Большевики разорили русскую деревню.
ИЗ СЕЛА В НИЧТО
Мне иногда говорят: «Ну как же, при царе было крепостное право, деревня была тёмной и забитой».
И каждый раз хочется ответить: а при большевиках она стала мёртвой.
Разорили русскую деревню не инопланетяне. Не голод. Не война. Её разорвали умышленно. Целенаправленно. Системно. И с тем же холодным расчетом, с каким хирург вырезает больной орган. Только орган был не больной, а живой. А «хирург» был с топором.
Деревню не просто уничтожили как хозяйственный уклад — её убили как среду жизни, как мироустройство, как память народа.
И это не преувеличение. Это факт, занесённый в статистику: 3 миллиона умерших только за одну коллективизацию. Без войны, без внешнего врага. Только внутренняя политика.
До революции
Нет, не было в деревне «молочных рек с кисельными берегами».
Но была свобода жить, выбирать, работать на себя. После отмены крепостного права село поднялось на ноги: за каких-то 50 лет число грамотных резко выросло, пошёл спрос на агрономов, механизаторов, строились школы, кооперативы. Местами — свои артели, свои лавки, своё самоуправление.
К 1914 году Россия — второй крупнейший экспортёр зерна в мире.
А к 1916 — по уровню сельхозпродукции — почти на уровне США.
Не Америка — но и не Зимбабве.
У крестьянина были земля, скот, инструмент, семья, церковь, традиции и самое главное — гордость, что он хозяин, а не «винтик».
И вот появляется человек в кожанке, с револьвером и лозунгом:
«Теперь ты не хозяин. Теперь ты — колхозник. Пашешь — но не себе. Убираешь — но не своё. Работаешь — но под ружьём».
Коллективизация: мясорубка наизнанку
1929 год — старт массовой коллективизации.
Маскарад под названием «добровольный вступление в колхозы». В реальности — разорение целой цивилизации. За 2 года — почти 10 миллионов крестьян согнаны в колхозы.
А кто не хочет — того объявляют кулаком.
Что такое «кулак»? Да всё что угодно. Есть лошадь — кулак. Есть корова — кулак. Есть две курицы — опасный элемент.
И ведь не шутка. Людей лишали имущества, ссылали, били, сажали — просто за то, что у них были руки и привычка работать.
Сельскую Россию ломали как хребет. Тракторов — нет. Семян — нет. Новых домов — нет.
Зато лозунгов — полно.
«Да здравствует ликвидация кулачества как класса!»
«Мы за социалистическое село!»
«Смерть саботажникам хлебозаготовок!»
Перевожу:
«Смерть тем, кто не хочет сдавать зерно до последнего мешка — даже если его дети будут умирать от голода».
Голод. Молчание. Холод.
1932-1933.
Поволжье. Кубань. Украина. Северный Кавказ. Казахстан.
Голод. Неурожая не было. Был изъят весь хлеб. До зёрнышка.
Они вытрясали еду, как налоговую декларацию. По дворам ходили активисты — часто из тех же соседей — с ломами и шомполами, кололи печи, стены, сундуки, искали: где прячут зерно.
Нашли мешок — детей не будет.
Нашли картошку в подполе — считай, диверсант.
Мать прячет в юбке горсть ячменя — её ведут в сельсовет.
Дед уходит с косой — его обвиняют в саботаже.
Мальчик ворует с поля колоски — его судят по статье 58-7: вредительство.
Сотни тысяч умерших.
Сотни тысяч сосланных.
Миллионы — загнанных в страх.
Тысячи сёл исчезли с карты.
А те, что остались — стали похожи на военные зоны. Без права слова. Без права уехать. Без права на себя.
Колхоз — не коллектив, а зона
Советский колхоз — это не ферма и не «агропредприятие».
Это советская версия крепостного права.
Слово-то красивое — «коллектив». Но на деле — крепостной без паспорта.
Да-да: крестьянин в СССР до 1974 года не имел паспорта.
Хочешь уехать? Не можешь.
Хочешь сменить работу? Только с разрешения председателя.
Работаешь — за трудодни. Что это? Очки, баллы, фикция. Зимой выдали мешок картошки, летом — два рубля и списанную кирзовую куртку. Всё.
Урожай собирают — государству. За гроши.
Скот растишь — сдай на мясозаготовку.
Сделал лишнее? — Спекулянт.
Покритиковал? — Враг народа.
И что в итоге?
К середине 70-х — деревня стареет и вымирает. Молодёжь бежит в города.
Хаты пустеют. Земля — зарастает.
В селе — нет врача, нет школы, нет почты. Только магазин с тремя товарами: хлеб, соль, водка.
Село становится кладбищем на паузе.
Не сразу заметным, но смертельно обречённым.
Это уже не община, не культура, не жизнь — это зона сна, где всё делает вид, что ещё дышит.
Клуб есть — но закрыт.
Сельсовет есть — но никого не решает.
Дорога есть — но только в одну сторону: в никуда.
Мифы, которыми кормят
«Большевики дали деревне образование».
Дали. Но ценой жизни. И через страх. И чтобы воспитать нового человека — не знающего, кто он.
«Была техника!»
Была. Через 30 лет. После смерти миллионов. И всё равно — ломалась, стояла, управлялась идиотами.
«При Сталине порядок был
Если порядок — это когда тебе выдают сапоги по списку,
а за воровство трёх колосков с поля — тюрьма,
тогда да, был порядок.
Но не жизнь. А лагерь под открытым небом.
Порядок был такой: утром — на работу в колхоз, вечером — обратно в избушку без света, без дров и без смысла. Трудодни вместо денег, стройка социализма вместо будущего. Ни земли, ни собственности, ни даже права уехать в город — без разрешения нельзя. Крестьянин был крепостным Советской власти. Только помещик теперь сидел в ЦК.
А если кто заикнётся о недовольстве — записывали в саботажники.
Порвал портрет Сталина нечаянно?
— 10 лет.
Сказал, что хлеба мало?
— 5 лет.
Спрятал мешок зерна от заготовителей?
— Раскулачивание, ссылка, конфискация.
Это был «порядок» по рецепту:
страх, донос, уравниловка, покорность.
А теперь давайте честно.
Что осталось от деревни, построенной на страхе?
К концу 80-х в сёлах уже жили в основном пенсионеры и пьющие. Молодые — сбежали. Коров почти нет. Хлевы сгнили. Комбайн один на весь район, и тот — с 1963 года. Хлеб привозной, сахар по карточкам, дорога разбита. Люди варили самогон, потому что больше делать было нечего.
Колхоз — банкрот. Земля — брошена. Идеи — сдохли.
Всё, что осталось — глухое отчаяние, пропитанное водкой и усталостью.
Никто не спасал деревню.
Никто не пытался её вернуть к жизни.
Потому что в головах партийных идеологов — село было не домом, не укладом, не ценностью,
а ресурсной базой для индустриализации. Скот, зерно, люди — всё должно было идти на корм городу, на стройки века, на танки и шахты.
А кто не выдержал — в землю.
Без поминок, без надгробий, без слов.
Мы не любим говорить об этом.
Мы любим вспоминать: «Была стабильность, была дисциплина, всё по плану».
Да. По плану. Только в этом плане село было жертвой.
Молчаливой. Замученной. Расстрелянной в сердце.
Русскую деревню не просто «переформатировали».
Её сломали через колено, стерли с карты, вытравили из души.
И пока кто-то ностальгирует по «советским временам»,
вот это пусть тоже вспомнит:
деревня не вымерла сама. Её убили. Сначала идеей. Потом продразвёрсткой. Потом коллективизацией. Потом равнодушием.
И если ты дочитал до этого места —
значит, тебе не всё равно.
Комментарии