Крушение Як-42 под Ярославлем

Почему же Россия пользуется  до сих пор технологиями Советской конструкции(Самолётами, поездами и пароходами).?? Честно говоря, я в первый раз в такой необычной атмосфере, поэтому не могу сказать, что сразу чувствую себя комфортно, после этого события, но попробую собраться и выразить соболезнования всем родственникам погибших хоккеистов.

Тема была корректирована, было вставлено «проблема модернизации России», и я, подумав, решил, что раз там так объявлено, то я эту приписку учту. И в результате моя  заметка тематически будет несколько шире, чем я первоначально замышлял. начну в жанре уточнения выводов. Первый вывод — из конструкции видно, что в модернизационном танце Европа-Россия в России всегда был субъект в виде государства, суверена, был кто-то, кто замечал, мог почувствовать свое чудовищное отставание и угрозу для себя, прежде всего военную, но также и цивилизационную. Сложность нашей ситуации еще в том, что непонятно, существует ли у нас нечто, например, что может такой вызов принять. Я понимаю ситуацию Александра II, но не представляю, кто именно у нас субъект, который может сформулировать для себя такую опасность — не модернизации.Второй пункт выводов состоит в следующем. Конечно, кажется правдоподобным, что все российские модернизации не создавали внутренних стимулов инноваций. Но ясно (и ваш пример с земельной реформой это показывает), что мы в танце с Европой, поэтому копируем что-то оттуда, но это не всегда помогает. Простым указанием на то, что нужна частная собственность на земле не прошли. Ситуация новейшего времени показывает похожую проблему. Теоретически, вроде, было понятно, что важным фактором политической модернизации являются демократические процедуры. Но как из них сделать фактор интенсивности, фактор вовлечения населения в технологическую модернизацию — непонятно, это вопрос у нас не был решен простым копированием институтов. Итак, мне кажется, что ситуация нашей теперешней модернизации, несмотря на то, что она лучше (тем, что, как вы писали, у нас, в основном, городское население и почти поголовно образованное), есть две проблемы. У нас, в отличие от предыдущих модернизаций, непонятно, кто будет отвечать на внешний вызов. И нет простых ответов на вопрос, как создавать внутренний стимул модернизации. Потому что ни слово «рынок», ни слово «выборная демократия», сами по себе, видимо, не могут решить проблемы политической модернизации. Слово «право», кстати, тоже, потому что непонятно как его здесь институционально обустроить.Это больше выступление, чем вопрос. Я коротко прокомментирую. Есть ли факты, которые свидетельствуют о том, что нынешнее руководство, лидеры в отличие от Александра II этот вызов осознают. Горбачев осознал. Нынешние лидеры чувствуют несколько спокойнее по той простой причине, что действительно они поняли, что в прежнем вызове при наличии ядерного оружия военного вызова нет. При наличии ядерного оружия стимулы для модернизации через военную сферу исчезли. Это факт, и это говорит о том, что сам факт ядерного оружия ликвидировал прежние стимулы государственной модернизации. Стратегическая безопасность в военном отношении действительно гарантирована, никто сюда нападать не будет. Откуда может придти осознание, что вызов все-таки существует. Мы видим, что все время идет какая-то суета. Руководство обеспокоено тем, что, чем выше цены на нефть, тем больше инфляция, тем ниже темпы роста. Цены растут, а темпы падают, и по промышленности за 2005 год они существенно упали. Они понимают, что что-то с системой не в порядке. Они пытаются делать какой-то косметический ремонт, они пытаются осуществлять национальные проекты. Это свидетельствует о том, что они понимают этот вызов. То, что этот вызов существует, показали Украина, выступления января 2005 года после закона о монетизации. Но при этом пытаются укрепить ту систему, которая сложилась, которая в принципе исключает какую-либо модернизацию. И при этом проводят какие-то косметические вещи. Я думаю, по мере того, как такой маршрут будет становиться нереальным, в самых разных кругах, независимо от того, что происходит наверху, будет осознаваться, что этот путь развития тупиковый.Напомните, пожалуйста, вашу вторую реплику.Что, с другой стороны, из опыта понятно, что в части политической модернизации, не технологической, не всегда понятно, что именно и как заимствовать. В этом тоже есть проблема. Опыт прошлой политической модернизации показал, например, в части крестьянства, что западный ответ — частная собственность на землю — не сработал. Так и опыт последних 15 лет показал, что простой ответ по типу выборная демократия или введение товарно-денежных отношений сами по себе на модернизационный вызов не отвечают и не выполняют задачу вовлечения населения и других инициативных групп в политику.Дело в том, что западноевропейские, европейские институты заимствовали весьма специфическим образом. Если сравнить с Восточной Европой, там начинали с того, что сразу после крушения этих режимов являлись свободные парламентские выборы и создавались, легитимировались новые государства, которые получали мандат на проведение преобразований и изначально ориентировались на интеграцию в Европу, что определяло и маршруты этих преобразований, их последовательность. У нас изначально пошли другим путем. Не было легитимировано новое государство. Осколок старого государства в виде Российской Федерации явочным порядком объявили новым государством, выборы проведены не были. В результате экономические реформы начала проводить практически старая власть. В результате того, что существовали эти старые структуры, возник совершенно противоестественный конфликт между съездом народных депутатов и президентом, который закончился тем, чем закончился, и дал нам в результате Конституцию 1993 года. Она не была европейской конституцией в том, что касается как раз политического статуса правительства и формирования правительства по результатам парламентских выборов. Еще при Ельцине возникла такая искусственная система, которая при Путине была усилена. Мне кажется, иногда мы подменяем вопрос. Мы берем нынешнюю систему, говорим, имеем в виду: «А вот что внутри нее надо такое сделать, чтобы она вдруг заработала на модернизацию?» Внутри нее, по-моему, ничего сделать нельзя.

В ней нет такого ресурса.А вообще (я отвлекаюсь от демократии), в конечном счете, вопрос был решен в Прибалтике, в Восточной Европе. Он связан с отделением бизнеса от государства. До 2003 года, до «дела ЮКОСа», этот выбор здесь реально существовал. «Дело ЮКОСа» было развилкой, которая расколола в том числе и верхний эшелон, если вы помните об отставке Волошина. Развитие могло пойти в сторону субъектности бизнеса и его, по крайней мере, постепенного освобождения от диктата бюрократии, и могло пойти в сторону его предельного подчинения бюрократии, то есть по старой модели. Развитие пошло по старой модели. Поэтому в ключевом вопросе с точки зрения взаимосвязи бизнеса и демократии мы находимся в Московской Руси, мы вернулись в Московскую Русь.Хочется уточнить. Кажется не вполне корректной аналогия с восточноевропейскими странами, где ситуация по двум основаниям была проще. Во-первых, там не возникло и не могло возникнуть собственных крупных бизнесов такого уровня, как у нас. Во-вторых, они были включены в европейскую экономику где уже были готовы хорошие правилами взаимоотношения бизнеса и государства. В том смысле, что, кажется, в ситуации типа российской, когда есть новый бизнес и новое государство, не тривиален.Конечно, любая аналогия условна. Я, в принципе, согласен, что Россия несколько отличается от восточноевропейских стран. Хотя по поводу тяжелой промышленности, возникшей при коммунистических режимах, она там существовала. В Чехии — меньше, в Польше — больше, в Словакии — еще больше. Они ее медленно, очень длительной программой пытались демонтировать, выделив это отдельной задачей. Но как бы они ни отличались, это же нам ничего не помогает решить. Главный пафос моего выступления заключается в том, что вызов есть, он сегодня. Чем он вызван, чем обусловлен, какова была предыстория — это имеет какое-то значение для исторического объяснения, но никакого значения не имеет в рамках выбора, перед которым мы оказались, и от которого сегодня пытаемся уйти.Возможно, содержание моего вопроса не входило в планы раскрытия темы. Тогда просто ответите, что не входило, и все. В рамках тех этапов модернизации, которые вы изложили, как-то выпала такая системообразующая структура, как религиозный институт. Я не историк, и у меня нет детального представления об этом, но мне не кажется, что в рамках даже того, что вы изложили, им можно пренебречь. Церковь была крупным собственником и крупным землевладельцем, и все отношения крепостничества там замыкались, собирались формы налогов и так далее. Невозможно представить, что, модернизируя социально-политическую часть или даже технологическую, не затрагивалась эта вещь. В истории сказано, что затрагивалась. Отнималась собственность, и был регулятор, назову его расстоянием. То церковь отдалялась от государства, таким образом снижалось ее влияние, и это тоже, возможно, было частью модернизационного процесса. То она приближалась, в тех случаях, когда инициатор, субъект модернизации видел в этом смысл. Окончательно мой вопрос состоит в том, что эта составляющая существенна? Имея в виду современный контекст, где на самом деле церковь внезапно резко приблизилась. Я не обсуждаю близость, но это элемент видимый. Имеет ли это существенное значение в модернизационных процессах? Спасибо.Я думаю, что решающего значения это не имеет. Об этом просто свидетельствует сам ход истории. Всегда несколько удивляет, когда представители современной почвеннической мысли говорят, что традиция российской государственности — это традиция православной державности. При этом исходят из того, что эта традиция как раз и может обеспечить модернизацию. Дело в том, что когда здесь государственность была более-менее сращена с православием, когда само государство было религиозным, как в допетровское время, по крайней мере, до раскола, как раз в то время осуществлять модернизацию у него не получалось. Здесь обе модернизации, связанные с реализацией идеи державности и при Петре, и при Сталине были принципиально антирелигиозными. Петр организовывал светский вариант модернизации, Сталин — вообще, атеистический вариант. Поэтому когда говорят, что «мы за модернизацию, но Петр и Сталин нам не нравятся» — это нонсенс. Потому что именно при Петре и Сталине здесь осуществлялась модернизация, была реализована идея державности. В те времена, когда не от хорошей жизни снова пытались вернуть православие в государства, начиная с графа Уварова (хотя, в общем, это раньше, при Павле I началось), тогда ни модернизации, ни державности не получалось, мы имели Крымскую войну. Весь XIX в. был попыткой вернуть православие в государство. Большими успехами это не сопровождалось, и консолидирующий ресурс этого был невелик. Что мы видим сейчас. Сейчас мы впервые имеем независимую от государства православную церковь. Настолько независимой она, может быть, была при монголах и в первые послемонгольские десятилетия, действительно независимая, самостоятельная церковь. Играет ли она какую-нибудь модернизационную роль. Я в этом сильно сомневаюсь, хотя соответствующая риторика у нее тоже есть.Возьмем последнюю историю с правами человека. Если перед страной стоит задача реализации проекта правового государства, то главная проблема — это нереализованность тех прав, которые продекларированы в том числе и в Конституции. Вот реальная проблема — права не реализуются. Что нам говорит церковь? Она нам говорит: «Дело же не только в праве. Давайте, мы займемся теми правами, которые нам не подходят». то есть перевод проблемы из одной плоскости, которая действительно имеет отношение к модернизации, в другую, достаточно нейтральную по отношению к проблемам модернизации. Вопрос об абортах, однополых браках и так далее, широко обсуждается на Западе в условиях, когда правовая идея более-менее реализована во всех других сферах. И встает вопрос о столкновении ценностей: что важнее, право женщины на выбор стратегии своей жизни или право на жизнь того ребенка, который еще не родился. Это совершенно другой уровень спора, который обсуждается. На этом основании говорить, что у нас другие ценности, чем там, что у нас не западные ценности — с моей точки зрения, это перевод проблемы модернизации в плоскость, которая уводит от решения этих проблем.