"Твоё место в углу. А потом начался ад"

В конце прошлого года в столице завершилось громкое судебное разбирательство по делу об изнасиловании сотрудницы телеканала «Матч ТВ» у Останкинского пруда.

Инцидент произошёл в ночь на 6 июля: около половины третьего девушка покинула телецентр и решила немного отдохнуть на скамейке в сквере напротив водоёма.

Именно там на неё набросилась группа мужчин, находившихся в состоянии алкогольного опьянения, что позже подтвердили эксперты.

Один из нападавших толкнул журналистку так сильно, что она перелетела через лавочку и упала на землю. Двое из них надругались над беззащитной жертвой, а третий не успел, поскольку в результате ожесточенной борьбы девушке всё же удалось выбраться и убежать.

Спустя сорок минут полиция задержала первого подозреваемого — 24-летнего Мухриддина, гражданина Узбекистана, приехавшего в Москву на заработки. Чуть позже были арестованы его сообщники: 25-летний Бунед и 22-летний Жавохир.

Всем троим предъявили обвинение по статье «Изнасилование, совершённое группой лиц». В декабре суд огласил приговор: двоим, непосредственно участвовавшим в преступлении, назначили по 9,5 лет колонии общего режима, их подельник получил 4 года лишения свободы.

Однако это было только начало ужаса, который предстояло пережить насильникам. Журналистам удалось пообщаться с преступниками, которые жалуются на невыносимые условия содержания и постоянные унижения со стороны сокамерников.

Когда судья зачитывал приговор, в зале стояла полнейшая тишина. Девять с половиной лет и четыре года — сухие цифры, которые для Мухриддина, Бунеда и Жавохира означали не только лишение свободы.

Они означали попадание в систему, где закон заканчивается на воротах, а дальше действуют неписаные правила. Для мигрантов, осуждённых по тяжёлым статьям, жизнь в колонии становится не просто испытанием — это каждодневная борьба за выживание, в которой нет союзников.

—Сразу, как только мы вошли на территорию, всё стало ясно, — вспоминает Мухриддин. — Администрация молчит, но зэки уже всё знают: кто ты, за что сидишь, и какой у тебя будет статус. Никто тебе слова не скажет, но взглядом покажут — ты не с ними.

В первый же день новичков проверяют: требуют назвать статью и задают прямые вопросы. Скрывать бесполезно — информация распространяется быстрее, чем дым по бараку. В тюремной иерархии место таких, как они, определено заранее.

— Один подошёл, спросил: "По какой статье?" — рассказывает Бунед. — Я промолчал, но он всё равно знал - у них своя сеть. Потом мне просто сказали: "Твое место в углу"».

Каждый день начинается одинаково: утренний подъём, проверка, распределение по обязанностям. Для «опущенных» выборов нет. Им достаются самые тяжёлые и унизительные работы: уборка туалетов, вынос мусора, чистка выгребных ям, мытьё полов в бараках.

— Мне дали ведро, тряпку и швабру, — говорит Жавохир. — Сказали: "Будешь мыть до блеска". Я попробовал сказать, что устал, что не справляюсь — мне в лицо засмеялись: "Здесь никто тебя не спрашивает"».

Эта работа — не просто физическая нагрузка. Она закрепляет социальный статус. Даже если у человека золотые руки или он может шить, чинить, строить — его к этому не подпустят. Для него есть только грязная и тяжелая работа.

Быт в колонии строится на мелких запретах. «Обиженные» не имеют права пользоваться общей посудой, садиться за общий стол, трогать чужие вещи. У них отдельное место в бане — в самом углу. Даже прикосновение к чужой одежде может стать поводом для конфликта.

— Я как-то случайно задел чужую кружку, — вспоминает Мухриддин. — Поднялся шум, будто я украл. Наказали быстро: ударом по лицу. И всё — больше никто не разговаривал со мной.

С каждым днём круг возможностей сужается. Ты не можешь участвовать в общих разговорах, не имеешь права даже встать рядом с «мужиками». Постепенно человек начинает ощущать себя пустым местом.

Кроме физического труда и изоляции есть ещё издёвки. В бараке или во дворе всегда найдётся кто-то, кто захочет унизить. Это может быть слово, насмешка или плевок.

— Один крикнул: "Эй, мигрант (в более грубой форме - прим. автора) иди сюда, помой ботинки". Я молча сделал, — рассказывает Бунед. — Потому что если откажешься, будет хуже.

Лучше стерпеть унижение, чем получить кулаком по лицу или пинок.

Администрация на это смотрит сквозь пальцы. Официально охрана должна следить за порядком, но в реальности «обиженные» не получают никакой защиты.

— Мы для них никто, — вздыхает Жавохир. — Если дерутся "мужики", охрана вмешается. Если бьют нас — просто делают вид, что не заметили.

Зима в колонии — это отдельное испытание, которое превращает каждый день в борьбу за тепло. В бараках окна плохо закрываются, сквозняки гуляют по коридорам, а тонкие матрасы почти не защищают от промерзших досок. Вода в умывальниках ледяная, и утром даже простое умывание становится пыткой. У кого-то из заключённых есть семьи и родственники на воле: им передают посылки с тёплыми носками, шерстяными свитерами, дополнительными одеялами. Для мигрантов же, как Мухриддин, Бунед и Жавохир, такой возможности почти нет.

— У меня нет семьи здесь, — тихо говорит Мухриддин. — Одеяла тонкие, ночью мёрзнешь. Просишь у кого-то — смеются: «Ты здесь никто, иди забейся в угол и спи как есть». Холод пробирает так, что зубы стучат до утра. Бывает, что засыпаешь в одной позе, а когда просыпаешься, не можешь разогнуться.

Питание в колонии тоже не даёт сил бороться. Суп — жидкий, больше похожий на тёплую воду с капустными листьями, каша без соли и вкуса, кусок хлеба — вот и весь рацион. Те, кто имеет посылки, иногда делятся между «своими» и варят вместе макароны или тушёнку на импровизированных плитках. Но для «опущенных», к которым относят мигрантов по их статье, дорога к общему столу закрыта. Им остаётся довольствоваться тем, что положено по норме, и смотреть, как рядом кто-то ест домашний хлеб или пьёт горячий чай с конфетами.

— Когда видишь, как другие сидят вместе и делят еду, — добавляет Жавохир, — сердце будто сжимается. Не от голода даже, а от того, что ты понимаешь: тебя туда никогда не позовут.

Холод и скудный рацион делают своё дело: силы тают быстрее, чем проходит срок. Для мигрантов это ощущается особенно остро — у них нет ни поддержки снаружи, ни возможности хоть чем-то восполнить нехватку тепла и еды.

Но главное испытание для Мухриддина, Бунеда и Жавохира — не грязь, не холод и даже не унизительные работы. Самое тяжёлое наказание — это одиночество. Они оказываются отрезанными от остальных, и мир вокруг словно сжимается до четырёх стен и нескольких таких же изгоев. В колонии их почти никто не замечает, а если и обращают внимание, то чаще с насмешкой или издёвкой.

— Никто с тобой не разговаривает, кроме таких же, как ты, — рассказывает Жавохир. — Иногда проходит целый день, а ты не произносишь ни одного слова. Даже собака во дворе слышит больше человеческой речи, чем мы.

Молчание становится тяжёлым грузом. Вечером, когда гаснет свет, каждый остаётся наедине со своими мыслями.

— Ты сидишь и думаешь: зачем жить дальше? — признаётся Бунед. — У тебя нет будущего. Каждый день одно и то же: уборка, насмешки, издевательства. Это медленно убивает.

Некоторые не выдерживают этого давления. В бараках о таких случаях говорят вполголоса, но все знают: попытки покончить с собой — не редкость. Кто-то вскрывает вены, кто-то пытается повеситься на простыне. Администрация старается не афишировать трагедии, но слухи распространяются быстро. Для остальных это становится ещё одним напоминанием: здесь человек ломается не только телом, но и душой.

— Страх и пустота съедают изнутри, — добавляет Мухриддин. — Когда нет ни семьи рядом, ни товарищей, ни даже простого человеческого слова, жизнь превращается в бесконечный коридор, из которого нет выхода.

Формально колония существует для исправления. Но на деле система ломает людей. После выхода многие не могут вернуться к нормальной жизни.

— Мы ошибку сделали — никто не спорит, — говорит Жавохир. — Но тут не исправляют. Тут делают так, что ты ненавидишь всех и всё. Когда выйдешь, уже не человек, а тень.

Мухриддин, Бунед и Жавохир говорят почти в один голос: если бы можно было вернуться назад, они бы никогда не сделали того шага, что привёл их в тюрьму.

— Не повторяйте наших ошибок. Ни одно удовольствие, ни одна сиюминутная слабость не стоит того, чтобы оказаться здесь, — признаются они. — Совесть всё равно будет мучить, а за решёткой вы узнаете, что такое настоящий ад. Здесь не жизнь, а медленная и мучительная смерть.

В конце интервью, когда речь зашла о самом тяжёлом — о домогательствах и насилии со стороны сокамерников, Мухриддин, Бунед и Жавохир неожиданно замолчали. На прямой вопрос они лишь стыдливо опустили глаза, словно искали взглядом спасение где-то внизу. Никто из них произнес ни слова, но молчание говорило громче любых признаний. В атмосфере колонии такие вопросы не требуют подробных ответов: все и так понимают, что подобное давление — часть их суровой повседневности.