Дурацкая книжка Эриха Фромма

Часть I

Борис Ихлов

Ее публикация – веяние перестройки.

Тоненькая брошюрка в 80 страничек текста вышла в Минске в 1990 году и стоила бешеных по тем временам денег: 3 рубля 90 коп., как толстая монография какого-нибудь выдающегося физика.

С тех пор первоначальное название «Искусство любви» переделали в «Искусство любить», холуи сократили текст и покорежили его. Так, начало одного из абзацев звучало следующим образом: «В современном капиталистическом мире» перестряпали на «в современном общественном сознании». Почистили, чтобы слова «капиталистический» не кололо глаза.

Первый заголовок брошюры: «Является ли любовь искусством?»

«Если да, то она требует знаний и усилий. Но, может быть, любовь – божий дар, выпадающий человеку как счастливый случай, удача? Эта маленькая книга основана на первой предпосылке, хотя большинство людей, несомненно, исходят из второй», - пишет мыслитель.

То, что любовь требует усилий – знает каждый. Но как насчет знаний? Если они так необходимы, мир должен признать, что человечество в плане умения любить делится на разряды: начальные классы, старшеклассники, студенты, аспиранты и, наконец, домашнее воспитание. С репетиторами.

В этом смысле Тристан и Изольда, Гамлет и Офелия, Роме и Джульетта, Пушкин и Гончарова, Мастер и Маргарита, Григорий и Аксинья, Орфей и Эвридика, Евгений Базаров и Анна Одинцова, герои романов Ремарка, Маркеса, Фолкнера, Хемингуэя, Льва Толстого, Джека Лондона, Достоевского, Бальзака, Горького и т.д., и т.п. – никогда не обучались и не собирались обучаться искусству любви. Поэтому все они неисправимые двоечники, которых нужно ставить в угол и показывать учащимся как плохой пример.

Но неразумное, невежественное, не обученное в любовном вузе человечество в силу своей племенной недоразвитости считает всё наоборот: отношения означенных двоечников оно принимает за высшие проявления любви.

Что тут поделать: низшая раса!

Скажите, где учились любви Парис и Елена, Иван Терешко и Джулия Новелли из «Альпийской баллады», Катя и Роман из рассказа «Вам и не снилось», кузнец Вакула и Оксана из «Вечеров на хуторе близ Диканьки», Паоло и Франческа, Консуэло и Альберт, Эндрю Мэнсон и Кристин («Цитадель»), Жюльен Сорель и госпожа де Реналь, герои «Спутников» Веры Пановой, Власенковой и Андрея Львова («Открытая книга») и прочее?

В брошюре главка: теория любви. Затем – практика любви. Понимаете? Философ предлагает вам пройти курс практических занятий по любви, обработка результатов с использованием коэффициента Стьюдента, экзаменационные билеты и ответы экзаменатору прямо на людях…

То есть, постановка вопроса – абсурдна, нелепа, бессмысленна. Но ведь Эриха Фромма считают за философа. Ведь мы не можем отмахнуться запросто от того, что пишет этот дурак.

А этот дурак, как неофрейдист, именно по заветам предшественника и строит свой дискурс.

Такие половые извращения, как садизм, мазохизм, он возводит в ранг чуть ли не философии.

Мог бы еще рассмотреть любовь к пистолету, к толстому кошельку (к дождю из долларов), к женской перчатке, к автомобилю, к сенбернару, к трупу, наконец. 

Весьма по-топорному рисует Фромм и отношения между родителями и детьми.

«Любовь матери… не нужно приобретать, ее не нужно заслуживать. Однако… она не может быть приобретена или вызвана и не поддается контролю…

Материнская любовь безусловна по самой своей сути. Мать любит новорожденного, потому что это ее дитя, а не потому, что младенец отвечает каким-то требованиям или оправдывает какие-то ее надежды… 

Итальянский поэт Альдо Палаццески в стихотворении «Мать» пишет: « - Мать, твой сын тебе лгал. / — Он мой, как прежде. / — Мать, твой сын дурной человек. / — Он мой, как прежде. / — Мать, твой сын украл. / — Он мой, как прежде. / — Мать, твой сын убил.  — Он мой, как прежде. / — Мать, твой сын в тюрьме. / — Он мой, как прежде. / — Мать, твой сын не в своем уме. / —  Он мой, как прежде. / — Мать, твой сын бежал. / — Он мой, как прежде. / — Мать, твой сын мертв. / — Он мой, как прежде».

Андрей Вознесенский в стихотворении «Янычар» решил вопрос в натуралистической форме:

«… В янычары отняли мальца, / Он вернется – родину спалит… / Вырванные груди волоча, / Остолбеневая от любви, / Мама, отшатнись от палача, / Мама, у него глаза твои». 

«Отец, - продолжает Фромм, - это тот, кто научит ребенка, как ему войти в мир. Функция матери – окружить ребенка заботой, функция отца – учить его, наставлять в решении тех проблем, с которыми ребенок сталкивается в том обществе, в котором родился… Материнское сознание говорит: «Нет такого проступка или такого преступления, которые лишили бы тебя моей любви, моего желания тебе счастья». Отцовское сознание говорит: «Ты поступил плохо и должен принять определенные последствия своего проступка, а главное, ты должен изменить свое поведение, если хочешь мне нравиться... Отцовская любовь не безусловна. Ее принцип – «Я люблю тебя, потому что ты соответствуешь моим ожиданиям, потому что ты выполняешь свой долг, потому что ты похож на меня». В обусловленной отцовской любви мы обнаруживаем, как и в безусловной материнской, негативную и позитивную стороны. Негативная состоит в том, что отцовскую любовь нужно заслужить, и она может быть потеряна, если ребенок поступит не так, как от него ожидалось. В природе отцовской любви лежит установка, что послушание – главная добродетель, а непослушание – главный грех, и наказанием за него является лишение отцовской любви...»

«Будь похож на меня» - так может сказать своему сыну буржуа.

«Не будь похож на меня!» - вот доминирующая мысль рабочего.

Понятно, что безусловной материнской любви в природе не существует. И воспитанием заняты и мать, и отец. И окружать заботой, охранять, защищать должна на мать, а отец. И за проступки ребенок несет ответственность в первую голову перед матерью. И главное: попробуйте отнять у отца его ребенка, и вы узнаете, что никакого идиотского принципа похожести не существует.

Каталогизация

Скажи: «Пять!» И тебя тут же запишут в школу пифагорейцев. У многих есть иллюзия, что бейджик с названием философского течения есть индульгенция, чтобы тебя не признали дураком.

Фромма причисляют к представителям синтеза марксизма и экзистенциализма. Хотя никакого синтеза не в помине, есть эклектика. С весьма поверхностным пониманием марксизма.

Фромм развивает науку любви. Формулу ищет. А что главное в науке? Система. Система возникает из первоначальной классификации. Фромм тоже раскладывает любовь по полочкам. Он различает виды любви: материнская (старшей к юноше), эротическая, братская, любовь к себе, любовь к богу. Увы, забывает о двух главных видах любви: любовь к труду и любовь к родине. Ну, еще разные извращения. 

Фромм цитирует Лютера: «Ничто из деяний человека не может вызвать любовь бога». 

Фромм связывает это с матриархатом (у матери любовь нельзя приобрести). И напрасно. Потому что становится неясно, с чего это в других религиях – сплошь патриархат.

Фромм строит дискурс согласно Фрейду. По Фрейду Бог символизирует отца, который наказывает, бог -  это паттерн отца. Но Фромм поправляет Фрейда, он пишет, что Фрейд ошибся: истинно любящий бога любит не как ребенок отца и мать, а как символ духовного мира, справедливости, любви, истины, он ничего не может знать о боге, ему достает его смирения.

Смирение – тоже истекает из половой жизни: это мазохизм.

Приведем вкратце критику Фрейдом религии.

«В книге «Навязчивые действия и религиозные обряды» Фрейд утверждает, что религия и невроз являются схожими продуктами деятельности человеческого разума: невроз с его компульсивным поведением — это «индивидуальная религиозность», а религия с ее повторяющимися ритуалами — это «всеобщий невроз навязчивых состояний». 

В работе «Тотем и табу»  Фрейд описывает запрет инцеста (близкородственное скрещивание) внутри первобытных групп, названных в честь тотемных животных и предметов, а также к созданию табу в отношении иных действий. Отцеубийство и поедание «жестокого первобытного отца» по Фрейду - «тотемная трапеза... древнейший праздник человечества», который был «началом стольких вещей — социальной организации, моральных ограничений и религии». 

Фрейд объясняет, что не люди созданы богом, а боги созданы людьми: «...мы знаем, что, подобно богам, [демоны] являются лишь порождением психических сил человека; они были созданы из чего-то и кем-то». 

В книге «Будущее иллюзии» Фрейд определяет религию как иллюзию, не поддающуюся доказательству, которая, впрочем, «возможно, является самым важным элементом психического состояния цивилизации». Ибо религия обеспечивает защиту от «подавляющей силы природы» и «стремления исправить недостатки цивилизации, которые болезненно ощущаются». 

Вслед за Достоевским Фрейд спрашивает, не почувствуют ли люди без религии, что они «свободны от всех обязательств подчиняться законам цивилизации».

Альфред Адлер утверждал, что бог — это проекция, «полезная для человечества».

Фрейд отмечает, что «цивилизации не стоит опасаться образованных людей и работников умственного труда», у которых светские мотивы нравственности заменяют религиозные, но он признает существование «огромной массы необразованных и угнетенных», которые могут совершить убийство, если им не сказать, что это запрещает бог, и которых необходимо «жестко сдерживать»».

Фрейд утверждает, что догматическое религиозное воспитание ослабляет интеллект, закрывая пути к познанию. Он утверждает, что «ничто не может противостоять разуму и опыту, и противоречие, которое религия создает между ними, слишком очевидно». Поэтому в будущем наука превзойдет религию, а разум заменит веру в Бога. 

Фрейд считал религиозные верования иллюзиями и заблуждениями.

В брошюре 1930 года «Цивилизация и е противоречия»  Фрейд утверждает, что религия связана с эгоистичной детской потребностью в защите. Не обходится и без психоанализа:  Фрейд увязывает в верой личную и социальную борьбу между "Эросом" и "Танатосом", побуждениями к жизни и смерти. 

В лекции «Вопрос о мировоззрении», прочитанной в Вене в 1932 году, Фрейд заявлял: «Недопустимо заявлять, что наука является одной из областей человеческой умственной деятельности, а религия и философия — другими, по крайней мере равноценными, и что наука не должна вмешиваться в дела двух других областей».

В эссе 1949 года в журнале «Commentary» Ирвинг Кристол пишет, что Фрейд обнажил иррациональность религии» (Википедия).

Критика Фрейдом религии пусть и слаба, но, безусловно, полезна – хотя бы для последователей Фрейда. 

Фромм же следует критике Фрейда. В книге «Иметь или быть» (М., Прогресс, 1990) он противопоставляет раннее революционное христианство современному реакционному. Однако он разделяет религии на гуманные и авторитарные (стр. 294). Далее он противопоставляет религии горазд более реакционное идолопоклонство – в т.ч. поклонение перед государством, перед машиной, перед фетишами СМИ.

Фромм говорит, что он не отвергает сексуальный детерминизм. Но говорит, что секс нужно изучать глубже. Фромм позиционирует себя как критик Фрейда в плане развития этой идеологии, но сам слово в слово повторяет Фрейда: «Сущность инцеста заключается не в сексуальном влечении к членам своей семьи. Такое влечение, как это было установлено, представляет собой только одно и проявлений гораздо более глубинного и фундаментального желания оставаться ребенком, привязанным к лицам, обеспечивающим ему надежную защиту, среди которых первым и наиболее влиятельным является мать» (стр. 279).

Фромм, рассуждая в рамках фрейдизма, отбрасывает и гносеологические, и социальные корни религии. Хуже того, он определяет веру из сексуальных влечений.

Всё это, включая утверждение о стремлении остаться ребенком, является бредом сивой кобылы. Но попытаемся в этом следовать Фромму!

Действительно, есть такое извращение – сексуальный фетишизм. Есть и нелепые табу: «Не возжелай жену ближнего своего». Есть и внушение, что секс есть нечто грязное, порочное, потому у Марии и случилось непорочное зачатие. Хуже: первородный грех передался по наследству всему человечеству!

И вообще тема секса широко представлена в святых писаниях.

Что же касается любви к богу, нужно начать с того, что в истории человечества нет никаких доказательств существования бога. Ни в науке, ни в обыденной жизни. Речь не о какой-то фразе, которая за секунду доказывала существование бога, а по всей тысячелетней истории. Эти доказательства присутствуют исключительно в мифах, причем эти мифы описывают исключительно древние времена, когда доказательства наличия бога случались чуть ли не на каждом шагу, а вот теперь куда-то провалились.  Еще есть всякие россказни про туринскую плащаницу, про девочку, прижимавшую в время пожара к груди Коран, про излечение благодаря молитве и т.п.

Все эти россказни никто никогда не мог подтвердить, тем более, повторить. Но люди необразованные, не умеющие думать – веруют.

Что до таких регулярных доказательств, как мироточение или Фаворский свет, то давно уже известны все технические ухищрения церковников, с помощью которых они достигают нужного эффекта.

Последнее, за что цепляются церковники – это откровение. Мол, явилась к Зинке дева Мария, к Серёге – святой Петр, и говорят…

Разве это не невроз? Впрочем, есть и другие объяснения: сон, болезненные галлюцинации под действием высокой температуры, наркотики, алкогольное опьянение, «белочка» и т.п. Есть также феномен галлюцинаций наяву, если человек плохо выспался. Не говоря уже о гипнотическом состоянии, которое не обязательно может быть вызвано гипнотизером, да вообще другим человеком. Достаточно какого-либо стресса или необычного явления в духе Шарко.

Т.е. либо психическое отклонение, либо серьезная патология. 

Суть в том, что все эти откровения – субъективны, неповторимы, их нельзя подтвердить. Т.е. все откровения являются либо болезнью, либо придурью, либо враньём  .

Таким образом, вопрос о любви к богу разбивается надвое.

Во-первых, пренебрегающий любовью к ближнему своему перед любовью к богу, есть бездушный, бездуховный, безнравственный человек. Как говорил Мономах: «Кто говорит: бога люблю, брата своего не люблю – не верь тому». Между тем Христос требует ополчиться против отца с матерью, детей, сестер и братьев. Требует, чтобы только его любили!

Во-вторых, в учебниках п психиатрии и справочниках по сексопатологиям в списке заболеваний имеется явный пробел.

Если человек любит то, что нельзя пощупать, понюхать, услышать, увидеть или полизать, да еще так любит, что больше отца с матерью – это явно новый тип извращения, не описанный еще в литературе.

Отчуждение в СССР и в США 

Как истинный экзистенциалист Фромм приписывает человеку состояние постоянного страна и тревоги. И происходит оно, врет Эрих Фромм, из чувства одиночества.

Ну. хотя бы проверил. Встал бы у заводских проходных или в шахту и ну спрашивать: «Тебе страшно, что ты одинок?» Или приперся бы на лекцию в вуз, или в ординаторскую в больнице.

Тем не менее, в понимании отчуждения Фромм весьма близок к Марксу.

«Переживание отчужденности рождает тревогу, чувство беспомощности, неспособности владеть обстоятельствами, рождает состояние страха: мир может наступить на меня, а я при этом не в силах противостоять ему. Таким образом, отчужденность – источник напряженного беспокойства… она рождает чувство стыда и вины… Осознание человеческой отдельности без воссоединения в любви – это источник стыда и в то же время это источник вины и тревоги».

Откуда Фромм взял чувство вины – знает только он сам.

«В современном западном обществе, - пишет Фромм, -  единение с группой еще и ныне представляет собой преобладающий способ преодоления личной отделенности. Это единение, в котором человек в значительной степени утрачивает себя как индивид; цель его в том, чтобы не выделяться, слиться со всеми, соответствовать общепринятым нормам и обычаям. Если я похож на кого-то еще, если я не имею отличающих меня чувств или мыслей, если я в привычках, одежде, идеях приспособлен к образцам группы, я спасен от ужасающего чувства одиночества. Чтобы стимулировать подобную приспособляемость, диктаторские системы используют угрозы и насилие, демократические – внушение и пропаганду. Правда, между двумя системами существует одно большое различие. В демократических обществах нонконформизм, неприятие существующих мнений фактически возможны; в тоталитарных же системах лишь некоторые редкие герои и мученики рискуют отказаться от пассивного послушания. Но вопреки этой разнице демократические общества демонстрируют поразительный уровень приспособленчества. Причина в том, что должна же быть как-то реализована тяга к единению, и, если нет другого или лучшего способа, тогда господствующим становится стадное приспособленчество. Только тот вполне может понять, как силен страх оказаться непохожим, отличающимся, – словом, белой вороной, кто ощущает всю остроту потребности в единении. Но на самом деле люди хотят приспособиться в гораздо большей степени, чем они вынуждены приспосабливаться».

Фромм верно отмечает нивелирование личности в современном обществе. Однако в отыскании причин он допускает ошибку, мы ее увидим ниже. Вследствие этой ошибки он не понимает, что в демократических обществах нонконформизм еще менее возможен, чем в тоталитарных обществах.

Читаем тексты Алексиса де Токвилля: «Природа демократии такова, что она заставляет народные массы не подпускать выдающихся людей к власти… Сама собой устанавливается истина, по поводу которой бессмысленно спорить: вы богаты, а я беден… Я заметил, что американский народ часто проявляет в делах большую самоуверенность и полное невежество…»

Токвиль, рисуя ситуацию с избирательными правами для негров, отмечает, что закон, который пишется на бумаге, еще не означает закон, действующий в обществе. То есть: на фасаде демократия, внутри – тоталитаризм, оголтелый расизм. Далее следует совершенно потрясающее описание:

«… Я не знаю ни одной страны, где в целом свобода духа и свобода слова были бы так ограничены, как в Америке. … В Америке границы мыслительной деятельности, определенные большинством, чрезвычайно широки. В их пределах писатель свободен в своем творчестве, но горе ему, если он осмеливается их преступить. Конечно, ему не грозит аутодафе, но он сталкивается с отвращением во всех его видах и с каждодневными преследованиями. Политическая карьера для него закрыта, ведь он оскорбил единственную силу, способную открыть к ней доступ. Ему отказывают во всем… При абсолютной власти одного человека деспотизм, желая поразить душу, жестоко истязал тело, но душа ускользала от этих мучений и торжествовала над телом. Тирания демократических республик действует совершенно иначе. Ее не интересует тело, она обращается прямо к душе. Повелитель не говорит больше: «Ты будешь думать, как я, или умрешь». Он говорит: «Ты можешь не разделять моих мыслей, ты сохранишь свою жизнь и имущество, но отныне ты — чужак среди нас. За тобой останутся гражданские права, но они станут для тебя бесполезными... Ты останешься среди людей, но потеряешь право общаться с ними… Иди с миром, я сохраняю тебе жизнь, но она будет мучительнее, чем смерть». …»

Еще:

«… У самых гордых народов старого мира публиковались книги, описывавшие пороки и смешные стороны современников… Но сила, которая господствует в Соединенных Штатах, вовсе не желает, чтобы ее выставляли на смех… Все должно восхваляться… Ни один писатель, как бы велика ни была его слава, не свободен от обязанности курить фимиам своим согражданам… Инквизиции никогда не удавалось полностью прекратить в Испании распространение книг, противоречащих религии, исповедуемой большинством народа. 

Власти большинства в Соединенных Штатах удалось достичь большего: она лишила людей самой мысли о возможности их публиковать. 

В Америке можно встретить неверующих, но неверие лишено возможности быть выраженным словесно.

Существуют правительства, которые, стремясь сохранить добрые нравы, привлекают к суду авторов непристойных книг. В США за такие книги никого не привлекают к суду, просто ни у кого не возникает желания их писать. … Могли ли льстецы Людовика XIV придумать что-либо более изощренное?»

Фромм мог не читать Токвиля, но приведенный фрагмент показывает, что Фромм не понимал, что происходит в т.н. демократических странах.

Токвиль писывал картину времени гораздо более либерального, чем во времена Фромма.

Затем наступило время, когда Эрнст Неизвестный уравнивал: «Когда я приехал в США, я увидел тот же самый конформизм, только в другой форме». 

На самом деле в качестве гораздо более жесткого орудия подавления инакомыслия является именно плюрализм мнений. В его белом шуме тонет полезный сигнал нонконформизма. Да, ты можешь высказать свое мнение. Но это ничего не значит, т.к. тебя никто не услышит.

Сегодня ситуация изменилась, форма подавления свободы слова приблизилась к сталинской – это хорошо видно на примере Сноудена и Ассанжа, не говоря уже о журналистах, которых просто убили. Заодно пытались убить и кандидата в президенты, который представлялся инакомыслящим.

Продолжение следует