Собаки в моей жизни...

           БУЯН
  
   Еще ранней осенью дед шел из пивнушки домой и у бани в золе увидел шевелящийся комочек, который отчаянно пищал. Это был щенок, совсем крохотный, а в золу залез от холода. Дед его пожалел, сунул за пазуху и принес домой. Бабуля его очень ругала. Худо-бедно, из него выросла огромная псина, похожая на волкодава. У него была скверная черта, когда кто-нибудь заходил во двор, он прятался за сенями, а когда человек собирался уходить, то нарывался на оскаленную пасть. В те времена двери на замки не закрывали, и можно было зайти в дом, даже когда нет хозяев. Так «Буян», так звали пса, продержал почтальона полдня и порвал ему штаны и сумку. Помню, почтальон здорово орал и грозился нас оштрафовать.
   Я мечтал о большом велосипеде, и хотел,  чтобы Буян ловил волков. Тогда за сданную шкуру волка можно было купить два велосипеда. Я стащил у деда ремень, утыкал его гвоздями и одел Буяну вместо ошейника. Теперь надо было отрезать ему хвост и уши, но нож мне стащить не удалось. Стали допытываться, для чего он был мне нужен. Пришлось сказать, и они спасли ему хвост и уши, уговорив меня не делать этого. Он был чуть ниже меня ростом, а меня боялся больше всех. Я его частенько колотил, но в то же время воровал для него хлеб и кости и поэтому он подлизывался ко мне.
Меня не оставляла мысль о велосипеде, и я решил выливать сусликов. Мне нужно было примерно штук сто. Пошел я на луга, таскал воду из озера чуть ли не за километр, вылил штук шесть. Принес в ведре домой, зашел в хату, а когда вышел, он уже доедал последнего суслика. Я его отлупил его же цепью. Он визжал, как щенок. Выскочили дед с бабкой, отобрали у меня цепь и долго меня ругали, но велосипед все-таки купили. А «Буян « на следующий день опять стал ко мне подлизываться...
                                
                          
           НОРА

      Шел я однажды домой, не помню – откуда. Дорога спускалась в овраг, шла чуть по дну, а на другой стороне поднималась на берег и выходила к нашей улице. Вижу, что-то грязное, непонятное трепыхается на дне оврага. Подошел поближе – вижу, небольшая собачонка, и скулит так жалобно. Взял я ее на руки и принес домой. Дома отмыл в корыте от грязи, и, главное, от мазута. Собачонка оказалась очень красивой таксой шоколадного цвета (сучкой).
   Ходила она за мной тенью. Очень любила, когда я чистил ей шкурку сапожной щеткой. Крема или ваксы не было, а щетка была. Жила она в хате, хотя вначале бабуля была против, но Нора была очень аккуратной. И, в конце концов, бабушка разрешила.
    Однажды я уехал на рыбалку. Когда вернулся, бабушка мне сказала, что Нора весь день скулила и искала меня. Пришлось между сиденьем и баком уложить подстилку, а к баку привязать, что-то вроде подушки. На рыбалку стали ездить вместе. Усажу ее впереди себя, она уложит лапы на бак, так и едем. Переднего стекла не было, и   пришлось ездить помедленней из-за встречного ветра. Однажды это мне помогло. Ехали мы по лесу, и, сразу за поворотом, какой-то идиот положил бревно. Я нажал на тормоз, но расстояние было небольшое, и мы передним колесом ткнулись в бревно. Оба перелетели через руль, но не пострадали, за исключением нескольких ссадин. Мотоцикл тоже почти не пострадал. А что было бы, если я ехал без нее?
   Однажды вытаскивал я папиросу из пачки и уронил ее на землю. Поднимать не стал, а прикурил другую. Когда шел по улице, то заметил, что встречные люди смеются. Я подумал, что что-то не в порядке в одежде, но когда оглянулся, то увидел, что сзади идет Нора и держит в пасти папиросу. Это была очень забавная картина, и я потом специально использовал этот прием.
   Однажды, будучи в нетрезвом состоянии, я уронил горящую папиросу. Прикурил новую, и пошел домой. У дома оглянулся и увидел, что Нора лежит на земле и у нее конвульсии. А рядом валяется горящая папироска. Я здорово испугался и позвал бабулю. Она сразу поняла, в чем дело, и стала с ней возиться. Собаку она отходила, но после этого при Норе курить мне было нельзя. Она с визгом убегала от меня. Так, из-за своей неосторожности, я получил лишнее неудобство.
   Наступило время отъезда. Было очень грустно расставаться с Норой. Она тоже это чувствовала и все время поскуливала. Но делать было нечего. Я уехал, а потом бабушка написала мне, что она долго скулила, металась и куда-то пропала. До сих пор надеюсь, что попала она в хорошие руки, до того была красивая собака!
                                              
          ШАРИК 
          
   Приехал я к бабушке Наташе в Саракташ на постоянное место жительства, и собирался перевезти туда жену и трехмесячную дочь.
   Жила у бабушки во дворе дворняга, типа «звонка». Этакий черный лохматый комок.
   Наши отношения не сложились. Шарик демонстративно не признавал меня, стараясь облаять при первой возможности. Я же ненавидел его за то, что он таскал дохлятину откуда только можно. В первый раз, как только учуял ее по запаху, то унес в овраг и выбросил. Через час, проходя по двору, опять учуял этот мерзкий запах. Теперь я эту курицу закопал в самом дальнем углу в огороде. Проходя по двору, опять учуял этот запах, а в огороде зияла яма. Пришлось Шарика серьезно отлупить, а курицу завернуть в тряпье и утопить в «Грязном пруду» (был такой за поселком).
   С тех пор он меня не облаивал, а, проходя мимо, демонстративно отворачивался…. Меня такое положение вполне устраивало.
   Так мы и прожили все лето, сохраняя хрупкий нейтралитет.
   Наступила осень. Стало очень холодно. Ночью вода уже замерзала. Часто шел дождь со снегом.
   Однажды жена зашла в хату, и, смеясь, сказала бабуле, что ее Шарик ощенился. (Бабушка, с целью экономии дров, жила с нами, а не в своей комнате).
   Пошел я в сарай и увидел, что Шарик за угольной кучей вырыл яму, а в яме истошно пищат четыре голых щенка. (А уголь покрыт инеем). Я, молча, вышел из сарая, соображая, что предпринять.
   Во дворе лежало большое деревянное корыто, сделанное еще покойным дедом. В нем месили глину, когда обмазывали стены хаты. Уложил я кирпичи, на кирпичи – доски, снял торцевую стенку корыта, и уложил на доски. Но перед этим положил на доски сухую полынь и накрыл полой овчинного тулупа мехом вверх. (Тулуп побили мыши, давно хотел выбросить, но бабуля не дозволяла). Потом к торцу поставил «чайный» ящик, с выпиленными отверстиями. (Получилась двухкомнатная смежная секция, с выходом в бок). Входное отверстие занавесил плотной рогожей. И пошел за Шариком.
   Шарик лежал на своих щенятах и смотрел на меня отрешенно и жалобно.
   Зная, как он здорово кусается, я ухватил его за загривок, подхватил под животом и потащил к импровизированной постройке. В руках он висел, как дохлый (видно решил, что его несут убивать), но когда я стал пихать его в лаз, стал вырываться и истошно визжать. Но я затолкал в лаз его голову и толкнул вперед.
   Шарик бросился внутрь, вглубь. А я отошел подальше и сел на крыльцо, ожидая, что дальше будет.
   Видно, он услышал, что я отошел, так как пулей выскочил и метнулся в сарай.
   Я терпеливо продолжал ждать. Через некоторое время он выбежал из сарая со щенком в зубах и залез в постройку. Он перетаскал всех щенков и сам там спрятался.
   Обычно в деревнях собак не кормят варевом, а бросают куски хлеба. Нашел я алюминиевую миску, приспособленную для хранения гвоздей, почистил ее, налил супу, накрошил хлеба и вбил одно яйцо. И поставил к лазу. Видно он учуял запах, так как оттуда высунулась его недоверчивая морда. Он подошел к миске, озираясь по сторонам. Но голод видно был такой сильный, что он мгновенно сожрал все, почти не жуя. Потом опять скрылся в своей конуре.
   Пришлось мне опять воровать для него кости, хлеб и яйца.
   А весной меня загребли в армию. И осталась у меня от тех времен фотография, где на первом плане стоит моя годовалая дочь, а на заднем – повзрослевшие щенки, сидящие на крыше своего жилища…
  
            
            ДЕГА и МИРТА
   
    После окончания школы младших авиационных специалистов направили меня служить аэрофотографом на авиабазу, которая находилась в восьми километрах от  поселка Чебеньки, что под Оренбургом.
    Приехал я в Оренбург в последний день декабря 1970 года.  В штабе округа отпустили меня домой на три дня. Когда я после праздников пришел в штаб, то узнал, что вакантных мест на авиабазе для меня нет. И направили меня в город Вольск, в военный НИИ аэронавтики.
    Явился я по месту службы, но и там по специальности места не оказалось. И зачислили меня в роту связи оператором радиолокационной станции. Дали мне кучу учебников, и сказали, что через две недели я должен буду сдать экзамены на третий класс оператора РЛС.
    В положенное время я сдал экзамен на отлично и мне присвоили третий класс оператора радиолокационной станции.
    Что мне пришлось пережить в этой роте, и как я вышел из этой ситуации, это отдельная вечная тема взаимоотношений с дедами и стариками. Выручило то, что я был старше стариков на три года и в звании ефрейтора, к тому же прослужившего уже полгода. Но не буду отвлекаться.
    Обслуживали мы три станции. Станцию дальнего обнаружения «Нева», станцию ближнего обнаружения «Вершина» и станцию орудийной наводки «Кама».
    Попал я на  «Каму». Но там постоянного дежурства не было. А дежурил я на «Неве» или «Вершине». Дежурство проходило следующим образом: - В четверг после обеда все уезжали, и оставался один дежурный. Если не было замены, то он дежурил до утра вторника, так как в пятницу, субботу и понедельник были учебные дни.
    Сидел дежурный на станции в отапливаемом домике, названивал дежурному по части по телефону и ходил в столовую за 2 км от радаров. ( На  «Неве было два дежурных», а на  «Вершине» один, так как подменяли метеорологи).
    Когда я первый раз в четверг приехал менять дежурного, то увидел, как из будки вылезло два существа, отдаленно напоминающие собак.
    Были они страшно худые, ребра торчали наружу, и шерсть свисала клочьями. Это были Дега и ее дочь Мирта.
    Стояли морозы под тридцать градусов, и они дрожали от холода, так как лаз был большой, а в будке зияли щели.
    Я спросил у сменщика, как они могли довести собак до такого состояния, на что этот солдат мне ответил, что носить еду не в чем, а Дега крупная и хлеба не хватает.
    Он уехал, и я остался один.
    Залез я в сарай и увидел аэростатную пленку, похожих на нынешнюю полиэтиленовую (их для аэростатов закупали во Франции). Отрезав большой кусок, я раскатал его на снегу, выгнал собак из будки и закатал будку в эту пленку. Потом нашел кусок брезента, разрезал надвое и прибил над лазом внахлест посередине.
    Потом взял несколько пачек сигарет и пошел на солдатскую свиноферму.
    Вонища там стояла невероятная, но я терпеливо искал солдата, обслуживающего ферму. Найдя его, я обменял сигареты на два старых цилиндрических ведра, что солдата очень порадовало.
    Вернувшись на объект, я пару часов чистил эти ведра золой и привел их в нормальное состояние.
    Когда наступило время обеда, я взял эти ведра и пошел в столовую. Там нашел нужную мне повариху (толстую тетку) и договорился с ней, что за объедки буду привозить ей дефицит из магазинов, находящихся на территории нашей части. (Правда, попал при этом крупно, так как дефицитом она считала бюстгальтеры 6 размера и капроновые чулки). Из-за этого дефицита все продавчихи надо мной смеялись. Зато свою часть договора она исполняла точно.

    Пообедав и набрав полведра, я вернулся на объект. Когда кормил собак, то все удивлялся, что они совсем не жуют, а глотают целиком. Зато кости утащили в будку, и я долго слышал хруст разгрызаемых костей.
    А дальше я только менял ведра.
    Лейтенант Гуров (командир станции) все это увидел, но ничего не сказал. Даже за пленку не поругал, хотя ее предназначал себе для теплицы.
    Взяв заказ и деньги у поварихи, я отбыл в часть. При этом сменщику пригрозил, что спущу с него шкуру, если он не будет кормить собак. А как он это будет делать, то мне расскажут мои друзья метеорологи и повариха. Он побожился, что все будет нормально.
    Буквально за месяц Дега и Мирта приняли нормальный вид. Стали гладкими и шерсть выросла.
    На объекте много солдат дежурило, но за хозяина они признавали только меня…
    На фото я, Дега и Мирта. Друзья в шутку называли это фото «Три собаки», подразумевая мое звание -  ефрейтор. Так еще с царских времен повелось…
    
          
   
         ЧИБА                                         
   
    Где-то в середине  восьмидесятых в нашем многоквартирном доме появилась собака. Небольшого роста, с белым окрасом, пушистой шерстью, лисьей мордочкой и пушистым хвостом. Напоминала лайку в миниатюре. Была она любимицей детей, и называли они ее Чебурашкой, а сокращенно – Чибой.
    Время тогда было «трудное». Брежневский застой, железный занавес, цензура, засилье КПСС, отсутствие демократии (о которой все так мечтали).
    Поэтому часто можно было видеть такую картину. Стоит карапуз с куском копченой колбасы в полпалки, типа сервелат, а рядом сидит Чиба. Он сам откусит, потом ей даст откусить кусок. Так они всю колбасу и поедают. Другие же дети таскали ей котлеты или еще что-нибудь мясное.
    Как я уже говорил, время было трудное. По ночам не давали покоя «несуны» из находившегося рядом мясокомбината, таскавшие мясо коровьими ляжками (по рублю за кило, если берешь все или по полтора, если куском). Сервелат шел тоже по полтора за палку.
    На работе цену за литр ворованного спирта  несуны подняли с трех рублей до четырех за литр и с 60 копеек до 80 за плитку шоколада «Аленка». (Мы даже бойкот им объявляли).
    Бывало, откроешь встроенный шкаф на балконе, посмотришь на подвешенные палки сервелата и, если больше десяти, идешь писать на входной двери «Не надо».
    С холодильником тоже проблемы. Откроешь вечером и думаешь, чем бы поужинать. Престипомой, ставридой копченой (в спецмагазине «Океан» чего только не было!) или ветчиной. Да еще проблемы, если яиц меньше решетки, то нужно подкупать.
    Жила Чиба неплохо. Не голодала. Все ее любили, и никто не обижал.
    Сыну тогда было лет пять или шесть. Однажды пришел в слезах. Мы спросили, в чем дело. Оказалось, что ему стало жалко Чибу, ощенившуюся в грязном подвале.   
    «Она  - как нищая» - плакал он и просил взять ее хотя бы на время.
    Жена-чистюля была категорически против, но мы с сыном ее уговорили, обещав следить за чистотой в доме.
    Пошел я в подвал, вижу, в самом деле, на маленьком сухом островке лежит грязная Чиба, а рядом возятся три щенка. Сложил я щенят в корзину и понес домой. Чиба побежала за мной.
    Дома мы ее быстренько помыли и разместили на балконе, огородив место под столом фанерой. Она собрала в кучу подстилку, долго ворочала ее, потом разместила щенят и легла сама.
    Два раза в день она выходила минут на десять на улицу. Но когда щенки подросли и стали трескать фарш, колбасу и сосиски, то стала пропадать  полдня.
    Щенков мне удалось пристроить, после чего ушла и Чиба.
    Вернулась она зимой. Зимовала до этого у соседки с первого этажа. Однажды та куда-то уехала, и Чиба пришла к нашей двери, и стала тявкать. Когда ей открыли, то она сразу пошла на лоджию, где раньше были ее щенята. На лоджии было холодно,  поэтому я перенес ее подстилку на кухню, за кухонный стол.
    Видно ее это место устроило, и она там разместилась. Когда она приходила домой, то сразу шла туда, и почти никогда не выходила, пока ее не позовут. В комнаты она никогда не заходила, даже если ее и звали. А люди, приходившие в гости даже не знали, что на кухне лежит собака.
    Она никогда ничего не выпрашивала, у обеденного стола не крутилась, а когда приготовляли ей еду, то нужно было приглашать. Ела она медленно, с большим достоинством.
    Но наступили «благодатные времена», о которых мы так мечтали. Над СССР занималась заря демократии. Человек с пятном на лысине бодро говорил нам о свободе, «прулюлизме» мнений и консенсусе и убеждал, что процесс пошел. Но, почему-то стали пропадать продукты и курево, появились талоны, а за бутылку постного масла, пяток яиц, кило риса и вермишели на человека приходилось стоять в очереди в магазине всю ночь. В магазине кроме рыбных консервов, ничего не было. Даже соли и спичек.
    Лучше всех приходилось пенсионерам. Им давали по две бутылки водки на человека в месяц. Отец с матерью накопили целых два ящика. Потом лет десять пили. Правда, отец говорил, что сразу после войны пайки были намного больше, а папиросы можно было купить. (Он по талонам получал по сто штук в месяц, а я вообще ничего не получал).
    Я это к тому, что Чибу было кормить нечем, а она кроме мясного ничего не ела. Мне приходилось жевать и кормить с рук, чтобы не подохла с голоду. (Срабатывал инстинкт кормления щенков, заложенный в собаках и волках).
    Дома одна она никогда не оставалась, а ходила за мной, как привязанная. Приходили мы на работу, я шел в дальний конец отдела на свое место, а она ложилась около меня в проходе.
    Бывало, Главный инженер спрашивал у начальника отдела, лежит ли там Чиба, и, если лежит, то пусть   Цой срочно зайдет.
    Прожила она у нас до 1994 года. И, вдруг, неожиданно пропала. Весь городок искал ее, где только можно, но так и не нашли. Она всегда была независимой и всегда поступала так, как ей хотелось….  
   
              РЭЙ
                              
    В конце 1997 года, часов в одиннадцать времени, раздался звонок в дверь. На пороге стояли моя младшая сестра и ее муж. А между ними сидела собака. Ирландский сеттер, темно шоколадного цвета. Они зашли в дом и рассказали, что подобрали собаку на улице, которая металась между домами. Они ее взяли домой и поместили объявления на всех столбах и по кабельному телевидению, что нашлась собака. Но никто к ним не обратился.
    У них уже была собака немецкой породы, которую звали Барри (Барон), а двух содержать они не могли. Они (и мы с сыном) долго уговаривали жену взять эту собаку. Сын обещал сам следить за ней.
    Наконец, она согласилась.
    Теперь осталось определить, как его зовут. Несколько дней я называл разные имена, но все напрасно. Но когда я произнес – Рэй, он резко повернул голову. Я понял, что попал в точку.
    Мы все работали, а он оставался дома и с утра до вечера лаял и выл, как гиена. Соседи стали жаловаться, но что мы могли поделать.
    Наконец он смирился со своим положением, и вытье и раздирание стенки прекратилось.
    Сын, конечно, только пообещал, и заниматься им не стал. Все заботы легли на меня.
    Сделал я ошейник и поводок, и пошел в первый раз с ним гулять. Но я не мог представить, какой он сильный. Он так рванул, что я упал лицом вниз и здорово ободрался. (Потом на работе надо мной смеялись).
    Одним словом, нахватал я с ним забот, полон рот.
    Спал я в зале на тахте, а он постоянно лез в кресло или на диван. Сгоню его, стукну по заду (визжит, будто его палкой долбанули), засну, а он опять за свое. Да еще научился определять по дыханию, когда я не сплю или просыпаюсь.
    Работал я тогда в локомотивном депо Главным конструктором. Депо было в двадцати минутах хода от дома. Вставал в шесть утра, и сразу выводил Рэя на улицу.
    Гуляли примерно с час, как и положено с такой собакой. (Я накупил книг по собаководству, и знал, чем и сколько его кормить, чем лечить и сколько гулять).
    Потом быстро приводил себя в порядок и бежал на работу.
    Жена привозила с работы кости и сбой, которые покупала на рынке, но варить принципиально отказывалась. Я варил, и, согласно рекомендациям, кормил его костным бульоном с сухарями (Хлеб он не ел). Варил также овсянку или засыпал бульон Геркулесом. Так же положено было ему два сырых яйца в неделю и стакан молока через день. Давал также сырые кости, которые он очень любил. И сжирал до последней крошки.
    Однажды я хотел ради шутки отнять у него кость, а он куснул меня за руку. При этом страшно перепугался, убежал в зал и залез между тахтой и кроватью. Я попытался его вытянуть, но он растопырил лапы и не вылезал.
    Мне надоело с ним возиться, я сел в кресло и сказал ему, чтобы он вылезал, а я его бить не буду. Он тут же вылез, но на всякий случай держался от меня подальше, пока я его не погладил.
    Осенью и зимой ходили мы с ним на поля. Причем там он бегал, как полоумный, бросался вплавь в водоемы, даже когда они покрывались льдом. Прибегал весь в репьях, и мне приходилось их  с трудом выдирать, так как шерсть у него была длинная.
    Однажды в нашу сторону рванулись два здоровенных среднеазиатских алабая, так он, как последний трус, спрятался за мою спину. Но я уже начитался книжек, поэтому заорал на них и стал топать ногами, и они отступили (от меня страхом не пахло).
    Однажды к нам зашла жена моего друга, которая прилетела к родным из Америки (они туда эмигрировали  в1992 году, и уже имели гражданство). Рэй ей страшно понравился. Она сходила в магазин и купила полкило сарделек, которые он мгновенно слопал. Но когда она стала просить отдать его им, то он опять залез между тахтой и диваном и там растопырился. Он не вылезал оттуда, пока она не ушла.
    Так мы и жили, пока не пошла черная полоса. Мне пришлось уйти из депо. Приняли меня на работу в метрополитен начальником КБ, а место работы было на другом конце города. Гулять я уже с ним не мог, и пришлось его отпускать одного. Поначалу было все нормально и он, нагулявшись, приходил к дверям и лаял, пока ему не откроют двери.
    Однажды он заболел чумкой. Мне приходилось таскать его на руках на улицу. Здорового я его поднимал запросто, а больного не мог. Висел он, как тряпка. С трудом я таскал я его туда-сюда, да еще на улице приходилось держать, пока он делал свои дела.
    Лечил я его ампициллином и водкой. Вначале он брыкался, но потом ему видно понравилось. Это я видел по его довольной пьяной морде. Он выздоровел и заделался настоящим «стукачом».
    Дело в том, что я при пересадке заходил в кафешку и пропускал стаканчик водки (соточку). Потом покупал сухой сыр (курт) и по дороге заедал.  Когда приходил домой, от меня совсем не пахло спиртным и никто ничего не замечал. Так этот змей кидался на меня, пытаясь облизать все лицо. При этом еще противно скулил. Конечно, жена обо всем догадалась…
    Но самое странное было вот в чем. Я его кормил, поил, лечил, а подлизывался он к жене, хоть та его часто ругала за неаккуратность. Видно знал, кто в доме главный!
    Часто, оставаясь с ним наедине, я укорял его в этом, обзывая евРЭЙем. Он виновато отворачивал голову, но продолжал к ней подлизываться.
    Но когда его у нас украли, то больше всех плакала о нем жена…