Свет над пепелищем

Сергей ЕВСЕЕВ

На Украине в последние числа мая наступает «час Ч» в развернувшейся широким фронтом по всей стране кампании по уничтожению и запрету Украинской православной церкви (УПЦ), до последнего времени — самой большой по числу приходов и прихожан религиозной общины страны...
24 мая прошло ровно 9 месяцев со дня обнародования Радой дискриминационного закона «О внесении изменений в некоторые законы Украины относительно деятельности религиозных организаций».

Это означает, что госслужба Украины по этнополитике и свободе совести с этого момента получает право обращаться в суды с исками о запрете деятельности религиозных организаций, признанных аффилированными с РПЦ. А это, в свою очередь, значит, что отныне можно не заниматься силовым, по сути, рейдерским отъемом храмов, приходов и церковного имущества УПЦ, — достаточно нескольких показательных судебных процессов над канонической православной церковью Украины в крупных областных центрах, начиная с Киева. Тем более что значительная часть грязной работы сделана уже всё теми же рейдерами-боевиками под прикрытием государственных силовых структур. 

Да что уж теперь говорить, когда и сама Киево-Печерская лавра, в которую на протяжении многих столетий неиссякаемыми потоками стекался православный люд со всей «Руси великой», давно уж превращена в место проведения массовых медийных, политических и псевдопатриотических шоу, ничего общего с православием и верой не имеющих. А подворья и живописные улочки ее давно уж опустели, иссяк нескончаемый некогда поток паломников к древней православной святыне Руси, откуда, собственно, и берет начало история русского монашества.
О том, какой была Киево-Печерская лавра 35 лет назад и какой она навсегда осталась в сердце одного пылкого чувственного юноши, по сути, паломника — из глубины сибирских руд во Иерусалим земли русской (так в старину называли град Киев, находящийся ныне в оккупации у сил зла), — в этом эссе...

 Успенский собор. Аннозачатиевский храм

…На дворе не иначе девятнадцатое столетие. Сердце Руси, святая святых русской земли — Печерская лавра. В Трапезную церковь стекается разноликий люд — на вечернюю службу. Откуда-то сверху, будто бы с самих небес, начинает литься на землю волшебный перезвон колоколов. 
Средь толпы пробегает быстрая волна: люди крестятся, крестятся, усердно бьют поклоны. Пение хора становится все возвышенней, все торжественнее, в храме распространяется густой запах ладана. Всем существом погружаюсь в таинство богослужения, утопаю, растворяюсь в этой благостной атмосфере: среди мерцания свечей, строгих и чистых ликов, как будто бы заглядывающих прямо тебе в душу. И душа, завороженная, вдруг окрыляется и уже парит где-то там, под куполом: выше, выше, в простор небес, к Богу…

Да, на дивных, волшебных, залитых золотым солнечным сиянием и как будто бы застывших во времени, наполненных одновременно тихой печалью и вселенской благостью лаврских извилистых улочках, площадях с притихшими старинными храмами и заповедных полянках я, безусым юнцом, более 40 лет назад впервые почувствовал одновременно глубинное дыхание веков, силу русского духовного начала и, наконец, родину свою и своих бесчисленных пращуров почувствовал… Именно тогда и вот именно в этом священном месте, в Киево-Печерской лавре, я по-настоящему ощутил себя русским, а значит — сильным, наполненным светом (духом), на всё и вся способным, как те былинные святые воины-богатыри, о которых знал с раннего детства из бабушкиных сказок, былин и сказаний. О, кто бы только мог описать это полнокровное чувство — святости и бессмертия, и земли своей родной, и себя на ней. Такое не забывается уж никогда — это останется с тобою на всю оставшуюся жизнь, многократно преломившись в твоей душе и с разных граней и сторон отразившись впоследствии в твоих писаниях, в повестях и рассказах о Киеве, ставшем навеки родным твоим городом, по сути, второй родиной. Не малой, как принято называть место, где родился, а вот именно — большой, великой твоей родиной. Твоей и всего твоего роду-племени. 
Почувствовать святость и силу Киево-Печерской лавры, первого на Руси монастыря, откуда берут начало опыт и история русского монашеского подвига, самого монашества, и где, собственно, в целом история русская начинала создаваться, впервые претворившись на бумаге, — и все это во времена, когда Лавра была просто музеем, по которому водили в большинстве своем ни во что не верящих, насмешливых и наглых (как у Булгакова в «Ханском огне») советских школьников и туристов, — видимо, тоже требует каких-то способностей, а еще душевной чистоты и восприимчивости ко всему настоящему, непреходящему. Как и всегдашней готовности её — души — к чуду, и, конечно, острой потребности в этой самой чистоте и святости. 

И если честно, именно в те далекие времена, когда Киево-Печерская лавра уже почти 30 лет была музеем, я на ее заповедных холмах и полянках больше всего и чувствовал эту её первозданную, ничем не затененную святость.

А позже, когда через несколько лет здесь неожиданно начала возрождаться церковная и монашеская жизнь, когда в храмах затеплились свечи и на праздники запели церковные хоры, когда впервые провел здесь Святую ночь перед светлой Пасхой Христовой (тогда на праздничную пасхальную литургию в Трапезном храме, возглавляемую самим киевским митрополитом Владимиром, собралось не более трех десятков человек) — меня, как и героя моего книжного, тоже наполнили с верхом оглушительные, непередаваемые впечатления и чувства. Но это было уже нечто иное — более осознанное, выстраданное, религиозное.
А то первое, мальчишеское, чистое, ничем не замутненное первородное чувство — духовной полноты, ликования, просветления, очищения, а еще нутряное, почти звериное чувство связи своей кровной с этой святой землей, этим намоленным веками местом, вневременное, всеобъемлющее, глубинное — такого, верно, уж больше не повторялось. И до сих пор я почему-то внутренне, всем своим существом, сердцем, душою уверен, что в те времена (по сути, в безвременье) в киевской Лавре было больше святости, чем во все последующие годы, когда эти тихие уютные улочки и площади у храмов заполонили люди в черных монашеских одеяниях и в богатых, расшитых золотом церковных праздничных одеждах. А следом, как водится — бесчисленные пестрые и шумные толпы паломников и туристов, непрерывно движущихся во все стороны по этим некогда тихим и живописным лаврским улочкам — так что на бойком перекрестии между дальними и ближними пещерами впору уж было регулировщика движения ставить. 
И вот спустя тридцать пять лет после возобновления в Киево-Печерской лавре полноценной церковной и монашеской жизни всё, похоже, вновь возвращается на старые свои (как в богоборческие времена) круги. По крайней мере, ее насельников-монахов, истинных ревнителей православной веры, вновь изгоняют с этих святых, для них только одних и предназначенных изначально мест.

И если и останутся в дальних монастырских кельях с десяток отщепенцев, присоединившихся к ПЦУ, то святости в них, увы, будет не более чем у речистых и беспристрастных экскурсоводов застойных советских времен. Да, общество развивается (и деградирует, увы, тоже) по спирали, так что все рано или поздно повторяется — и повторяется зачастую в еще более жестких и уродливых формах, чем прежде. Уверен, петлюровские погромы в Киеве в начале XX века осведомленным людям представятся лишь детскими шалостями в сравнении с тем, что творилось на его площадях и улицах во времена последнего кровавого майдана в 2014 году. Но сейчас не об этом...
А о том, что в таких сакральных, намоленных столетиями и миллионами верующих местах, где каждый камушек, каждый кирпичик пропитан прошлым, наполнен благодатью и светом, этот дух, а значит, святость — не изгнать, и ничем не выкурить, не вытравить, как бы кто ни старался. Она вот именно в самих камнях лаврских, в извилистых пещерах, которым почти тысяча лет, под сводами древних ее обителей. А значит, все вернется. Только нужно пройти через очередные исторические испытания. А вот к этому современная киевская духовная братия, взращённая в тучные и ленивые предыдущие годы, как раз, видимо, и не готова. Увы, похоже, нет в наше время стоиков, подобных Петру Могиле, и среди киевского церковного высоконачалия. А потому все упование наше — на одного Всевышнего. Впрочем, как всегда. 

…Офицер стоял под куполом старинной беседки из металла, притулившейся под сенью главной лаврской колокольни. По левую руку тянулись белые монастырские строения с узкими оконцами, с черными трагическими силуэтами деревьев на их фоне. Ну а дальше, на площади, куда со всех сторон сбегаются стройными рядами все эти приземистые белые домишки, служившие когда-то приютом для паломников, — там что-то белело, лучилось, переливалось совершенно особенным, неземным сиянием. Так ему показалось, хоть он и не посмел открыто взглянуть в ту сторону, все еще помня о страшном пепелище, о грандиозных руинах некогда великолепного древнего храма, лаврской жемчужины… 
И он почувствовал в этот драгоценный миг, как весь будто бы воспарил над землей, над всеми этими трогательными белыми домишками и старинными церквами, беспорядочно рассыпанными по древним и святым киевским холмам. Благостные, очищающие слезы густой прозрачной пеленой заволокли глаза… 

И каким же иллюзорным и хрупким оказался этот сотканный из снов и грез моего юного героя — несказанно прекрасный, как сокровенная бабушкина сказка, мир. Сказочный мир моей юности, над которым, как когда-то, звенит переливами завораживающий малиновый благовест, врачуя людские души и сердца, и все льется и льется тихий нездешний свет. 

Фото 1890 г. Колокольня ближних пещер. Большая колокольня

Примечание:

В эссе приведены отрывки из повестей автора: «Печали свет», «Время — назад».