УТОМЛЯЕТ

С лифтом писатель сравнивал страну: «Россия несется со всем населением, как сорвавшийся с самого верха небоскреба лифт». Он отмечал, что занятия команды и пассажиров внутри «абсурдны и неуместны». Писал, что сейчас в ситуации падения не время для экономического эксперимента и радикальной перестройки внутри лифта.

«Россия – сорвавшийся, держащийся на нескольких последних тросах лифт, все набирающий ускорение. Главное – остановить его, пока он не расшибся вхрясть со всем многонациональным многомиллионным содержимым», – настаивал писатель.

Причины падения лифта в том, что «новая команда думала, что управлять им можно как угодно. Здесь нажал кнопку, там – кнопку, что угодно исполним, как на рояле». Но оказалось, что руководить страной очень непросто. Это не канадские виды из окна лимузина, возникающие сами собой и сами собой исчезающие.

«В первые же годы наперестраивали, сломали и отрезали слишком многое и слишком быстро. Не все оказалось можно и нужно перестраивать», – писал Эдуард Лимонов.

Но в лифте, казалось бы, всего этого не замечали. Требовали еще большего ускорения и радикализма проводимых реформ, а любые попытки вспомнить прежние методы управления лифтом напрочь отвергались.

Отметил Лимонов и то, что было уничтожено уважение к власти и нарушена ее преемственность.

Перестроечные лидеры отождествили государственность с идеологией и принялись с усиленным азартом разбирать «многими поколениями устроителей и кровью наших предков налаженный ее механизм».

«Половина тросов обрезана, и лифт летит в пустоту. Но самые буйные реформаторы продолжают, вглядываясь в оставшиеся тросы и кабели над головой, предлагать "новые идеи". "А зачем нам этот толстый кабель? Такое впечатление, что он ничего не держит. Отрежем, а? Употребим его на что-нибудь другое. Зачем нам армия, если у нас нет врагов?"» - отмечал писатель в своей притче о падающем лифте и предупреждал, что «крушение оземь советской государственности будет страшным для всех его народов, для каждой советской семьи».

Поэтому главное – остановить это падение, все остальное – потом.

Этому голосу разума, напоминал недавно критик Андрей Рудалёв, продолжал оппонировать перестроечный идеолог Александр Яковлев. В своем интервью «Литературной газете» в феврале 1990 года он заявил, что «сложными и сверхсложными системами невозможно управлять по жестким схемам и правилам. Необходимы принципы самонастройки системы». Что только подтверждает лимоновскую мысль, что возглавившие страну реформаторы плохо разбираются в принципах действия отлаженного государственного механизма, это понимание у них заменено множественностью новых идей, которые они пытаются экспериментально внедрить, чтобы посмотреть, что затем получится.

Но тот принцип самонастройки Яковлев выдвигал из своего понимания характера перестройки. Выступая на пленуме ЦК КПСС в феврале 1990 года, он говорил, что перестройка «выросла из противоречий, в которые было зажато советское общество». И разрешение ситуации, по его словам, было возможно только «на путях социального взрыва либо через всеохватные радикальные перемены».

То есть лифт либо сам собой взорвался, либо в ситуации свободного падения он обретет способность саморегулирования и самонастройки.

Эти радикальные перемены он отождествлял с «мирной созидательной революцией», шанс на которую подарила история.

В том выступлении Яковлев также отмечал, что перестройка ускорила «процесс распада всего отжившего». Но инерция прежних догм и медлительность тормозит «создание нового». Возник разрыв, который «предстоит ускоренно преодолевать».

И преодолели...

Захар Прилепин