ПО ДОРОГЕ В СУАРГОМ. НАСЛЕДНИКИ ОТЦОВ-ГЕРОЕВ

И я подумал вот о чём...
Считая от границы,
Застава - самый первый дом!

Дмитрий АЛЕНТЬЕВ
***   ***   ***   ***   ***

Всех нас всегда и везде окружает граница. Да, это так! Куда ни махни рукой, хоть в Шуе, хоть в Москве, - обязательно в той стороне будет нейтральная, назапятнанная полоса, океан или ручей с последним глотком живой воды, добытая предками высота или просто горы, всё своё и родное - Родина. Если граница крепкая, если она на хорошем замке - значит, и государство сильное, об этом знают все. Однако почему-то мы предаём пограничников - они держат круговую оборону, а внутри страны, иногда создаётся впечатление, действуют силы развала, не имеющие к нашему работящему, терпеливому и отважному народу никакого отношения, кроме разрушительного.

...Мы едем по Военно-Грузинской дороге. Перед глазами пустыня. Терек вырвался из гор, размыл себе широкий путь и теперь журчит где-то слева, в пыльных лугах, серых, как щетина мосфильмовских мастеров зелёно-бурого экрана. Его и не видно. Небо белёсое, деревья вдоль шоссе лысые, скучная картина, её не оживили бы даже талантливые братья Хамелковы. Но это на первый взгляд. Не успеешь зевнуть - пегий кабардинец мелькает вдали, ковыляет той удивительной клыковской иноходью, какую подметил в этих суровых краях наш вездесущий Роден. Три чабана ловят козу, напуганную рёвом нашего "уазика", плешивый орёл глядит вослед с валуна, муха вдребезги разбивается о лобовое стекло. Тоже, наверно, голодная. А где мольберт? Вот с того косогора Дарьяльское ущелье всё как на ладони - золотые россыпи кремня и гранита прекрасно видны даже слезящимися глазами, ветер мнёт бархат "зелёнки", ослепительный снег вершин смывами акварели стекает в складки скал, грязноватая ветошь склонов поигрывает солнечными, маслеными натёками теней, в изломах четвертичных сбросов судится силуэт женщины... Это слева, справа - стандартная мармазетка из краснопресненского зоопарка развалилась прямо на Кавказе, будто сама природа сыпанула ей под курчавый загривок семь игрушечных кремлёвских холмов. Дура. Всё равно красиво. Где Глазунов? Куда подевался Шилов со своей толстовкой? Вот и орёл исчез за поворотом, вокруг - ни души... Нет известного всем Неизвестного, отсутствует непонятно какой Шемякин. Создаётся впечатление, будто наши шестидесятники как сквозь щебёнку провалились, муху некому изваять. Очень жаль - хороша была муха, большая такая, по дстать оттепельному искусству мармазетствующих идиотов, всё ещё зудящих на пути Имперской колесницы.

В машине тесно, один шофёр Иван чего стоит - 120 килограммов мускулов, костей и мозгов да плюс сапоги, правым он запросто может нажать на все педали враз, а левую подошву упереть в землю - и тогда заднюю передачу можно даже не включать, и так выедем из любой канавы. Впрочем, наш сопровождающий майор Исаенко весит не меньше, а места занимает ещё даже больше, из-за него нам приходится ужаться слева на заднем сиденье так, что Дима Алентьев всё время озирается, думая, что Гена Иванов выпал, а меня забыли. Впрочем, Исаенко не такой уж и здоровяк, просто он вооружён до зубов, для нашей же безопасности, - отсюда и неудобства: как подумаешь о современной литературе или о том же кинематографе, вздохнёшь о театре, захочешь набрать горного воздуха, чтобы сострить что-нибудь насчёт династий этих всяких шарлатанов, - а тут тебе и автоматом в рёбра! Дуло - щекотная штука. Теперь я понимаю, почему у нас лтературная критика такая беззубая: впустую много болтают, когда можно промолчать. Мало думают.

На поясе у майора висит солдатский нож, очень острый, одну консервную банку с обеих сторон я уже вскрыл, она оказалась пустая - сразу понятно, в тылу засели вредители, им бы только навар с нефти в Швейцарию законопачивать. Ну ничего, Путин им покажет, как тушёнку воровать! Самые большие надежды на президента возлагает Геннадий Иванов, он всё время повторяет: "Теперь одна надежда - на Владимира Владимировича". Таких надежд со вчерашнего дня у него накопилось уже штук двадцать, а что с ними делать - никто не знает.

Второй нож, типа кухонного с наборной ручкой, у майора пристроен на груди, как у спецназовца. Это для рукопашного боя. В таком бою самое главное, чтобы каждому досталось по патрону, последнему, - а нас трое. Я так и сказал. "Ничего, - похлопал по подсумку с рожками Александр Николаевич, - на всех хватит!" За пазухой - пистолет, про автомат я уже говорил, бронежилет - с титановыми пластинами, короче - майора голыми руками не возьмёшь, а если и возьмёшь, так не поднимешь, у него гранаты в каждом кармане, могут взорваться.

Да, самое главное чуть не забыл - позади в собачнике миномёт, ствол как у кардана, станина - опорный кругляк, типа колёсного диска, почему-то с шиной, и зарядный ящик со снарядами, которые гремят на каждом ухабе, отвлекают, - дорога хоть и военная, но запущена хуже, чем на моей второй родине - в Шуе, где народ уже и на велосипедах не может ездить, геморрой замучил: ни одна фабрика не работает, нет сырья! Одна надежда теперь у нас у всех - да и та на президента...

Так что мы готовы к любому повороту сюжета и без особого испуга поглядываем на разбитые трейлеры, остовы легковушек, раскуроченные ЛЭП, угадывая в ржавых сплетениях железа то фалангу, то рыжего паука, то сцепившихся рыжих скорпионов, задохнувшихся в схватке за клочок этой бедной, просторной и прекрасной земли. Постукивают клапаны, клацает о чём-то третий цилиндр, скрипит сцепление, слегка подвывает задний мост - ничего, в Москве у моих таксистов тачки встречаются и почище, главное, чтобы бензину хватило, в погранотряде нам слили всего шесть литров, сказали, под горку, мол, можно и на холостом ходу катиться, нечего зря горючее жечь. И настроение у нас боевое! Писатели - вообще заядлые вояки. Да какие понятливые.

Наконец мы сворачиваем вправо. Серпантин, по которому предстоит подняться нашему вездеходу, ввинчивается в небо и где-то посередине между солнцем и землёй теряется в тумане. Это заблудившееся, падшее облако. А здесь пока ясно и чисто, тихо - и если бы не ярое трио мотора, раздатки и шофёрского мата, можно было бы по инерции обсудить таинства нищеты Литфонда или блеск и великолепие русского языка. Но кто нас услышит на первой передаче? Круто лучше и не забирать... Вот уже и снег на подкопах грунтовки, на полянах по сторонам появился. Это янтарный, шершавый снег, он сочится изнутри губчатым взмыленным теплом, скрывает скользкую колею - две колеи, два ручейка, распечатанные и раздавленные ребристой резиной, оживают по нашему следу. Позади - заиленные полосы грязи, впереди - невинная, розовато-золотая и такая подлая расстелюга.

Выше путь пошёл переломами. Много, ох много бензина наэкономит наш экономайзер на обратных виражах, а пока перед каждым поворотом Алентьев восклицает: "Здесь мы толканём. Вылезать?!" И в ответ Геннадий Иванов отмахивается: "Что толку, где сто лошадей не вывезут, лучше и не суетиться. Одна надежда..." Однако вместо Путина - Иван всё ещё управляется с 33 тройками. Последняя кобыла чешет брюхом горячий наст, слушает ужасные слова - и произнесённые ласковым тоном стоэтажные признания в любви возносят нас ещё на один виток волшебного чувства. Какие дали... а горы! Паутина безлистых ветвей отпускает, сеть отдёргивается, машину заносит - перед глазами мелькает глубь бездны, весь мир с земным шаром вертится быстрее баранки, 180 градусов вестибулярного таяния подрёберного льда - и мы вновь мчимся на разгоне по краткой, весёлой, безумной прямой.

"Помнится, дело было, когда же ездили на заставу-то... - пускается в воспоминания Исаенко. - Уж не месяц ли назад с почтой? Тогда корка намного в марте плотнее была, не доехали всего километра три... А на Новый год аж три раза ездили, один раз того Евсеева, списанного, забрали, которого на таможню перевели, другой раз - просто так с командиром в гости, а третий - опять с ефрейтором, обратно попросился..."

Я спросил, что это за ефрейтор такой, где хочет, там и служит. Оказалось, что Евсеев - неуживчивый прежде нигде ефрейтор, который с детства мечтал стать следопытом и поймать с помощью собаки очень много всяких-разных нарушителей, всем надоел. Теперь он опять повар. "Что туда, что обратно - хорошая была колея. Убитая", - закончил майор.

Уничтожая остатки убитой колеи, мы почти что уже подобрались к облаку, небо стало серым, а солнце пятнистым и зелёным, как краплёная луна. Сколько же миллионов лет оно тут сияло? Можно уже было снег-то хотя бы растопить, давно б доехали. Вот так, едешь-едешь - и не знаешь, попадёшь в историю или тебя забудут, как ефрейтора на таможне.

Едва я успел ковырнуть в блокноте какую-то загогулину, как "уазик" развернуло на 270 градусов и майор куда-то исчез. Как индеец.

На сей раз у нас, кажется, разлетелся бендикс... или заело тяговое реле, или зубцы у маховика квакнулись. "А может, обмотка сгорела, смотреть надо", - сказал Иван. Стартёр накрылся.

Кто не ступал на белый снег, тот не оставлял следов. Слева от кручи веяло жаром, воздух вился и туман розовел, смачная горечь липкой листвы отбивала всякую охоту до курева, и мы просто стояли на обочине, на отвале сугроба, постепенно погружаясь в золотую манную кашу. Или под ногами таяло топлёное масло? Чтобы не утонуть, надо двигаться, Исаенко, видимо, забыл об этом - и теперь ищи майора непонятно где!

Старый следопыт Алентьев вспрыгнул на бугорок и осмотрелся, Иванов уже стоял на пне, а я присел на раскрытый блокнот и стал читать как по писаному: "Вот здесь кабан недавно прошёл, видите, набойка у заднего каблука стёсана, матёрый кабанище, килограммов на двести потянет! Жаль, миномёт не заряжен, далеко бы не ушёл..." Иванов надел очки и всё записал, затем вырвал страницу и выбросил её в пропасть. У него отличная зрительная память. Я подумал, что очерк у него получится не хуже моего, у меня вообще никакой памяти нет, приходится врать, как Чехов или Толстой, но те хоть обдумывали. "Скакал, естественно, задом наперёд, тут ведь застава недалеко", - зачем-то добавил я. Алентьев опять промолчал, обычно он ведёт себя спокойно, если я вдруг заговорю. "А тут он окропил бруснику, лужа получилась. Шиповник - тоже мочегонное средство, цветы не хуже роз. Чувствуете запах?" В ответ Алентьев попросил у Иванова папиросу, хотя оба не курят, и отломал сухой сук у той берёзы, на бересте которой темнело грязно-сизое пятно: кабан чесался. Отсев подальше, я приготовился слушать. "Вот, - сказал Дмитрий Васильевич и ткнул дубиной в строчку следов, - видите, коготки упирались на противоходе? Где шишка? Тут она". И действительно, рядом со звериной тропой валялась растрёпанная шишка, Иванов её пнул и записал: "Корм, Кавказ, трясогузка". Затем Алентьев шагнул ещё на полметра в сторону заставы Суаргом и воскликнул: "Вот и норка, клювом протюкала, спит, небось! А ты говоришь - кабан. Ха! Ха!! Ха!!!" Эхо, гром, гул сшедшей лавины, содрогание бездны - всё это ерунда, граница ведь на замке, мало ли что происходит внутри государства, лишь бы национальные меньшинства не разбежались, а то нам, славянам, и плюнуть уже некуда, везде какие-то конфликты в зародыше. Так и тут - из берлоги высыпала целая толпа мышей во главе с млекопитающей матерью и двинулась по стопам отца. Стопы самца чётко выделялись на снегу и вели в сторону Ингушетии, к разбойнику Гастону с утиным носом. Его амплуа - мирной горец, пусть себе выжидает, мы туда не пойдём. Так подумали остальные следопыты. Но меня не проведёшь. "Тут побывала Синяя Борода! - указал я на нетронутый участок посреди дороги. - Сам Хоттаб, представьте себе - усы до пояса, борода до земли, идёт - стелется борода, следы заметает. Поэтому никак его не поймать - борода мешает!"

Иванов сразу отправился за мышами, ловить Синюю Бороду, которая уже показалась невдалеке у поваленной сосны, а я поднял его очередной листок с материалами очерка и показал арабскую вязь скорописи недоверчивому Алентьеву: "Какие ещё нужны доказательства? Они чёрные, им всё время надо подкрашиваться синькой, чуть просохло, промокнул - и в бой". Алентьев спросил, почему на обратной стороне чисто и, узнав, что Басаев лысый, уронил дубину и снял перчатки: "Пойдём положим конец этой братоубийственной войне". "Давно пора!" - согласился я и пропустил его вперёд. Самое главное в битве за Кавказ - тыл. В тылу обычно скапливаются тыловые крысы, а тыловые крысы, как известно, - это вам не полёвки, такая крыса страшнее любого полевого командира!

Теперь послушайте, что я расскажу про Али-бабу.

Али-баба... Но тут вдруг Али-баба вспрыгнул на поверженный ствол и загоготал: "Го-го-го!" Иванов и Алентьев побежали обратно к машине, я за ними. "Иван! - крикнул я. - Из миномёта кто-нибудь когда-нибудь стрелял прямой наводкой?" Иван в это время снимал стартёр. "Куда?" - переспросил он, не вылезая из-под "уазика". Куда-куда... туда! Но вот откуда... Я решил подползти ближе и садануть в упор с какого-нибудь фланга. Вы скажете, негуманно? Хорошо, тогда первый заряд - предупредительный, пошлём его вверх, и когда бомба упадёт обратно, тогда посмотрим, кто кого! Жаль, буссоли нет или Солженицына какого-нибудь, у него тоже растёт борода, к тому же наш виртуоз баловался не только прозой, болванку, небось, рядом с другой болванкой не раз кладывал. А третью болванку... Но размышлять о болванках было уже некогда: не успел я выволочь ящик с боеприпасами, как на меня уже навалили всё остальное, пришлось толкать его спереди, вернее, сзади - слева и справа шли мои боевые соратники, один следил, чтобы я не потерял станину, другой - чтобы ствол не скатился в его сторону. Я уже прополз метра три-четыре, когда они догадались наконец положить его поперёк и сели передохнуть. Отдышался и я...

Если до сей секунды в очерке и были какие несуразности в связи с провалами в памяти или в снегу по следу самки с кабанятами, то дальше, извините, я потом у Исаенко спрашивал, так ли было дело... Он несколько раз ответил: "Так! Так-так, тарам-парам, так-так", - кажется, на мелодию очередного гимна одной-единственной тысячелетней Империи. А дело было так... Отдыхаю я и думаю: конечно, силы у нас уже не те. Если раньше Алентьев поднимал 200 килограммов, то теперь, в условиях высокогорья, вряд ли выжмет и 150, это правой, а в левой руке у него стакан, с вечера остался, - силы явно неравные. Иванов и вообще размечтался о каше: много тушёнки, пережаренный лук, ложка стоймя, а миска такая горячая, что есть приходится в нагольных рукавицах, - и толстуха ещё над душой стоит, ждёт похвалы: не пора ли, мол, компоту отведать, Гена?.. Естественно, в сарафане, армейского образца, а под сарафаном - казённое бельё, недавно выдали, и всё такое: обычные мечты бойца перед атакой. Пусть мечтает, лишь бы атака не захлебнулась, - сухими из таких атак выходят обычно одни генералы, не зря они все тут такие толстые. Им даже униформа не нужна, как увидишь непотопляемого тяжеловеса - перед тобой настоящий генерал без сарафана, грудь в орденах. Грудь без орденов - повариха. Ну а что такое повариха без сарафана на войне, это и ежу понятно! Что касается стратегии - и тут получалась закавыка... Воевать по-славянски было уже некогда, до Москвы вроде бы и недалеко - но куда двигаться потом? С юга - к Архангельску или прямо к Мурманску? А если зима будет тёплой? "Иванов! - говорю я. - Что делать будем, если морозы не вдарят? Можем проиграть эту кампанию! С кого тогда спрос..." Иванов встал, поправил какую-то строчку в своих записях, похлопал рукавицей по миномёту и, откопав меня из снега, выразил прямо в левое моё ухо свою юбилейную надежду: "Я тебе в двадцать пятый раз повторяю..."

Сказать, что я тотчас бросился в лобовую атаку, было бы художественным вымыслом, - я ещё немного полежал. До сосны далеко, дома меня ждёт извоз, бензин вроде не дорожает на глазах - куда спешить? Наоборот, надо время тянуть - вдруг совесть у нового правительства проснётся? Ведь мировые цены на нефть упали уже в два раза, пока мы тут прохлаждались! Это только в России цены не падают, как у всех нормальных людей, хоть вообще они саданись до 3 копеек за 200-литровую бочку!!! Сдерут, заразы, разницу под любым предлогом, лишь бы не делать ни... никаким пальцем ни об какой хрен не вдарить, выехать на горбу у шоферни в рай на мотыге. Всю Сибирь переморозят, деятели, бюджет свой с кровью высосут из простого человека, дай только отрапортовать непонятно кому и зачем: "А бензин-то на Руси опять... вздорожал на копеечку!" И так каждые полчаса... Нет! Нечего тянуть! В Москву, в Москву! Покататься нам, таксистам, без инфляции, чтоб этого Геращенку тряхануло его хитрой рожей об его же собственные дивиденды, а заодно и всю олигархию в клубке с "магнатами", этими номенклатурными подставками...

А чего я, собственно, разошёлся тут? Вон сосна, в корневищах - Синяя Борода, сказочный, а быть может, и бесплотный, явно выдуманный Кощей, утка, яйцо, игла... Прочь, наваждение! И наваждение исчезло. Опять солнце засияло над великолепными горами, облако рассеялось, затрепетали лепестки, янтарные задиры коры поверженного дерева, - через ствол перемахнул майор, и все сорок разбойников растворились в тугом воздухе. И когда стало совсем тихо, Исаенко объявил нам: "Дальше придётся идти пешком, застава рядом". Шофёр Иван открыл зарядный ящик - там лежали ключи... Не от Кавказа, а так - всякие-разные, ему понадобился "22 - 24" и отвёртка. Запаску я сам в собачник затолкал обратно, кардан - Алентьев... стакан чуть не разбил, а Иванов записал: "Надо будет это припомнить ему в Москве, пейзажисту нашему, психолог нашёлся, портретист доморощенный... Аллах Акбар!" - и вышвырнул листок. Гена! - ты меня, что ли, имел в виду? А что именно припомнить - и забыл уже. Ха-ха-ха! А я вот всё помню - нашло, припадок памяти покоя не даёт: закрою глаза - и мы снова там, на Кавказе...

Листок подняло воздушной горячей волной, образчик великорусской прозы взмыл над теснинами предгорий, его понесло дальше, над сказочным Дарьялом, орлиная высота его взлёта исказила пространство, как в перевёрнутом бинокле, земля превратилась в узорчатую карту с извивами рек, росчерками дорог - зеленоватые долины, тёмные леса, чистые просторы Родины открылись в бесконечных далях. Но рядом, за этим близким перевалом, в низине и тумане, - ещё таилась от нас, но уже чувствовалась другая жизнь, полное дыхание, русская судьба извечной Книги Судеб, кому - первый Дом, кому - последний Рубеж, и всем нам - начало Отечества. И я подумал вот о чём...


Владимир Глебович Урусов родился в 1947 году в Истербурге (Восточная Пруссия). Окончил в 1971 году Московский горный институт. Кандидат технических наук. Автор поэтических сборников "Поколение", "Ветер времени", "Всплеск живой воды" и других книг.


Архив : №28. 14.07.2000