Куда катится мир

Хочется рассказать историю про сад Колесникова. Я узнал о нем совершенно случайно, когда в 37 лет наконец-то обзавелся собственной небольшой квартиркой в районе Сокола. В Кельне, где живут родители, я мог бы за эти же деньги купить полностью обставленный дом площадью 180 кв. м, расположенный в изумительном... Впрочем, не будем. Хватит постов ненависти. Напоследок хотелось бы о другом. Я сам на Соколе до этого никогда не жил, хотя район этот мне очень нравится, а вот моя мама, как выяснилось, пять лет училась в школе, расположенной в нескольких минутах от моего нового жилища.

Мама мне и рассказала эту историю. Когда-то на месте Сокола было село Всехсвятское, в котором московский купец первой гильдии Колесников владел большим земным наделом. После революции купца расстреляли, а сын, закончивший кадетский корпус, долго мыкался, работал шофером, прошел войну, получив ранение и награды. Каким-то чудом Колесников сохранил за собой свое родовое гнездо — великолепный деревянный дом с островерхим мезонином. Такие классические дворянские дачи теперь можно встретить только на Финском заливе (под Москвой я видел такую одну в Барвихе; когда-то она принадлежала Красному Графу Толстому, а теперь — крупному банкиру). Вокруг дома был великолепный сад. И в нем Леонид Алексеевич начал выращивать сирень. Колесников оказался удивительно талантливым селекционером. Он вывел более 300 сортов сирени. Мама рассказывает, что весною весь район утопал в цветах. Сирень была повсюду и всех оттенков: белая, желтая, оранжевая и даже синяя. Эти уникальные сорта покупали крупнейшие ботанические сады мира. Сорт «Галина Уланова», например, до сих пор растет в парке Букингемского дворца. При Сталине селекционера не обижали, наоборот, вручили Сталинскую премию. Район вскоре после войны застроили великолепными кирпичными домами, но дача и сады Колесникова остались нетронутыми. Потом пришел Хрущев — человек, наверно, сильнее других изуродовавший облик города. На месте дачи и садов решили построить жилой квартал. Селекционеру, тогда уже старику, предоставили место на востоке Москвы для его сиреневого сада — теперь это Сиреневый бульвар. Правда, транспортом обеспечить не смогли. Рассказывают, что Колесников сам на обыкновенных тележках через всю Москву перевозил уникальные растения. Все перевезти так и не успел. Однажды приехали бульдозеры и сравняли с землей сад и дом с мезонином. Старик не выдержал, умер от разрыва сердца. От бульдозера погибло, конечно, не все — официально считается, что 50 сортов из 300 уцелело Я конечно тут же отправился искать сирень Колесникова. Первая же бабушка, которую я остановил в сквере на ул. Альенде, рассказала, что помнит еще, как на этом месте росло очень много разноцветной сирени. Но постепенно все кустарники срыли и растащили по своим дачным участкам.

Мы с бабушкой тоскливо оглядели чахлый скверик, уродливо испещренный низенькими зелеными заборчиками. За деревьями стояла гряда облезлых панельных домов — это и есть тот жилой массив, в жертву которому был принесен сад Колесникова. Возникает странное чувство фантомной боли. Что-то похожее я испытал, побывав в усадьбе певца анархии М. Бакунина в Тверской губернии. Отец Бакунина, екатерининский вельможа, знал пять языков, работал на дипломатической должности в Италии. Бакунинское поместье было образцовым: парки, беседки, живописные каскады прудов. Белинский говорил об особой «прямухинской гармонии» — отец Бакунина любил поэзию, домашний театр, философские споры.

Бакунин-младший унаследовал эту любовь и к 19 годам прочел всего Гегеля на немецком — в отсутствие русского перевода. Анархист Бакунин мечтал, что за разрушением старого миропорядка наступит царство свободы, но вместо этого в его родовое поместье пришел кошмар коллективизма. Дом сгорел, фамильное кладбище разорено, церковь перестроили сначала под молокозавод, потом под сельский клуб, и только липовая аллея своей гордой симметрией напоминает о благородном прошлом. Аборигены как пили так и пьют — только теперь еще и размножаться перестали. Вот результат борьбы за счастье народа. Я потом часто встречал эту картину: едешь куда-нибудь за город, вокруг мерзость запустения, и вдруг островок изящно посаженных лип — значит, недалеко господский дом стоял. Выглядит также загадочно, как камни Стоунхедж. Откуда взялись, с какой целью были воздвигнуты, какие люди ходили под ними — теперь уже не понять. В принципе, и Москва, и вся Россия — это такой Стоунхедж, мертвая цивилизация, завоеванная варварами. Они вроде и говорят на том же языке, и книги читают некоторые из них те же, а вот все равно будто подменили. У Жванецкого есть монолог про трудности киношников: «Аристократизм в Петербурге пока не идет. Если герой просто сидит — еще ничего, а как рот откроет — так пока не идет. Или там собственное достоинство, вот эта неприкасаемость личности... Еда не дается пока, вот не само глотание, а еда как трапеза. Старух на консилиум приглашали, но и они подрастеряли искусство еды: тоже норовят целиком заглотнуть и еще — в сумку. А это реквизит». Впрочем, как говорила Соня разоренному аристократу дяде Ване: «Надо жить». Хватит разрушать — пришло время сохранять и восстанавливать память, связывать разорванное время. Это и есть культура. Гениально сказал один мужик с деревообрабатывающего завода, у которого я брал интервью во время кризиса. Цех закрыли, рабочих выгнали на улицу. Я спрашиваю: «Что делать-то теперь будете?» Он отвечает: «Жить. Лично я верю в лучшее. Все равно мир катится к какому-то развитию".