Сотрудничество нацистов и сионистов

Первые полтора десятилетия минувшего века для сионистов, во всяком случае, уже обосновавшихся в Палестине, а равно и для их теоретиков, еще туда не перебравшихся, но уже сидевших на чемоданах, были временем труда и размышлений. Теперь, когда основной ответ на основной вопрос был найден и фундамент «национального дома» заложен, предстояло решать конкретные задачи. Уже не в теории, а на практике. Пока еще не насчет государства. Земля принадлежала Османской Империи, не собиравшейся никому ее уступать, поэтому о государстве речь шла тихо и как о чем-то отдаленном. Но вот осознать, каким быть грядущему «новому прекрасному миру» было настоятельно необходимо. А еще важнее оказалось сообразить, кто же все-таки такие евреи и кем им следует стать. Ранее об этом не задумывались, но теперь, столкнувшись лицом к лицу с восточными братьями, дико на себя не похожими и даже враждебными, сионисты задумались.

В принципе, - тут я очень благодарен уважаемому leorer, подбросившему мысль, до которой сам не дошел, - из Европы они уехал с нехорошими настроениями, намереваясь вернуться на земли предков и во всем сравняться с предками. То есть, поменять язык (основной на тот момент признак идентификации) и стать реально восточным, семитическим народом, без всяких германских и славянских примесей в культуре, естественной частью Ближнего Востока. Однако, как выяснилось, есть кое-что, сильнее человека, даже с самой сильной волей. Сменить язык, как ни трудно, получалось, а вот общие, мировоззренческие категории – никак. Полностью отказаться от наследия «проклятой» Европы, сравнявшись с «туземцами» молодые еще Отцы-Основатели не смогли (или не захотели), в итоге став «осколком Запада на окраине Востока». Что, в перспективе, было чревато немалыми сложностями, ибо такой проект, как ни крути, оказывался колонизационным, - да еще и аккурат в то время, когда сама идея колонизации начала давать сбои. Хотя, на тот момент, в колонизации никто еще не видел ничего плохого, да и сами сионисты себя колонизаторами отнюдь не считали. В их понимании, - от можно и нужно повторять, - они просто «возвращались домой». Вот только единственной реальной основой для «возвращения» была библейская традиция, а лидеры сионизма к религии относились, мягко говоря, с сомнением. А ежели не мягко, то и с презрением, - как к отрыжке ненавистной традиции, с которой они порвали (чуть позже этот нюанс с беспощадной искренностью объяснит в своих стихах Эдуард Багрицкий). К религиозным, сионизма не понимавшим, они относились едва ли не брезгливо, к своим товарищам, религиозным сионистам, - с юмором. Однако формально вынуждены были традицию чтить, поскольку она и только она обосновывала их право на «национальный дом» именно на этой земле. Здесь, разумеется, крылись истоки еще одного направления грядущих сложностей, однако и об этом на первых порах никто не думал. Как не особо заморачивались и насчет отношений с арабами: предполагалось, что эти отношения будут самыми радужными, типа «мы их чему-то научим, они нас чем-то научат, а основ для вражды нет». Зато крайне жестко стоял вопрос принципов устроения. В подавляющем большинстве приехавшие были убежденными социалистами, причем левыми, очень левыми и еще левее. Фактически, большевиками, только с национальным оттенком, вроде будущих украинских «боротьбистов» или грузинских «уклонистов». Тот факт, что еврейское государство будет «основано на справедливости, разумном планировании и социальной солидарности», а «нормализация социальной структуры еврейского народа в результате переселения большей его части в Эрец-Исраэль создаст отсутствующие в диаспоре условия для развития классовой борьбы, итогом которой и станет возникновение (…) социалистического еврейского государства», считалось неприличным даже подвергать сомнению.

Понемногу, однако, появлялись и так называемые «ревизионисты» (вообще-то чуть позже, но помянуть можно и здесь, чтобы не отвлекаться потом), в основном, в отличие от местечковых социалистов, люди образованные, считающие, что «рынок решает все», а свобода человека прежде всего. Их было относительно немного, но у них вскоре появился яркий лидер, Владимир (Зэев) Жаботинский, блестящий публицист, тонкий политик и вообще сильная, харизматическая натура, на которую, как бабочки на огонь, летела романтическая молодежь. Особо привлекало в его позиции то, что он, в отличие от большинства, требовал не ждать милости от природы (в смысле, Европы), а делать все, чтобы теоретическое государство стало практическим как можно скорее.
Именно благодаря Жаботинскому произошел первый качественный рывок ишува в будущее.

С началом Великой Войны возникла серьезная проблема: турки предложили сионистам, имевшим, в основном, паспорта России, выбор – либо депортация, либо менять подданство. А значит, и идти на фронт, как нормальные турецкоподданные. Сам по себе фронт ребят не пугал, но возникал вопрос: а ради чего? Ясно было, что при удачном для себя исходе Палестину турки, как ни воюй, им не отдадут, а вот ежели Османская Империя распадется, возникнут варианты. В связи с чем, большинство отказалось, и в итоге 12000 молодых и наглых ребят оказались в египетской Александрии, где рулили англичане. В целом, позиция ВСО была проста: это не наша война, давайте сидеть тихо, а потом будет видно. Однако Жаботинский полагал иначе. По его мнению, следовало однозначно встать на сторону Антанты и доказать англичанам, что сионисты не халявщики, а партнеры, не «отбросы Европы», а бойцы. А когда Владимир Евгеньевич что-то решал, его уже ничто не останавливало. «Я, - писал он позже, - внезапно оказался на военном положении, почти один против всей сионистской организации, но это только бодрило».

Уже в декабре 1914 года он, вместе с главным сионистским военспецом, Иосифом Трумпельдором (ветеран русско-японской войны, единственный в России еврей - кавалер полного банта «Георгия»), предложил британскому командованию создать «Еврейский легион» для борьбы с турками в Палестине. Однако на тот момент и Палестина была неактуальна, и евреев в качестве воинов никто себе не представлял, так что дело кончилось сформированием «Сионского корпуса погонщиков мулов» - вспомогательной военно-транспортной части, заместителем командира которой стал Трумпельдор. Сам Жаботинский в отряд не вступил, полагая службу в тыловых частях унижением, однако, как выяснилось, - он сам позже это признавал, - зря: «погонщики» сразу оказались в самом пекле, на острие тяжелейшей и неудачной для англичан Галлиполийской операции, где, ко всеобщему удивлениюпроявили себя наилучшим образом.

Были потери, были награды, а в итоге, спустя два года, в июле 1917, когда англичанам было уже все равно, откуда брать пополнения, Лондон, куда в очередной раз наведался Жаботинский, согласился сформировать полноценный еврейский полк. По большому счету, мой земляк (мы даже родились по соседству, только я сильно позже) совершил чудо: один, не имея никакого официального статуса (он был военным корреспондентом «Русских ведомостей», и только), он своей настырностью переломил и косность английских военных, и осторожность сионистского руководства. А когда сформированная часть в боях за Иерусалим и под Мегиддо доказала, что евреи очень даже могут сражаться («Форсируя Иордан, вы в немалой степени помогли достижению большой победы, одержанной в Дамаске», - гласил приказ одного из ведущих британских генералов, Джона Чейтора), англичане начали общаться с лидерами сионистов куда уважительнее, чем раньше. Их стали принимать в кабинетах, куда более высоких, и тогда в ряды «легиона» пошли и оппоненты Владимира Евгеньевича, социалисты, упирая на то, что за ними – массы, а Жаботинский - маргинал. Что, к слову сказать, было чистой правдой.

Короче говоря, евреи воевали, англичане присматривались, и, наконец, 2 ноября 1917 года Артур Бальфур, министр иностранных дел Великобритании, направил официальное письмо лорду Уолтеру Ротшильду, представителю ВСО на Острове. От имени правительства Его Величества лидерам сионистов сообщалось, что Лондон «с одобрением рассматривает вопрос о создании в Палестине национального очага для еврейского народа и приложит все усилия для содействия достижению этой цели». И это была победа. То, о чем ранее робко шушукались, то, на что безуспешно намекали, стало реальностью. Все было ясно, куда идет война, все понимали, что Палестина вот-вот будет занята полностью, и вопрос о еврейском государстве из мечты становился близкой перспективой. Правда, была в документе и оговорка: дескать, «не должно производиться никаких действий, которые могли бы нарушить гражданские и религиозные права существующих нееврейских общин в Палестине или же права и политический статус, которыми пользуются евреи в любой другой стране». То есть, указывалось, что права арабов тоже должны быть учтены, но против этого никто и не думал возражать, это на тот момент подразумевалось по умолчанию, как нечто, само собой разумеющееся. И мало кто понимал, что мудрые бритты, помимо всего прочего, заранее создают систему сдержек и противовесов.

Значение этого документа трудно переоценить, поскольку, фактически, он и есть официально признанный «всем миром», Лигой Наций, а затем и ООН, юридически, в отличие от Библии, безупречный фундамент права на существование нынешнего Израиля. Разумеется, решение англичан не было ни актом благотворительности, ни актом благодарности за помощь. Британцы, как всегда, действовали, руководствовуясь строгой логикой. «Документ Бальфура, - пояснял позже Дэвид Ллойд Джордж, - не является простым актом милосердия. Следует понять, что речь идет о сделке в обмен… на поддержку евреями всего мира дела союзников». И сделка была превосходной. Одним ударом убивалось множество зайцев: евреи Америки, фанатичые сионисты-заочники, получали стимул еще круче давить на Вудро Вильсона на предмет еще более активного участия в войне, а евреи России, излишне увлекшиеся большевизмом, получали приманку, способную направить их энергию в другую сторону. И, наконец, документ давал Великобритании моральное право контролировать после войны всю Палестину, - на тот момент, объемом куда больше, нежели сейчас (она включала территории нынешних Израиля, ПА и Иордании), - обойдя французов, выговоривших Сирию, но желавших совладеть и всем остальным, поближе к Суэцкому каналу.

Дальнейшее понятно. Все сошлось одно к одному: и Декларация, и фактическая бесхозность Палестины, дверь в которую оказалась распахнутой настежь, и катаклизмы в России и Восточной Европе, где жить стало, мягко говоря, неуютно. Всего за три года, начиная с 1918, в ходе «Третьей Алии», в Святую Землю «вернулись» более 40 тысяч евреев, в подавляющем большинстве, социалистов, обученных сельскому хозяйству, имеющих кое-какое оборудование, небольшие, но все-таки деньги и не боящихся труда. Количество кибуцев выросло на порядок, все земли, ранее считавшиеся «бросовыми», были раскуплены и окультурены, все болота осушены, «новые» города пошли расти, как на дрожжах. К 1922-му, когда Лига Наций выдала Лондону мандат на временное управление Палестиной, - для, в частности, «установления в стране политических, административных и экономических условий для безопасного образования еврейского национального дома», - и Лондон, стремясь упорядочить ситуацию, ввел какие-то, вполне, впрочем, щадящие, квоты на въезд, проскочить успело более 40 тысяч человек.

В итоге, еврейское население территории подскочило до 90 тысяч, почти 20% от общего числа, против 10% в 1917-м, и Иерусалим, впервые за 2000 лет, стал преимущественно еврейским и уже не таким религиозным, как еще совсем недавно. А сразу вслед за тем, уже по квоте, обрушилось еще более 80 тысяч соискателей счастья на «земле предков», на сей раз из Польши и Венгрии, где по ходу формирования «национального суверенитета» евреям стало несладко. Эта волна ака «Четвертая Алия», правда, была не такой идейной (многие, осмотревшись, поняли, что не туда попали, и постарались сделать ноги за океан). Зато оставшиеся, люди из среднего класса, с образованием, деньгами, профессиями и без симпатий к марксизму, оседали в городах, дав резкий толчок развитию бизнесу, о котором ранее, при турках, представление было самое смутное. И что немаловажно, хотя больше 20 тысяч уехало, 60 тысяч все-таки осталось, и количество ишува к 1929-му выросло почти до 25% всего населения.

Короче говоря, жизнь становилась лучше, жизнь становилась веселее. Вернее, становилась бы, не всплыви на поверхность проблема, о которой, в связи с как бы неактуальностью, всерьез раньше не думали. А зря. Потому что в классической формулировке самых-самых первых сионистов, – «Народу без земли – землю без народа», - все-таки не учитывался один, всего один, но очень важный нюанс – в Святой Земле народ уже был…

Продолжение следует.

Начало здесь:

http://gidepark.ru/community/8/article/435756