Великий человеколюбец, он же человеконенавистник

Господ либералов и пацифистов просят нижеприведенное высказывание не читать во избежание нервного припадка!

«Поверьте, что в некоторых случаях, если не во всех почти (кроме разве войн междоусобных),— война есть процесс, которым именно, с наименьшим пролитием крови, с наименьшею скорбию и с наименьшей тратой сил, достигается международное спокойствие и вырабатываются, хоть приблизительно, сколько-нибудь нормальные отношения между нациями. Разумеется, это грустно, но что же делать, если это так… Скорее мир, долгий мир зверит и ожесточает человека, а не война. Долгий мир всегда  родит жестокость, трусость и грубый, ожирелый эгоизм, а главное — умственный застой».

Если бы это сказал германский империалист-милитарист… О, если бы это сказал представитель наиболее оголтелого крыла отряда растленного Запада, у нас нашлись бы веские аргументы против его отвратительной тирады! Противопоставить, например, этому брутальному гимну войне - уникальную русскую духовность и неизбывную православную кротость и милосердие (достаточно вспомнить знаменитую слезинку ребенка!).

Можно было бы потолковать о язычески-ветхозаветном внеморальном восприятии войны, точнее, признании всякой войны с «нашей» стороны правильной, законной, справедливой, одобряемой Высшими Силами, а  со стороны противника – несправедливой, подлой, греховной, безбожной – в силу того непреложного факта, что с «нами» Бог и «мы» всегда правы. Христианство же, напротив, утверждает: «блаженни миротворци».     

Можно было бы сравнить грубую и циничную воинственность германского племени и характерное для западного мира вообще прославление насильственности – свойственное русскому народу добродушие и стремление решить все споры мирком да ладком.

Можно было бы порассуждать о том, что вышеприведенное высказывание очевидным образом противоречит здравому смыслу и всему опыту человечества. Утверждать, что  мир ожесточает и скотинит, а война облагораживает, - примерно то же, что проповедовать хождение по борделям как лучшее средство для воспитания целомудрия и употребление наркотиков – как прекрасный способ укрепить здоровье нации.      

Вдохновенные хвалы войне очень хороши для поднятия духа войска, идущего воевать малой кровью на чужой территории – допустим, усмирять поляков, венгров, китайцев, или завоевывать Хиву и Бухару, или бить турок и персов. Но, как известно, войны не всегда заканчиваются успешным битьем морды супостату. Бывало, и супостаты набивали морду нам. Представим себе преконфузнейшую и преглупейшую ситуацию: возвращается домой христолюбивое воинство, потерпевшее поражение в Крыму, в Манчжурии, а его встречает эдакий пламенный патриотический оратор и самозабвенно вещает: «Все в порядке, солдатушки, бравы ребятушки, война есть процесс, которым с наименьшим пролитием крови  международное спокойствие!»

Ах, я, кажется, проговорился. Ну да, восторженную песню войне как таковой исполнил не какой-нибудь там Бисмарк, не англо-французский милитарист-империалист, не великий кормчий Мао с его готовностью уничтожить треть человечества для блага оставшихся  двух третей, не ярый человеконенавистник. А как бы совсем наоборот, как бы великий гуманист, как бы страстный христианский проповедник – символ, оплот, мировой бренд уникальной русской духовности,  изобретатель термина «русский народ-богоносец» Федор Михайлович сами понимаете кто ((Полное собрание сочинений, т.

25, с. 101).

А как же пресловутая «слезинка замученного ребенка»? А вот так… «Слезинка ребенка», так же как и «красота спасет мир» произносит не сам Достоевский, а его герой. А герои Достоевского постоянно спорят, и порой каждый спорщик так основателен и убедителен, что и не знаешь, на чьей же стороне сам автор. А в статьях Федор Михайлович говорил от собственного имени, часто его несло и заносило, иногда он, как тетерев, так упивался собственным красноречием, что забывал, как соотносятся льющиеся из него слова с окружающей действительностью и с его же собственными словами, сказанными днем раньше.

Характерно, что этот трубадур войны, по образованию военный инженер, в жизни не нюхал пороху, хотя бы в качестве врача или военного корреспондента, служил Царю и Отечеству только оружием слова, в отличие, например, от Лермонтова и Льва Толстого, которые принимали непосредственное участие в сражение – и войну не любили, войну осуждали.

Меня тревожит то обстоятельство, что из Достоевского в последние годы творят кумира, его цитируют, как Священное Писание, критически отзываться о нем как о личности, его сочинениях, его взглядах становится не просто дурным тоном, но почти табу. Достоевский занял то место абсолютного, непререкаемого духовного авторитета, которое в свое время принадлежало Горькому, до него – Льву Толстому. Но те двое говорили русскому обществу неприятные вещи, а Достоевский – приятные, приберегая насмешки и оскорбления для прочих наций.

Человеколюбец-то он – с гнильцой, христианин – с червоточинкой, зато шовинист и ксенофоб – высочайшей пробы!

Нелишне напомнить свидетельство критика Н.Страхова, близко знавшего ФМД: «Он был зол, завистлив, развратен и всю жизнь провел в таких волнениях, которые делали его жалким и делали бы смешным, если бы он не был при этом так зол и так умен». Очень может быть, это суждение слишком резкое, упрощенное, одностороннее. Достоевский, если и был «зол, завистлив и развратен», то эти качества в себе не культивировал, а стыдился их, боролся с ними, пытался избыть их, в том числе в своей художественной прозе.

Но время от времени его прорывало...

.Уолт Уитмен предостерегал всякого, кто берётся за перо: «Пойми, нет такой уловки, такого приёма, такого рецепта, чтобы скрыть от твоих писаний хоть какой-нибудь изъян твоего сердца. Если ты злой или пошлый, это не укроется от них. Если ты брюзга и завистник, или не веришь в загробную жизнь, или низменно смотришь на женщин — это скажется даже в твоих умолчаниях, даже в том, чего ты не напишешь».

С этим можно было бы согласиться, но внести некоторые уточнения. Во-первых, «не укроется» нравственный изъян от профессионально зоркого взгляда, а «простой читатель» авторских умолчаний, тем более авторской тайной злобности или пошлости, элементарно не заметит. А то и этими-то качествами и прельстится.

Во-вторых,  правило Уитмена не относится к великим писателям, у которых фантазия и способность к перевоплощению столь развиты, что они способны в художественном творчестве совершенно преображаться и собственную натуру, со всеми ее низменными сторонами, преломлять до полной неузнаваемости. Кто не знает примеров того, как развратники-извращенцы гениально воспевали чистую любовь, а ипохондрики-пессимисты сочиняли пресмешные комедии и юмористические рассказы.

Иное дело – публицистика. Вот тут пишущий человек, как ни старайся, а не может не выдать, не разоблачить себя так, что и «простому читателю» станет за него неловко.