведение преобразилось, стало социокультурным анализом, а поэт философом.
Червь-мысль-нерв свободен, никому не дает отчета куда, как, зачем.

Он и налево повернет и направо,
И изогнется,
И повернет назад

Почему же мысль Кодара так нервна, неровна, непоследовательна, импульсивна? Кодар ищет. Что-то очень важное. Он ищет смысл своего мышления.
И в этом поиске свободен от исторического наследия.

Нет ему дела ни до Востока,
Ни до Запада

Ни западный либерализм, ни национальная идея нисколько не тяготят его историческими необходимостями. Он не клялся в преданности ни тому, ни другому. Нет клятв – нет ответственности. Мысль-червь

…ползет безответственно
Без всякого груза за плечами.

Предан только своему движению. Плевать он хотел на религии и правительства. Нет ему дела 

Ни до неба,
Ни до земли

Ни до богов, ни до начальников. Ни до того, кто кого как вспоминает, кто к кому как относится, кто где какое место занимает. Он странен 

  Совсем без одежды.

Сбросив «одежду», он теряет последний бастион защиты от мира. Но зато поднимается на новый уровень свободы. Голый, вырвавшись на асфальт, нерв-мысль-червь освободился от всего, что мешает ему понять себя через способность мыслить по новому. 
В его движении

…смысла ровно настолько, чтобы ползти
Розовое извилистое перетекание
Тихая радость биорецепторов

Мысль рождается смутно, неясно, как вопрос. Распутывает противоречия, создает новые, заметает след, извивается, ускользает как угорь, доводя поэта до исступления. И лишь спустя время, успокаивается, становится цельной и ясной. И наступает озарение. И на мгновение приходит тихая радость. И поэт счастлив. Этот миг – награда свыше маргиналу, вдруг «вырвавшемуся на волю». 
Самопознание Кодара – движение к новой жизни, но критерий движения смерть. Его мысль
 
Баловень солнца, ветра, ботинок с пористыми 
  Подошвами.

Было время, когда мысль Ауэзхана, бесталанная и неподвижная, жила в немом подземелье, в глине, во тьме, в своем «углу». Но распался СССР, погибла КПСС, рухнуло подземелье и мысль изменилась. Нет. Наоборот – потому и распался старый мир, что мысль Кодара изменилась... Мысль встретилась с людьми в ботинках – хозяевами подземелья. Эти улыбающиеся и равнодушные люди-ботинки заняты одним – вдавливать мысль в глину. Но не хочет Кодар обратно под ботинок. Лучше смерть в постоянном и опасном поиске себя нового, чем бессмысленное молчание в плену немого подземелья…
Сегодня появилось много иного, не только протестного и индивидуального на страницах «Тамыра». Но для меня Кодар ценен именно своей протестностью, своей сложностью и вопрошанием. Думаю, этим же он ценен и для многих. 

4. Бог

Говоря о смысле Бога в творчестве Кодара, я возвращаюсь к его магжановедению.
Как вспышка молнии стало для меня стихотворение Магжана «Пусть землю покроет потоп мировой». Текст своего перевода Ауэзхан прислал мне 14 марта этого года еще до публикации в «Тамыре». Вот он:

Пусть землю покроет потоп мировой!
Пусть скроются горы под шалой водой!
И брызгая пеной, как ядом морским,
Пусть вздымутся волны, гора за горой.

Пусть землю покроет потоп не щадя!
Пусть пена сокроет глаз солнца, гудя!
Где трепета жизни не видно ни в чем,
Пусть в мире пустынном останусь лишь я!

Пусть сдохнет живое не в силах вздохнуть!
Безмолвья настанет предельного жуть!
Над мраком земли, где не видно не зги,
Мне Солнцем взойти бы ярчайшим, как суть.

О, как я понесся б над сирой землей!
Очистил бы пламенем всё под собой!
И в мире бескрайнем – без дна и вершин,
Остался б один я, как шар огневой!

Как молния скор и как бог, одинок,
Без тех, кто душою давно уж иссох,
Я создал бы, верьте мне, новых людей,
Я их из огня своего бы исторг!

Я был потрясен экспрессией этого стихотворения. И рядом с Магжаном-Богом я увидел Кодара. Переводчик был разгневан на человека. Он сам ощущал себя разгневанным Богом и еще более -- разгневанным Магжаном. И через несколько дней я написал коротенький комментарий, который назвал «Евангелие» с подзаголовком «Гениальные стихи! Гениальный перевод!!». Этот текст еще нигде не публиковался.
Человек изолгался. «Иссох душою». Бог больше не может понимать человека. Все не так на земле. Смерть лжецу. Потоп. Бог в ярости, но…, -- бессмертны страницы Библии, -- Бог бессилен. Зачем-то Ной и какой-то ковчег. Оноеподобилась земля после потопа. И снова Ложь. Ярость и бессилие Бога. 
Но услышал Бог от Магжана: «Мне Солнцем взойти бы ярчайшим, как суть.//О, как я понесся б над сирой землей!//Очистил бы пламенем всё под собой!//И в мире бескрайнем – без дна и вершин,//Остался б один я, как шар огневой!». И послушался Бог Магжана и вошел в огонь его поэзии.
Но услышал Бог от Кодара: «Мне Солнцем взойти бы ярчайшим, как суть…// Остался б один я, как шар огневой!// Как молния скор и как бог, одинок,// Без тех, кто душою давно уж иссох,// Я создал бы, верьте мне, новых людей,// Я их из огня своего бы исторг!». И послушался Бог Кодара и вошел в огонь его поэтического перевода.
И понесся Бог над сирой землей. Очистил пламенем все под собой. Остался один как шар огневой. И сделал поэзию сутью земли. И начал творить он новых людей. Не ноеподобных, а магжанкодароподобных. Из огня 
  их 
  поэзии. 

5. Возможен ли евразийский диалог?

Заключая свое выступление, хочу сказать, что эксперимент, разворачивающийся на страницах билингва «Тамыра», надо всячески развивать и поддерживать. Не много в России и Казахстане есть площадок, на которых уже много лет евразийской интеллигенции удается вести заинтересованный разговор об общечеловеческих ценностях. Именно эти ценности, становясь основанием евразийской культуры, заставляют каждого автора «Тамыра» и каждого его читателя, развивать в себе и друг в друге достоинство личности, атмосферу взаимного доверия и дружбы и позитивно отвечать на основной вопрос журнала: «Сможем ли мы не стать чужими?».
Спасибо за внимание.





Москва. Дом Лосева. 
20 октября 2011 г.  


1. «Тамыр» и его «главный режиссер»

Коллеги. Для меня большая честь выступить на презентации журнала «Тамыр», с которым меня связывает многолетняя творческая дружба. 
«Тамыр» -- это самый популярный в Казахстане толстый литературный и культурологический журнал, издающийся на русском и казахском языках. Он объединяет вокруг себя цвет казахстанской творческой интеллигенции. В нем публикуются известные авторы из многих стран Азии, Америки, Европы, России. Прошло 13 лет существования журнала. И сегодня мы должны видеть его масштаб и историческую миссию. 
Что делает этот подлинно евразийский журнал с точки зрения российского читателя? Он пытается ликвидировать опасность роста недоверия между нашими народами и раскола между нашими странами, возникшие после распада СССР. За каждой строчкой, напечатанной в «Тамыре», за каждым междустрочием таится один-единственный вопрос, адресуемый всем его читателям: «В условиях, когда народы мира живут все более отдельно друг от друга, сможем ли мы не стать чужими?» 
Отвечая на этот вопрос, я с огромным удовлетворением заявляю: «Тамыр» является уникальной площадкой, на которой разворачивается эксперимент ведения диалога евразийских культур и формируется язык этого диалога. Удастся сформировать язык равноправного интеллектуального общения, язык высокого гражданского достоинства и взаимного доверия, появятся и реальные сдвиги в межкультурном общении. Тогда и появится общее предчувствие новой единой культуры, близкой всем живущим на евразийском пространстве. Тогда и возникнет реальный евразийский диалог, которого пока нет. Тогда мы и сможем ответить на основной вопрос «Тамыра»: «Сможем ли мы не стать чужими?». 
Что главное в этом журнале? Я много раз и с разных трибун говорил, что благодаря «Тамыру», ученые и писатели Евразии создают то, чего не удавалось ни одному основателю евразийских империй – ни Чингизхану, ни Тимуру, ни русским императорам. Они создают единое евразийское интеллектуальное пространство, основанное на перекличке родственных душ, на тяге интеллектов и сердец друг к другу. При этом фигура его главного редактора Ауэзхана Кодара становится центром притяжения евразийской писательской мысли, евразийского искусства, какого-то нового интеллигентского качества. Сегодня, когда в политическом воздухе, благодаря Владимиру Путину, возрождается старая идея Нурсултана Назарбаева о Евразийском союзе, вклад «Тамыра» в реализацию этого проекта трудно переоценить.
Кодар не просто редактор журнала. Он -- его художественный руководитель и главный режиссер. И читатель, идя в библиотеку, чтобы погрузиться в чтение «Тамыра», по существу «идет на Кодара».
Сегодня есть много нового и в Кодаре, и в «Тамыре», о чем непременно надо сказать на нашей презентации. Эту новизну я назвал бы попыткой Кодара понять, в чем смысл жизни. Но поскольку ответить на этот вопрос однозначно невозможно, он, как всякий ответственный аналитик, пытается дотронуться до пламени оснований этой проблемы: смыслов любви, поэзии и Бога. Кодар -- большой писатель. Но и выдающийся переводчик. Он углубляется в творчество Магжана Жумабаева -- выдающегося казахского поэта, расстрелянного в 1938 году НКВД. При этом становится не просто переводчиком, но медиумом между погибшим поэтом и нами -- живыми читателями этих стихов. Выпустив книгу «Магжан Жумабаев. Исповедь. Перевод с казахского Ауэзхана Кодара», он становится классиком магжановедения. И не случайно за заслуги в переводе произведений Магжана он выдвинут сегодня на крупнейшую премию всего тюркского мира «Алаш», которую он безусловно заслужил. Крохотный луч света от этого выдвижения падает в какой-то степени и на меня, так как я писал вводную статью к этой книге и выступал с оценкой магажановедения Кодара перед казахской общественностью.
Я поздравляю тебя, мой друг, с этим выдвижением. 
Итак, треугольник «Любовь -- Поэзия -- Бог». 

2. Любовь

  Публикация в «Тамыре» на русском языке повести Магжана «Прегрешение Шолпан» в переводе Кодара стала для меня событием. Это выдающееся произведение пока не нашло своего читателя в России. Поэтому я обязан сказать о нем несколько слов.
  Юная степная казашка. Ей повезло: ее выдали замуж за человека, которого она полюбила. Он? Он готов был жениться на красивой и юной. Это льстило ему. Не то, чтобы он не любил. Он оказался просто слабым человеком. Это выяснилось, когда едва начавшаяся семейная жизнь столкнулась с людской завистью, коварством, предательством. Она сражалась за свою любовь, а ему надо было переступить через обычаи и мнение людей. Но он не смог. Повесть Магжана -- это драма распахнутости души влюбленной женщины, ее беззащитности перед миром и наивной веры в то, что если женщина любит, то мужчина не может не ответить ей тем же. Это трагедия любви, мерой которой является смерть. 
Классный перевод. В ее ауэзханкодаровском русскоязычном варианте эта пьеса может иметь блестящее будущее на российской сцене. В моей памяти всплывают образы Анны Каренина Льва Толстого, персонаж П.П.Ж. из "Гранатового браслета" Куприна, Катерина Измайлова Лескова. Это идея творческой, любящей и открытой миру личности. Гениальности женского начала в человеческом. И трагедия формирования человека в условиях, когда в обществе торжествует пошлость и предательство. Шолпан выше, благороднее, чище своих мужчин, она романтик, герой. Несмотря на ее постоянные общения с Аллахом, -- то мольбы, то протест, -- она вне религии. Магжан увел ее из любой классической философии. Она принадлежит природе и взрывает все нормы. И поэтому гибнет. Прав Кодар -- она рано родилась. Но и сегодня, в эпоху общинности и державности, как и во времена Магжана, ей было бы рано, она и сегодня была бы изгоем, "листком одиноким" (Лермонтов).
Есть в Шолпан и другая сторона. Это личность наивная, легко ранимая, слабая, неопытная, незрелая, начинающаяся, становящаяся, но еще не сформировавшаяся. Она губит себя, потому что беззаветно верит, что всеобщее мира состоит из взаимопроникающих бесконечностей двух любящих сердец, но еще не понимает, что эти две бесконечности не только взаимопроникают, но и противостоят по определению. Она гибнет, потому что не освоила межкультурного диалога, еще не способна искать третий смысл в «сфере между» как альтернативу монологичному миру. 
Я вижу в Шолпан и тебя, мой друг (я обращаюсь к тебе, Ауэзхан), и Магжана, и Пушкина, и Лермонтова, и многих. В этой романтической девушке проглядывают черты нашего с тобой грешного неугомонного поколения, которое, влюбленное в поиск нового, все хочет чего-то, бьется, воюет, хлопочет, но... родилось это поколение рано.
Что же я хочу? 
Я хочу, чтобы российские театры увидели это выдающееся произведение в подаче выдающегося переводчика и начали ставить его на своих сценах, как ставят они произведения Шекспира, Чехова, Островского.  

3. Поэзия.

Говоря о поэзии Кодара, я иду к его ранним произведениям. Есть у него стихотворение «По мокрому асфальту». Сюжет совершенно непригляден -- о черве, обычном земляном, который отважился вылезти на поверхность земли и пытается защитить свою самость в борьбе с ветром, солнцем и владельцами беспощадных ботинок. Так Ауэзхан воспринимал себя, когда был юным поэтом, так он воспринимает себя и сейчас.
Девушки такую лирику не любят. Нет в стихотворении ни рифмы, ни явного ритма. И в то же время что-то мешает назвать его прозой, что-то завораживает... 
Как в «Болеро» Равеля напряжение в нем нарастает через повторение слов.

Прибоем накатываются «червь» и «движется».

По мокрому асфальту 
Движется червь…

По асфальту движется червь…
Как розовый иероглиф безразличия,…

…Движется, движется червь,
Или нерв,-

 Слово «движется» басами звучит в разных тональностях: «ползет», «повернет», «изогнется», «взберется». На эти звуки нанизываются слова-мелодии, на первый взгляд не связанные между собой. Но вот кончилось движение, короткая пауза, и в конце… аккорд-диссонанс. Как удар. Кончилось движение как вопрошание. Как иероглиф, требующий расшифровки. И настал ответ на вопрос о смысле червя. 

…Движется, движется червь,
Или нерв,-
Нерв маргинала.
Вырвавшийся на волю.

Ответ как удар. И сразу «червь» и «движется» приобрели самостоятельный смысл, не зависящий от подробностей мелодии. Стало ясно, червь-нерв это нерв-мысль, и движение червя это способ мышления человека, который называет себя маргиналом. И все произведение преобразилось, стало социокультурным анализом, а поэт философом.
Червь-мысль-нерв свободен, никому не дает отчета куда, как, зачем.

Он и налево повернет и направо,
И изогнется,
И повернет назад

Почему же мысль Кодара так нервна, неровна, непоследовательна, импульсивна? Кодар ищет. Что-то очень важное. Он ищет смысл своего мышления.
И в этом поиске свободен от исторического наследия.

Нет ему дела ни до Востока,
Ни до Запада

Ни западный либерализм, ни национальная идея нисколько не тяготят его историческими необходимостями. Он не клялся в преданности ни тому, ни другому. Нет клятв – нет ответственности. Мысль-червь

…ползет безответственно
Без всякого груза за плечами.

Предан только своему движению. Плевать он хотел на религии и правительства. Нет ему дела 

Ни до неба,
Ни до земли

Ни до богов, ни до начальников. Ни до того, кто кого как вспоминает, кто к кому как относится, кто где какое место занимает. Он странен 

  Совсем без одежды.

Сбросив «одежду», он теряет последний бастион защиты от мира. Но зато поднимается на новый уровень свободы. Голый, вырвавшись на асфальт, нерв-мысль-червь освободился от всего, что мешает ему понять себя через способность мыслить по новому. 
В его движении

…смысла ровно настолько, чтобы ползти
Розовое извилистое перетекание
Тихая радость биорецепторов

Мысль рождается смутно, неясно, как вопрос. Распутывает противоречия, создает новые, заметает след, извивается, ускользает как угорь, доводя поэта до исступления. И лишь спустя время, успокаивается, становится цельной и ясной. И наступает озарение. И на мгновение приходит тихая радость. И поэт счастлив. Этот миг – награда свыше маргиналу, вдруг «вырвавшемуся на волю». 
Самопознание Кодара – движение к новой жизни, но критерий движения смерть. Его мысль
 
Баловень солнца, ветра, ботинок с пористыми 
  Подошвами.

Было время, когда мысль Ауэзхана, бесталанная и неподвижная, жила в немом подземелье, в глине, во тьме, в своем «углу». Но распался СССР, погибла КПСС, рухнуло подземелье и мысль изменилась. Нет. Наоборот – потому и распался старый мир, что мысль Кодара изменилась... Мысль встретилась с людьми в ботинках – хозяевами подземелья. Эти улыбающиеся и равнодушные люди-ботинки заняты одним – вдавливать мысль в глину. Но не хочет Кодар обратно под ботинок. Лучше смерть в постоянном и опасном поиске себя нового, чем бессмысленное молчание в плену немого подземелья…
Сегодня появилось много иного, не только протестного и индивидуального на страницах «Тамыра». Но для меня Кодар ценен именно своей протестностью, своей сложностью и вопрошанием. Думаю, этим же он ценен и для многих. 

4. Бог

Говоря о смысле Бога в творчестве Кодара, я возвращаюсь к его магжановедению.
Как вспышка молнии стало для меня стихотворение Магжана «Пусть землю покроет потоп мировой». Текст своего перевода Ауэзхан прислал мне 14 марта этого года еще до публикации в «Тамыре». Вот он:

Пусть землю покроет потоп мировой!
Пусть скроются горы под шалой водой!
И брызгая пеной, как ядом морским,
Пусть вздымутся волны, гора за горой.

Пусть землю покроет потоп не щадя!
Пусть пена сокроет глаз солнца, гудя!
Где трепета жизни не видно ни в чем,
Пусть в мире пустынном останусь лишь я!

Пусть сдохнет живое не в силах вздохнуть!
Безмолвья настанет предельного жуть!
Над мраком земли, где не видно не зги,
Мне Солнцем взойти бы ярчайшим, как суть.

О, как я понесся б над сирой землей!
Очистил бы пламенем всё под собой!
И в мире бескрайнем – без дна и вершин,
Остался б один я, как шар огневой!

Как молния скор и как бог, одинок,
Без тех, кто душою давно уж иссох,
Я создал бы, верьте мне, новых людей,
Я их из огня своего бы исторг!

Я был потрясен экспрессией этого стихотворения. И рядом с Магжаном-Богом я увидел Кодара. Переводчик был разгневан на человека. Он сам ощущал себя разгневанным Богом и еще более -- разгневанным Магжаном. И через несколько дней я написал коротенький комментарий, который назвал «Евангелие» с подзаголовком «Гениальные стихи! Гениальный перевод!!». Этот текст еще нигде не публиковался.
Человек изолгался. «Иссох душою». Бог больше не может понимать человека. Все не так на земле. Смерть лжецу. Потоп. Бог в ярости, но…, -- бессмертны страницы Библии, -- Бог бессилен. Зачем-то Ной и какой-то ковчег. Оноеподобилась земля после потопа. И снова Ложь. Ярость и бессилие Бога. 
Но услышал Бог от Магжана: «Мне Солнцем взойти бы ярчайшим, как суть.//О, как я понесся б над сирой землей!//Очистил бы пламенем всё под собой!//И в мире бескрайнем – без дна и вершин,//Остался б один я, как шар огневой!». И послушался Бог Магжана и вошел в огонь его поэзии.
Но услышал Бог от Кодара: «Мне Солнцем взойти бы ярчайшим, как суть…// Остался б один я, как шар огневой!// Как молния скор и как бог, одинок,// Без тех, кто душою давно уж иссох,// Я создал бы, верьте мне, новых людей,// Я их из огня своего бы исторг!». И послушался Бог Кодара и вошел в огонь его поэтического перевода.
И понесся Бог над сирой землей. Очистил пламенем все под собой. Остался один как шар огневой. И сделал поэзию сутью земли. И начал творить он новых людей. Не ноеподобных, а магжанкодароподобных. Из огня 
  их 
  поэзии. 

5. Возможен ли евразийский диалог?

Заключая свое выступление, хочу сказать, что эксперимент, разворачивающийся на страницах билингва «Тамыра», надо всячески развивать и поддерживать. Не много в России и Казахстане есть площадок, на которых уже много лет евразийской интеллигенции удается вести заинтересованный разговор об общечеловеческих ценностях. Именно эти ценности, становясь основанием евразийской культуры, заставляют каждого автора «Тамыра» и каждого его читателя, развивать в себе и друг в друге достоинство личности, атмосферу взаимного доверия и дружбы и позитивно отвечать на основной вопрос журнала: «Сможем ли мы не стать чужими?».
Спасибо за внимание.





Москва. Дом Лосева. 
20 октября 2011 г.  


1. «Тамыр» и его «главный режиссер»

Коллеги. Для меня большая честь выступить на презентации журнала «Тамыр», с которым меня связывает многолетняя творческая дружба. 
«Тамыр» -- это самый популярный в Казахстане толстый литературный и культурологический журнал, издающийся на русском и казахском языках. Он объединяет вокруг себя цвет казахстанской творческой интеллигенции. В нем публикуются известные авторы из многих стран Азии, Америки, Европы, России. Прошло 13 лет существования журнала. И сегодня мы должны видеть его масштаб и историческую миссию. 
Что делает этот подлинно евразийский журнал с точки зрения российского читателя? Он пытается ликвидировать опасность роста недоверия между нашими народами и раскола между нашими странами, возникшие после распада СССР. За каждой строчкой, напечатанной в «Тамыре», за каждым междустрочием таится один-единственный вопрос, адресуемый всем его читателям: «В условиях, когда народы мира живут все более отдельно друг от друга, сможем ли мы не стать чужими?» 
Отвечая на этот вопрос, я с огромным удовлетворением заявляю: «Тамыр» является уникальной площадкой, на которой разворачивается эксперимент ведения диалога евразийских культур и формируется язык этого диалога. Удастся сформировать язык равноправного интеллектуального общения, язык высокого гражданского достоинства и взаимного доверия, появятся и реальные сдвиги в межкультурном общении. Тогда и появится общее предчувствие новой единой культуры, близкой всем живущим на евразийском пространстве. Тогда и возникнет реальный евразийский диалог, которого пока нет. Тогда мы и сможем ответить на основной вопрос «Тамыра»: «Сможем ли мы не стать чужими?». 
Что главное в этом журнале? Я много раз и с разных трибун говорил, что благодаря «Тамыру», ученые и писатели Евразии создают то, чего не удавалось ни одному основателю евразийских империй – ни Чингизхану, ни Тимуру, ни русским императорам. Они создают единое евразийское интеллектуальное пространство, основанное на перекличке родственных душ, на тяге интеллектов и сердец друг к другу. При этом фигура его главного редактора Ауэзхана Кодара становится центром притяжения евразийской писательской мысли, евразийского искусства, какого-то нового интеллигентского качества. Сегодня, когда в политическом воздухе, благодаря Владимиру Путину, возрождается старая идея Нурсултана Назарбаева о Евразийском союзе, вклад «Тамыра» в реализацию этого проекта трудно переоценить.
Кодар не просто редактор журнала. Он -- его художественный руководитель и главный режиссер. И читатель, идя в библиотеку, чтобы погрузиться в чтение «Тамыра», по существу «идет на Кодара».
Сегодня есть много нового и в Кодаре, и в «Тамыре», о чем непременно надо сказать на нашей презентации. Эту новизну я назвал бы попыткой Кодара понять, в чем смысл жизни. Но поскольку ответить на этот вопрос однозначно невозможно, он, как всякий ответственный аналитик, пытается дотронуться до пламени оснований этой проблемы: смыслов любви, поэзии и Бога. Кодар -- большой писатель. Но и выдающийся переводчик. Он углубляется в творчество Магжана Жумабаева -- выдающегося казахского поэта, расстрелянного в 1938 году НКВД. При этом становится не просто переводчиком, но медиумом между погибшим поэтом и нами -- живыми читателями этих стихов. Выпустив книгу «Магжан Жумабаев. Исповедь. Перевод с казахского Ауэзхана Кодара», он становится классиком магжановедения. И не случайно за заслуги в переводе произведений Магжана он выдвинут сегодня на крупнейшую премию всего тюркского мира «Алаш», которую он безусловно заслужил. Крохотный луч света от этого выдвижения падает в какой-то степени и на меня, так как я писал вводную статью к этой книге и выступал с оценкой магажановедения Кодара перед казахской общественностью.
Я поздравляю тебя, мой друг, с этим выдвижением. 
Итак, треугольник «Любовь -- Поэзия -- Бог». 

2. Любовь

  Публикация в «Тамыре» на русском языке повести Магжана «Прегрешение Шолпан» в переводе Кодара стала для меня событием. Это выдающееся произведение пока не нашло своего читателя в России. Поэтому я обязан сказать о нем несколько слов.
  Юная степная казашка. Ей повезло: ее выдали замуж за человека, которого она полюбила. Он? Он готов был жениться на красивой и юной. Это льстило ему. Не то, чтобы он не любил. Он оказался просто слабым человеком. Это выяснилось, когда едва начавшаяся семейная жизнь столкнулась с людской завистью, коварством, предательством. Она сражалась за свою любовь, а ему надо было переступить через обычаи и мнение людей. Но он не смог. Повесть Магжана -- это драма распахнутости души влюбленной женщины, ее беззащитности перед миром и наивной веры в то, что если женщина любит, то мужчина не может не ответить ей тем же. Это трагедия любви, мерой которой является смерть. 
Классный перевод. В ее ауэзханкодаровском русскоязычном варианте эта пьеса может иметь блестящее будущее на российской сцене. В моей памяти всплывают образы Анны Каренина Льва Толстого, персонаж П.П.Ж. из "Гранатового браслета" Куприна, Катерина Измайлова Лескова. Это идея творческой, любящей и открытой миру личности. Гениальности женского начала в человеческом. И трагедия формирования человека в условиях, когда в обществе торжествует пошлость и предательство. Шолпан выше, благороднее, чище своих мужчин, она романтик, герой. Несмотря на ее постоянные общения с Аллахом, -- то мольбы, то протест, -- она вне религии. Магжан увел ее из любой классической философии. Она принадлежит природе и взрывает все нормы. И поэтому гибнет. Прав Кодар -- она рано родилась. Но и сегодня, в эпоху общинности и державности, как и во времена Магжана, ей было бы рано, она и сегодня была бы изгоем, "листком одиноким" (Лермонтов).
Есть в Шолпан и другая сторона. Это личность наивная, легко ранимая, слабая, неопытная, незрелая, начинающаяся, становящаяся, но еще не сформировавшаяся. Она губит себя, потому что беззаветно верит, что всеобщее мира состоит из взаимопроникающих бесконечностей двух любящих сердец, но еще не понимает, что эти две бесконечности не только взаимопроникают, но и противостоят по определению. Она гибнет, потому что не освоила межкультурного диалога, еще не способна искать третий смысл в «сфере между» как альтернативу монологичному миру. 
Я вижу в Шолпан и тебя, мой друг (я обращаюсь к тебе, Ауэзхан), и Магжана, и Пушкина, и Лермонтова, и многих. В этой романтической девушке проглядывают черты нашего с тобой грешного неугомонного поколения, которое, влюбленное в поиск нового, все хочет чего-то, бьется, воюет, хлопочет, но... родилось это поколение рано.
Что же я хочу? 
Я хочу, чтобы российские театры увидели это выдающееся произведение в подаче выдающегося переводчика и начали ставить его на своих сценах, как ставят они произведения Шекспира, Чехова, Островского.  

3. Поэзия.

Говоря о поэзии Кодара, я иду к его ранним произведениям. Есть у него стихотворение «По мокрому асфальту». Сюжет совершенно непригляден -- о черве, обычном земляном, который отважился вылезти на поверхность земли и пытается защитить свою самость в борьбе с ветром, солнцем и владельцами беспощадных ботинок. Так Ауэзхан воспринимал себя, когда был юным поэтом, так он воспринимает себя и сейчас.
Девушки такую лирику не любят. Нет в стихотворении ни рифмы, ни явного ритма. И в то же время что-то мешает назвать его прозой, что-то завораживает... 
Как в «Болеро» Равеля напряжение в нем нарастает через повторение слов. Прибоем накатываются «червь» и «движется».

По мокрому асфальту 
Движется червь…

По асфальту движется червь…
Как розовый иероглиф безразличия,…

…Движется, движется червь,
Или нерв,-

 Слово «движется» басами звучит в разных тональностях: «ползет», «повернет», «изогнется», «взберется». На эти звуки нанизываются слова-мелодии, на первый взгляд не связанные между собой. Но вот кончилось движение, короткая пауза, и в конце… аккорд-диссонанс. Как удар. Кончилось движение как вопрошание. Как иероглиф, требующий расшифровки. И настал ответ на вопрос о смысле червя. 

…Движется, движется червь,
Или нерв,-
Нерв маргинала.
Вырвавшийся на волю.

Ответ как удар. И сразу «червь» и «движется» приобрели самостоятельный смысл, не зависящий от подробностей мелодии. Стало ясно, червь-нерв это нерв-мысль, и движение червя это способ мышления человека, который называет себя маргиналом. И все произведение преобразилось, стало социокультурным анализом, а поэт философом.
Червь-мысль-нерв свободен, никому не дает отчета куда, как, зачем.

Он и налево повернет и направо,
И изогнется,
И повернет назад

Почему же мысль Кодара так нервна, неровна, непоследовательна, импульсивна? Кодар ищет. Что-то очень важное. Он ищет смысл своего мышления.
И в этом поиске свободен от исторического наследия.

Нет ему дела ни до Востока,
Ни до Запада

Ни западный либерализм, ни национальная идея нисколько не тяготят его историческими необходимостями. Он не клялся в преданности ни тому, ни другому. Нет клятв – нет ответственности. Мысль-червь

…ползет безответственно
Без всякого груза за плечами.

Предан только своему движению. Плевать он хотел на религии и правительства. Нет ему дела 

Ни до неба,
Ни до земли

Ни до богов, ни до начальников. Ни до того, кто кого как вспоминает, кто к кому как относится, кто где какое место занимает. Он странен 

  Совсем без одежды.

Сбросив «одежду», он теряет последний бастион защиты от мира. Но зато поднимается на новый уровень свободы. Голый, вырвавшись на асфальт, нерв-мысль-червь освободился от всего, что мешает ему понять себя через способность мыслить по новому. 
В его движении

…смысла ровно настолько, чтобы ползти
Розовое извилистое перетекание
Тихая радость биорецепторов

Мысль рождается смутно, неясно, как вопрос. Распутывает противоречия, создает новые, заметает след, извивается, ускользает как угорь, доводя поэта до исступления. И лишь спустя время, успокаивается, становится цельной и ясной. И наступает озарение. И на мгновение приходит тихая радость. И поэт счастлив. Этот миг – награда свыше маргиналу, вдруг «вырвавшемуся на волю». 
Самопознание Кодара – движение к новой жизни, но критерий движения смерть. Его мысль
 
Баловень солнца, ветра, ботинок с пористыми 
  Подошвами.

Было время, когда мысль Ауэзхана, бесталанная и неподвижная, жила в немом подземелье, в глине, во тьме, в своем «углу». Но распался СССР, погибла КПСС, рухнуло подземелье и мысль изменилась. Нет. Наоборот – потому и распался старый мир, что мысль Кодара изменилась... Мысль встретилась с людьми в ботинках – хозяевами подземелья. Эти улыбающиеся и равнодушные люди-ботинки заняты одним – вдавливать мысль в глину. Но не хочет Кодар обратно под ботинок. Лучше смерть в постоянном и опасном поиске себя нового, чем бессмысленное молчание в плену немого подземелья…
Сегодня появилось много иного, не только протестного и индивидуального на страницах «Тамыра». Но для меня Кодар ценен именно своей протестностью, своей сложностью и вопрошанием. Думаю, этим же он ценен и для многих. 

4. Бог

Говоря о смысле Бога в творчестве Кодара, я возвращаюсь к его магжановедению.
Как вспышка молнии стало для меня стихотворение Магжана «Пусть землю покроет потоп мировой». Текст своего перевода Ауэзхан прислал мне 14 марта этого года еще до публикации в «Тамыре». Вот он:

Пусть землю покроет потоп мировой!
Пусть скроются горы под шалой водой!
И брызгая пеной, как ядом морским,
Пусть вздымутся волны, гора за горой.

Пусть землю покроет потоп не щадя!
Пусть пена сокроет глаз солнца, гудя!
Где трепета жизни не видно ни в чем,
Пусть в мире пустынном останусь лишь я!

Пусть сдохнет живое не в силах вздохнуть!
Безмолвья настанет предельного жуть!
Над мраком земли, где не видно не зги,
Мне Солнцем взойти бы ярчайшим, как суть.

О, как я понесся б над сирой землей!
Очистил бы пламенем всё под собой!
И в мире бескрайнем – без дна и вершин,
Остался б один я, как шар огневой!

Как молния скор и как бог, одинок,
Без тех, кто душою давно уж иссох,
Я создал бы, верьте мне, новых людей,
Я их из огня своего бы исторг!

Я был потрясен экспрессией этого стихотворения. И рядом с Магжаном-Богом я увидел Кодара. Переводчик был разгневан на человека. Он сам ощущал себя разгневанным Богом и еще более -- разгневанным Магжаном. И через несколько дней я написал коротенький комментарий, который назвал «Евангелие» с подзаголовком «Гениальные стихи! Гениальный перевод!!». Этот текст еще нигде не публиковался.
Человек изолгался. «Иссох душою». Бог больше не может понимать человека. Все не так на земле. Смерть лжецу. Потоп. Бог в ярости, но…, -- бессмертны страницы Библии, -- Бог бессилен. Зачем-то Ной и какой-то ковчег. Оноеподобилась земля после потопа. И снова Ложь. Ярость и бессилие Бога. 
Но услышал Бог от Магжана: «Мне Солнцем взойти бы ярчайшим, как суть.//О, как я понесся б над сирой землей!//Очистил бы пламенем всё под собой!//И в мире бескрайнем – без дна и вершин,//Остался б один я, как шар огневой!». И послушался Бог Магжана и вошел в огонь его поэзии.
Но услышал Бог от Кодара: «Мне Солнцем взойти бы ярчайшим, как суть…// Остался б один я, как шар огневой!// Как молния скор и как бог, одинок,// Без тех, кто душою давно уж иссох,// Я создал бы, верьте мне, новых людей,// Я их из огня своего бы исторг!». И послушался Бог Кодара и вошел в огонь его поэтического перевода.
И понесся Бог над сирой землей. Очистил пламенем все под собой. Остался один как шар огневой. И сделал поэзию сутью земли. И начал творить он новых людей. Не ноеподобных, а магжанкодароподобных. Из огня 
  их 
  поэзии. 

5. Возможен ли евразийский диалог?

Заключая свое выступление, хочу сказать, что эксперимент, разворачивающийся на страницах билингва «Тамыра», надо всячески развивать и поддерживать. Не много в России и Казахстане есть площадок, на которых уже много лет евразийской интеллигенции удается вести заинтересованный разговор об общечеловеческих ценностях. Именно эти ценности, становясь основанием евразийской культуры, заставляют каждого автора «Тамыра» и каждого его читателя, развивать в себе и друг в друге достоинство личности, атмосферу взаимного доверия и дружбы и позитивно отвечать на основной вопрос журнала: «Сможем ли мы не стать чужими?».
Спасибо за внимание.