Непростой советский студент

Большинству из нас студентов прошлого века Радиотехнического факультета в Ленинградском Институте Авиаприборостроения ЛИАП нравилась институтская учеба и, пожалуй, все мы без исключения веровали в необходимость построения святого царства коммунизма. Несмотря на такое «морально-политическое единство», у нас в группе постоянно возникали отчаянные дискуссии. В них мы формировали и закрепляли свое научно-техническое и этическое мировоззрение. Может быть, самой главной общей чертой сокурсников была жажда знаний. Жизнь молодая кипела и фонтанировала. 

 Однажды  умница, чемпион мира по шахматам, Владимир Крамник крамольно заметил: «…большинство государств не заинтересовано, чтобы подавляющее число населения было слишком умным. Это, наверно, не выгодно никакому государству». (АиФ№1-2006 г.)

Может быть,  именно поэтому  так высок статус бюрократов и «шпионов». Здесь  слово Шпион (далее – Ш) употребляется отнюдь не в том смысле, как его применял товарищ Сталин ко многим своим отработанным  соратникам, а в общероссийском смысле - по господину Далю. В Толковом словаре живого великорусского языка Владимира Даля слово “шпион” означает: “соглядатай, лазутчик, скрытый разведчик и переносчик”.

Насколько понимаю, при советской власти коронной задачей для Ш было отслеживание  отрывающихся от коллектива  сомнительных личностей. Мудрые, и еще более крутые азиаты, чем русские, - китайцы такой процесс назвали забиванием торчащих шляпок гвоздей. 

А в нашей советсккой студенческой среде?

 Ш  был возрастом постарше нас, улыбчивым,  с невыразительным взглядом, и удивительным отсутствием интереса к профессиональному инженерному делу. 

 В учебе и студенческих дискуссиях в наличии собственных мыслей заподозрен не был. Это, конечно, если не считать его мудрых дежурных фраз: “Боитесь – значит сознательные, зеленые вы все”.

 На задней парте во время наших бесконечных диспутов Ш внимательно слушал и  прекрасным почерком профессионального писаря что-то записывал в свою тетрадочку. В то время мы и предположить не могли, что так он мог участвовать в защите советской страны от наших  незрелых посягательств и происков. Сам же он, скорее всего, считал, что посильно  сеет добро. Так же, вероятно, считала и Родина, учитывая его Беззаветность.  Неожиданно для нас, Советская Власть высоко оценила Ш: например, ему единственному из нашей студенческой братии, Государство по окончании института выделило квартиру… 

Впрочем, результаты деятельности Ш по советским меркам оказались весьма скромными : как это ни смешно, никого из нас не то что не расстреляли, но даже не посадили.

Такая мелочь, как ограничение карьерного роста или допуска куда-нибудь в Арктику – не в счет. Думается, в столь низкой производительности он не был виноват. И, если честно, «шляпки» действительно не очень-то торчали, причем, хочется верить - не столько из-за нашей бесталантости, сколько вследствие уже с детства вбитой рабской мудрости: «как бы чего не вышло» и непререкаемого «желания быть в центре стада»…

Вдобавок, у нас люди довольно лояльны к мордобитию сверху вертикали. Местоимение «Я» в   нашей любимой стране пишется с маленькой буквы, и даже устройство, которым включают свет,  по-русски  не включатель, а выключатель. Работа – однокоренное слово с рабством.

Мне лично Ш вряд ли сильно насолил. 

А один из нас, 15 июня 95 г., даже искренне посвятил ему слезоточивый любовный стих с обращением “…наш милый, внимательный, чуткий дружок!”. Поразительно метко!

Поэтому явных врагов у Ш не было. 

 Был у нас, правда, декан нашего факультета - немчура из недобитых интеллигентов, который пытался ограничить его деятельность исключением из института за академическую неуспеваемость, но до конца это дело   почему-то не довел…

По окончании института уже после Перестройки Ш организовал однокашникам встречу в ресторане, где необычно для него громко и пафосно всякий раз в одном и том же месте зала многократно пояснял, как мы глубоко заблуждаемся, недостаточно поддерживая идеологию нашего уважаемого нового Руководства. То, что оно исповедует уже антикоммунистическую идеологию  которую Ш так рьяно преследовал в ЛИАПЕ, его, беззаветного Вертикальца, нимало не смущало. Единственной его доминантой осталась бессовестная преданность любой власти, которая правит на сегодняшний день. 

А наша темная недоверчивость  к этому праведному  в своей лояльности режиму человеку очередной раз была повержена: ну никак не удалось отыскать микрофон на его  трибунном месте. Правда, народ к тому времени был уже отравлен глотком  избыточной свободы. Вот по-пьяни и начал было назревать бунт. Впрочем, оказалось, что  “настоящих буйных мало” и никто ему там «в кабаке рыло так и не начистил»… Хотя, для этого, казалось бы, самое подходящее место… 

Петр Новыш

 Санкт-Петербург