Telegram-канал «Юрий Долгорукий»: Новый сталинизм — или все же нет?

У коллег, как я вижу, мнения разнятся в широком спектре. Дмитрий Дризе указывает на «постепенную реабилитацию», а Илья Гращенков — на «ситуативную сталинизацию». Но ключевым, конечно же, остается вопрос «почему сейчас?»

Хотя ответ на него лично мне кажется самоочевидным.

Во-первых, образ Сталина возвращается повестку вместе с мобилизацией, которая стала основным трендом последних нескольких лет. У нас прошла военная мобилизация части мужского населения, мы рассуждаем об экономической и промышленной мобилизации в связи с необходимостью обеспечения промышленного суверенитета, на идеологическом поле у нас тоже происходит мобилизация вокруг лидера, системы традиционных ценностей в противовес ценностям коллективного Запада (неважно, насколько это на самом деле так, вектор ведь обозначен достаточно четко).

В этих условиях востребованными становятся исторические образы и практики, связанные с процессом мобилизации, а значит, неизбежно вспоминается управленческий опыт Сталина. Ну хотя бы потому, что при негласной реконструкции СССР довольно странно апеллировать к примерам его эпохи, но при этом умалчивать, кто в то время был вождем.

Сталинская система менеджмента — жесткая, бескомпромиссная, местами откровенно бесчеловечная — тем не менее оказалась достаточно эффективной, и это из нынешней исторической точки выглядит невероятно соблазнительно.

Взять хотя бы тот факт, что сотрудники предприятий, переброшенных в годы ВОВ в эвакуацию, получили возможность вернуться домой даже позже, чем бойцы Красной армии.

Буквально «прикрепленные» к своим предприятиям, они по окончании войны еще пару лет выполняли производственные задачи там, куда забросила их судьба, альтернативой чему были достаточно жесткие санкции. Это ли не вдохновляющий пример для нынешних чиновников, которые не знают, как затащить людей на завод?

Кстати, о ВОВ — и это во-вторых. Едва ли кто будет отрицать, что Великая Отечественная в последнее время проходит процесс идеологического переизобретения, получая новую актуальную значимость в контексте проведения СВО. На вооружение берутся идеологические приемы (и даже агитматериалы!) 40-х годов прошлого века, проводятся прямые параллели в целях и задачах, в подвигах и героических поступках. И снова — постоянно апеллировать к эпохе, умалчивая при этом о том, кто был в то время вождем, довольно странно и нелогично.

Поэтому речь скорее не о сознательной реабилитации сталинизма, а о вынужденном возвращении Сталина в символическое пространство страны. Реакция ее населения, разумеется, разная — она напрямую зависит от исторического опыта, который получила та или иная семья. Там, где есть репрессированные, это тревога и возмущение. Там, где репрессированных нет, — ассортимент реакций: от радости поклонников «железной руки» до сдержанного одобрения тех, у кого с Союзом в принципе остались положительные ассоциации.

Важно понимать, что возвращение Сталина в символическую повестку совсем не равнозначно реальному возвращению его практик. Для кого-то это хорошая новость, для кого-то — не очень.