Я живу...15-16 главы, повесть

15.

Итак, представьте себе: утро, около семи часов. Что-то похожее на землетрясение или извержение вулкана. Я подскакиваю так, будто меня укололи в неназываемое в приличном обществе место, а вот Алёшка с олимпийским спокойствием начинает рассуждать:

-Если трясутся полы—значит что-то упало. Если трясутся так сильно—значит что-то тяжелое. Если настолько тяжёлое—то только дядя Сеня.

На самом деле никто никуда не падал, только диванные ножки подломились, и дядюшка всей своей массой плюс массой дивана нежно приложился к полу. Когда мы пришли, чтобы посмотреть и оценить ущерб, дядя Сеня мирно спал в развалинах постели. Как только соседи снизу это перенесли—непонятно.

Но ничего не попишешь, пришлось нам расходиться  на работу и по делам, оставив спящему  записку, чтоб не чувствовал себя одиноко.

В наше отсутствие мирную обитель посетили моя мама с отчимом и маленьким Ванюшкой. Ванюшка ещё не разговаривает, иначе он неминуемо послал бы нас всех куда подальше. Судя по вредному выражению его лица, мы ему жутко надоели.

 Познакомившись с дядюшкой (Сергей его даже немного приревновал), моя родня вполне приятно провела время в ожидании меня и Алёши.  Алёша принёс дяде торт, который тот галантно отдал моей маме, отчего Сергей опять начал видеть в нём маньяка. Пришлось устроить сабантуй с целью примирения. Ванюшка тоже принял участие, требуя внимания и пищи.

Ухватив братца и усадив его себе на колени, я кормила его пюре с ложечки. Остальные затеяли игру в «сто одно». Это в карты, но я по своей глупости никогда не знала, что это за игра и как в неё играть. Когда же мои родные засобирались домой, дядя изъявил желание их проводить, потому домой мы вернулись только к часу ночи и изрядно навеселе.

Дядюшка был «веселее» всех, потому вид разрушенной им же софы его несказанно удивил, но даже и в таком состоянии дядя Сеня сиял и цвёл, распространяя вокруг себя запах одеколона. Он покорно улёгся на развалины дивана и безмятежно уснул, едва коснувшись подушки.

Наутро дядя собрал своё добрецо в чудовищный свой чемодан. Несмотря на его протесты, мы напихали в этот чемодан подарков и сувениров, продуктов и прочего всего, что обычно дарят родственникам или собирают в дорогу. Как выяснилось потом, всё это было зря, потому что чемодан у дяди «увели» прямо на вокзале, о чём он радостно нам поведал по телефону уже из Угонов. Единственное, о чём он жалел, так это о полосатой пижаме, сшитой на заказ , и о детской соске, которую ему сунул наш Ванюшка в простоте душевной.

С тех пор каждый месяц мы получали письмо из Угонов, написанное мелким старушечьим почерком, в котором передавались приветы, рецепты и очередные новости о том, что ещё случилось с дядюшкой. Он никогда ни на что не жаловался, только удивлялся, к чему было, например, воровать пенёчек для колки дров у него со двора или рисовать в автобусе на его спине сердце со стрелой. Потом белый плащ размером с Куликово поле так и не отстирался…

16.

« Сложно чувствовать себя комфортно, если заложен нос», как гласит какая-то реклама. Я согласна на все сто. Это действительно очень сложно.

Мы ехали с Алёшей на электричке к его тёте Лене.

Был январь, у нас был отпуск, а у меня заложен нос. Я стала настолько гнусавой, что удивлялась, как это Алёшка меня не разлюбил. С таким голосом, как у Бабы- Яги в момент зажарки очередного Ивашки, я вряд ли вызывала сильные чувства. Обидно было другое: Алёшка никак не заражался от меня насморком, хоть я и старалась, ведь вдвоём болеть интереснее. Кроме того, он взял в дорогу гитару, и уже через полчаса вместе с компанией каких-то студентов распевал какую-то глупую песенку про овечку. При этом он подмигивал мне, вынуждая меня гнусить вместе со всеми. В конце концов появилась контролёрша, мужеподобная, с ослепительным золотым оскалом, и пообещала нам всем милицию и разные средневековые пыточные затеи, если мы не уймёмся. Народ постепенно выходил на станциях и мало-помалу рассосался. Но нам надо было ехать до конечной. Там уже на перроне мы вновь повстречали контролёршу, которая вдруг победно улыбнулась и сказала:

-А пели вы гнусаво!!!

Алёшка укоризненно посмотрел на меня, а я не стала отпираться, что уж тут скажешь, если действительно гнусила только я.

Историческая родина моего мужа находилась в селе Селище, обычном среднерусском  селе, куда от станции нужно добираться на рейсовом автобусе. Сельский автобус—это что-то иное, чем просто транспорт. Его водителя все окрестные сёла знают по имени, каждый путешествующий является либо соседом либо родственником другого, а что такое конкретное место для остановки, лучше забыть. Сельский автобус останавливается в самых немыслимых местах: на берегу реки (он везёт рыбаков), в чаще леса (он везёт грибников) и даже у какого-нибудь домика, потому что одному из пассажиров надо туда заскочить по делу минуты на две.

Мы с Алёшкой ехали на автобусе примерно равном по возрасту фараону Тутмесу. Он был жёлтенький (автобус, а не фараон), таким «батончиком», а пыльный бок его был  исписан матерными словами и чьими-то кличками. Автобус вонял бензином так, будто его нарочно промазали, чтоб моль не съела. Водитель с интересом поглядел на нас, а стайка старушек в уголке зашуршала, обсуждая и гадая, кто мы и куда. Дверца нашей кибитки с натугой и скрипом затворилась, старик-автобус протяжно вздохнул, пару раз чихнул для бодрости и, взревев, взял с ходу бешеную скорость.

Поскольку дорога была ровной лишь относительно, нас кидало и подбрасывало по всем направлениям. Привыкшие к состоянию невесомости старушки, как опытные космонавты, сохраняли полное спокойствие и ловили в воздухе свои узелки и костылики, благополучно с ними приземляясь. Я не стану говорить, что выход в открытый космос прошёл для меня бесследно: тройку синяков я получила, пытаясь ухватиться за поручень и наивно полагая, что это меня спасёт.

Полчаса той самой езды, которую любят все русские, как утверждал Гоголь, убедили меня, что я-то, видно, не русская, ибо мне совсем не понравилось. Мучения мои завершились по приезде в  Селище. Село большое, так мне показалось, и разбойничье—это ж надо так глубоко в лесу окопаться! Честные основатели честных деревень по лесам не бегали. Алёшка подтвердил мои подозрения и даже заявил, что известный атаман разбойников Кудеяр был родом из этих мест. Не мудрено.

А сейчас я с интересом наблюдала интересную и неизвестную мне жизнь, потому как шли мы с Алешкой почти через всё село, прежде чем упёрлись в хороший, добротный забор, на котором висела картонная табличка с надписью: «Ходу нету. Злая гусыня». Я не удержалась и прыснула, а муж мой сказал:

-Вот зря смеёшься. Это у тёть Лены гусыня, ей уж четыре года. Всё из под топора бегает, а кусается, как пиранья. Её и зовут Акула, то есть Акулина.

Тут из-за забора раздался могучий женский голос, который громко посоветовал нам не заниматься ерундой, а заходить уже во двор, потому как на крыльце пятки мёрзнут…