Драма Кровавого воскресенья

Ровно 120 лет назад, 9 (22 по новому стилю) января 1905 года, в столице Российской империи произошло событие, потрясшее мир. В Петербурге была расстреляна безоружная манифестация рабочих и членов их семей, единственной «виной» которых было желание найти у царя защиту от произвола буржуазии и коррумпированной бюрократии. По официальным данным, были убиты 130 и ранены 299 человек. В действительности жертв трагедии было значительно больше.

В нынешней капиталистической России не принято вспоминать о безвинно погибших рабочих. В «страстотерпцы» предпочли записать царя Николая II, предав забвению всех: и погибших 9 января 1905 года, и заживо задавленных в мае 1896 года на Ходынском поле на торжествах по случаю его коронации, и павших на войне с Японией на полях Маньчжурии и у стен Порт-Артура, и умерших в ходе массового голода 1900—1903 годов. В русской драме начала ХХ века однозначно обвиняют Ленина и партию большевиков, якобы прервавших Великой Октябрьской социалистической революцией динамичное развитие Российской империи.

Этому посвящены циклы передач на центральных каналах телевидения, огромными тиражами издаваемые в духе известного изречения, что «лучшие образцы лжи изготавливаются из полуправды», «исследования». Но время настоятельно диктует необходимость вспомнить о жертвах царского произвола и насилия. Во многом именно то, что из исторической памяти народа оказалась вычеркнутой драма Кровавого воскресенья 9 января 1905 года, привело Россию при «втором издании капитализма» к кровавым октябрьским событиям в Москве в октябре 1993 года, когда войска были брошены антинародным режимом против безоружных защитников Советской Конституции и законно избранного парламента.

  Самодержавие породило революцию

Кровавого воскресенья 9 января 1905 года не было бы, не сложись в стране атмосферы политического кризиса, который возник по причине проводимого самодержавием социально-экономического курса и внешней политики. Капиталистические преобразования в России к началу XX века обернулись для страны засильем иностранного капитала: в производстве металлов — на 55% от французов, на 22% — от немцев, на 10% — от совместных франко-немецких объединений. Добыча угля на 10,5% контролировалась франко-германскими, на 74,3% — «чисто» французскими и на 13,1% немецкими фирмами и промышленниками. Нефтяной промысел оказался в руках англичан, шведов, тех же французов.

Иностранцы установили абсолютный контроль над финансово-банковской сферой Российской империи. Даже золотодобывающая промышленность и предприятия оборонного назначения тоже были отданы на откуп англо-французскому и германскому капиталу. В.И. Ленин был совершенно точен, когда писал, что петербургские банки, «будучи по видимости «русскими», по источникам средств «иностранными», а по риску — «министерскими», выросли в паразитов русской хозяйственной жизни…».

Из государственной казны сотни миллионов рублей направлялись на осуществление «дикой банковской спекуляции». Вскрылись масштабная коррупция во власти и «полное господство финансовой олигархии; она владычествует и над прессой, и над правительством». Финансовое благополучие империи Николая II было мнимым. Предоставление займов и зарубежных инвестиций стало мощнейшим средством давления Парижа и Лондона на царизм.

Такой политический курс был чреват далеко идущими негативными последствиями, обрекал страну на отсталость. Несмотря на известные успехи русской промышленности (темпы роста — 3,2%), относительное отставание России от передовых стран в начале XX века только возрастало. Отечественная буржуазия в результате такого капиталистического развития оказалась предельно слаба и не являлась надёжной опорой самодержавия.

Крестьянская реформа 1861 года лишала царизм и возможности рассчитывать на внушительную поддержку патриархального крестьянства, ограбленного «великим преобразованием» царя-«освободителя». Вырождающееся поместное дворянство тоже представляло далеко не монолитную и мощную силу, способную укрепить трёхсотлетний трон Романовых. Оно предпочло рассовать полученный от предоставления «воли» крепостным капитал по заграничным банкам, спускать деньги на кутежи в Европе, но не вкладывать в российскую промышленность.

Приближение потрясений ощущали даже некоторые высшие чины Российской империи: обер-прокурор Синода Победоносцев, министры внутренних дел Плеве, Дурново и другие. Особое беспокойство власти проявляли в связи с ростом стачечного движения пролетариата, концентрация которого была очень велика в столицах и крупных промышленных центрах. Стремясь не допустить проникновения революционного сознания в рабочую среду, в министерстве внутренних дел озаботились созданием структур, призванных «примирить» интересы трудящихся и буржуазии.

Примечательно, что именно «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга», учреждённое жандармскими чинами и возглавляемое священником Георгием Гапоном, который был тайным их агентом, одновременно сотрудничающим с эсерами, явилось организацией, распахнувшей России дверь в революцию. В разные годы этот «вождь» столичного пролетариата пользовался расположением товарища обер-прокурора Синода В.К. Саблера, петербургского градоначальника Н.В. Клейгельса и его преемника И.А. Фуллона, начальника особого отдела департамента полиции С.В. Зубатова и даже императрицы Александры Фёдоровны. Но их надежда избежать революции через искусственное насаждение «полицейского социализма» в пролетарской среде через этого служителя культа рухнула. Гапон повёл рабочих к царю, а привёл в революцию, которой уже невозможно было избежать.

Рабочий вопрос в России становился вопросом политическим, так как необходимой предпосылкой для его разрешения являлось либо ниспровержение существующего режима, тормозившего развитие производительных сил страны, либо радикальное изменение социально-экономического курса, на что царизм был не способен. «Рабочий класс не может ограничиваться тесным кругом узкоклассовых интересов и игнорировать судьбы народа, к которому он принадлежит, судьбы государства, в котором он живёт. Разорённый народ не может иметь здоровой, богатой производительными силами промышленности, чахлая же промышленность не может содержать рабочих с высоким уровнем жизни», — писал видный общественный деятель той поры, в будущем кадет С.Н. Прокопович.

Несостоятельной оказалась и ставка самодержавия на то, что внутренних потрясений в империи можно избежать достижением внешнеполитических успехов. Министр внутренних дел Плеве прямо заявлял военному министру Куропаткину: «Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война». Приняв на себя командование армией в войне с Японией, генерал Куропаткин не одержал победы ни в одном сражении. 23 декабря 1904 года (5 января 1905 года) завершилась героическая оборона русской крепости Порт-Артур. Ровно через неделю В.И. Ленин откликнулся на это событие, написав в газете «Вперёд»: «Капитуляция Порт-Артура есть пролог капитуляции царизма». Он констатировал, что «самодержавие ослаблено. В революцию начинают верить самые неверующие. Всеобщая вера в революцию есть уже начало революции. О её продолжении печётся само правительство своей военной авантюрой. О поддержке и расширении серьёзного революционного натиска позаботится русский пролетариат».

  «Революционный след» зарубежья

Сегодня модно говорить об иностранном вмешательстве в революционные события в России. Что ж, и правда, с началом Русско-японской войны вражеская разведка умело воспользовалась внутренними противоречиями Российской империи. Военный атташе Японии в Стокгольме полковник Мотодзиро по заданию из Токио масштабно финансировал финских, польских и кавказских сепаратистов. В Париже в сентябре — октябре 1904 года на средства из кассы японского императора состоялась конференция российских «революционеров», в которой принимали участие будущий лидер кадетов П.Н. Милюков, представители буржуазного «Союза освобождения» П.Б. Струве, П.Д. Долгоруков и В.Я. Яковлев-Богучарский, эсеровская верхушка — В.М. Чернов, М.А. Натансон и Е.Ф. Азеф, от польских «социалистов» — будущий диктатор Польши Ю. Пилсудский и отъявленный националист Р. Дмовский; от финских сепаратистов — К. Циллиакус. За территориальный распад России и отделение от неё всех национальных окраин дружно проголосовали не только прибалтийские и закавказские националисты, но и русские либералы.

А что же большевики, которых сегодня пытаются объявить «иноагентами»? Узнав, на чьи деньги проводится парижское сборище оппозиционеров с целью организации подрывной деятельности в России, Ленин и другие представители Российской социал-демократической рабочей партии отказались в нём участвовать.

Не прочь были «раскачать лодку» российской государственности и политические партнёры Николая II в Лондоне, Париже и Вашингтоне. Они давно мечтали окончательно подсадить Россию на кредитную иглу, чему способствовали бы и неудачная война с Японией, и масштабная революция, которой следовало дать толчок. Французские и британские банки категорически отказались предоставлять кредиты правительству Николая II, охотно финансируя Токио для продолжения войны. Русская разведка располагала стенограммой встречи 5 американских миллиардеров, решивших профинансировать новую русскую смуту. Деньги на это давали крупнейшие финансовые воротилы США Мортимер, Шустер, Рун, Леви, Шифф. Невзирая на эти хорошо известные теперь факты, продолжается тиражирование лжи о «немецких деньгах» Ленина на революцию.

  Резолюциями  по революции

Назревший революционный кризис в стране и неудачи царизма в Русско-японской войне усилили оппозиционное брожение в кругах либеральных помещиков, буржуазии и интеллигенции. В Петербурге, Москве и других крупных городах по случаю 40-летия введения судебных уставов с разрешения властей стали проводиться банкеты, на которых представители либеральной оппозиции произносили речи о необходимости введения свобод и Конституции, принимали резолюции, ходатайствуя о проведении некоторых политических реформ, чтобы предотвратить революцию.

В германском Штутгарте под редакцией Струве уже издавался журнал «Освобождение», который едва ли не на каждой своей странице призывал к свержению самодержавия. Он доставлялся в Россию, рассылался по почте или переправлялся контрабандистами. Финский оппозиционер Циллиакус на специальной яхте переправлял тюки с изданиями в Свеаборг. Так была подготовлена почва для создания «Союза освобождения», формально объединившего либералов в подобие политической партии. Близкий к императору князь Путятин находил, что «это — партия истинных конституционалистов по западноевропейским шаблонам. Тысячелетняя история России для них не существует».

Располагая немалыми финансовыми ресурсами, либералы привлекли в свои ряды авторитетных писателей, журналистов, учёных, юристов и предпринимателей. Их оплотом стал журнал «Русское богатство», щедро спонсировавшийся крупным капиталом и большими тиражами распространявшийся по всей России. «Дискредитировать действия администрации… — такова часть программы «Русского богатства», — говорилось в докладе Департамента полиции.

— Другая часть заключается в том, чтобы под видом заграничных писем, преимущественно из Лондона, Парижа, Берлина и Вены, в простой, общедоступной форме доказывать читателям, как счастливы наши западные соседи и как обездолены мы, русские».

В среде этой «оппозиции» созрел план дополнить развернувшуюся поздней осенью 1904 года банкетную кампанию земских и либеральных деятелей петицией от «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга». В ноябре состоялась встреча Гапона с лидерами петербургской группы «Союза освобождения» Богучарским, Кусковой и Прокоповичем. «Интеллигентные либералы» и «посоветовали» ему, чтобы рабочие написали петицию к правительству наподобие тех, которые принимались на проводившихся тогда банкетах. В окружение Гапона был внедрён некто Матюшенский, являвшийся сотрудником газеты «Наши дни», в состав редакции которой входили несколько членов «комитета», учреждённого по решению Парижской конференции, проведённой на японские деньги и под патронатом японской разведки.

  Плод революции созрел

В первых числах января для всех противостоявших сил стало очевидным, что время пришло. В правительственном лагере посчитали, что следует задушить революцию в зародыше и преподать пролетариату и всякого рода оппозиции урок того, что самодержавие готово действовать решительно и не остановится перед применением оружия для подавления любого протеста. Начавшаяся на военном Путиловском заводе забастовка в защиту четырёх уволенных рабочих и против сокращения заработной платы запустила механизм давно готовившейся властями провокации.

Несмотря на уголовное преследование трудящихся за участие в забастовках, столичные власти и полиция не препятствовали Гапону вовлекать в движение максимально большое количество предприятий и рабочих столицы. В знак солидарности с путиловцами прекратили работу все фабрики и заводы, большинство типографий Петербурга. Отнюдь не маломощные политические партии подвигли пролетариат к борьбе за свои права.

Отдельными представителями властных кругов империи признавалось, что буржуазия благодаря политике правительства не считалась с запросами рабочих, ибо «в случае предъявления… требований забастовкой на защиту интересов предпринимателей обязана была выступать полиция». В январские дни 1905 года этого не произошло. Ленин в статье «Начало революции в России» отмечал: «Пролетариат был доведён до восстания правительством. Теперь вряд ли возможны сомнения в том, что правительство умышленно давало сравнительно беспрепятственно развиться стачечному движению и начаться широкой демонстрации, желая довести дело до применения военной силы».

Настроение рабочих было чрезвычайно возбуждённое. «Гапону и его людям… в какие-то считанные два-три дня удалось привести сотни тысяч людей в состояние не только религиозного экстаза, но и высочайшего духовного подъёма…» — писал очевидец и участник событий Ксенофонтов. «Названный священник приобрёл чрезвычайное значение в глазах народа, — констатировал как факт 8 января 1905 года прокурор Петербургской судебной палаты Э.И. Вуич. — Большинство считает его пророком, явившимся от бога для защиты рабочего люда… Опираясь на религиозность огромного большинства рабочих, Гапон увлёк всю массу фабричных и ремесленников, так что в настоящее время в движении участвует около 200000 человек…»

Проведённые Гапоном и Матюшенским переговоры с акционерами Путиловского завода положительных результатов не принесли. Тогда в массы и была вброшена идея идти за правдой и защитой к царю. Спешно была составлена петиция с перечислением требований рабочих не только экономического, но и политического характера, основным из которых являлся созыв Учредительного собрания. Началось активное обсуждение её во всех отделениях «Собрания» и на предприятиях города.

В воскресный день 9 января было решено организовать из разных районов Петербурга мирное шествие к Зимнему дворцу для вручения петиции царю. Матюшенский позднее признавал: «Я её написал по предложению Гапона, в полной уверенности, что она объединит полусознательную массу, поведёт её к царскому дворцу, — и тут, под штыками и пулями, эта масса прозреет, увидит и определит цену тому символу, которому она поклоняется. Расчёт мой оправдался в точности». Другой помощник Гапона некто Карелин тоже не отрицал: они «хорошо знали, что рабочих расстреляют, и потому, может быть, мы брали на свою душу большой грех, но всё равно уже не было тогда такой силы в мире, которая бы повернула назад. Рабочих удержать было нельзя».

О готовящейся расправе над рабочими было хорошо известно. Большевики убеждали рабочих отказаться от участия в шествии, но продолжить забастовку. На предприятиях распространялась листовка Петербургского комитета РСДРП, в которой говорилось: «Не просить царя, и даже не требовать от него…, а сбросить его с престола и выгнать вместе с ним всю самодержавную шайку — только таким путём можно завоевать свободу». Было выпущено и специальное обращение «К солдатам», призывавшее военнослужащих не стрелять в народ, который примет участие в шествии к Зимнему дворцу.

Однако убедить абсолютное большинство, сознанию которых была присуща вера в царя как защитника униженных и оскорблённых, не удалось. К тому же Гапон, имевший большое влияние на рабочих, требовал от них «листков не читать и жечь, разбрасывателей гнать и никаких политических вопросов не затрагивать». Сознавая неотвратимость грядущей трагедии, большевики в ночь на 9 января приняли решение участвовать в шествии и, в случае столкновения с войсками, превратить манифестацию в антисамодержавную акцию с сооружением баррикад, призывом к захвату оружейных магазинов.

Вечером 8 января сложившаяся вокруг М. Горького депутация из писателей, журналистов и историков отправилась к председателю правительства С.Ю. Витте. «Сейчас еду… к Витте, уговаривать его, дабы отклонить возможную бойню завтра», — писал Горький своей жене. Визит плодов не принёс. Днём позже пролетарский писатель сообщал: «…Часа полтора — без толку… — говорили с ним…», получив ответ, что «он, Витте, бессилен, ничего не может сделать, затем по телефону просил Святополка (министр внутренних дел П.Д. Святополк-Мирский. — Ред.) принять нас, тот отказался». Катастрофа стала неизбежной.

  Расстрел

Гапон ознакомил с содержанием петиции правительство и полицию. Министр финансов В.Н. Коковцов доложил Николаю II, что её содержание неприемлемо для фабрикантов, ибо при исполнении их «рабочие сделаются хозяевами предприятий». Царь распорядился передать власть в столице военным и направить в город дополнительные части войск и покинул Петербург. Петицию вручать было некому.

Ещё утром 7 января начальник штаба войск гвардии и Петербургского военного округа Мешетич приехал к столичному градоначальнику И.А. Фуллону и сообщил, что император объявил город на военном положении и высшая власть переходит к командиру гвардейского корпуса князю С.И. Васильчикову. Вечером того же дня от идеи введения военного положения решили отказаться, но на следующий день Николай II через министра императорского двора В.Б. Фредерикса повторил приказ о введении в Петербурге военного положения. На улицах появились извещения о запрете каких-либо шествий и о возможности применения военной силы. По городу двигались войска, занимавшие перекрёстки основных магистралей.

Из дневника Николая II видно, что он был прекрасно осведомлён о готовящейся расправе над рабочими, о всех военных приготовлениях и о других принимаемых мерах: «8-го января. Суббота. Ясный морозный день. Было много дела и докладов. … Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики. Из окрестностей вызваны войска для усиления гарнизона. Рабочие до сих пор вели себя спокойно. Количество их определяется в 120.000 ч. Во главе рабочего союза какой-то священник-социалист Гапон. Мирский приезжал вечером для доклада о принятых мерах».

С утра 9 января 1905 года почти 140 тысяч человек с портретами членов императорской семьи, иконами и хоругвями устремились к Дворцовой площади. Они шли к императору, надеясь, что он услышит голос трудящихся, но их ждали полиция и войска, которым был отдан приказ стрелять по безоружным людям. Великий русский писатель Горький был убеждён, что учинённое 9 января «избиение — предумышленное и затеяно в грандиозных размерах». У него были основания для этого вывода.

Около 40 тысяч солдат и казаков из лейб-гвардейских полков, которых так не хватало на полях сражений с японцами в Маньчжурии, тысячи полицейских были брошены против безоружных русских рабочих. По ним был открыт огонь. Залпы прогремели на Шлиссельбургском тракте, у Нарвских ворот, близ Троицкого моста, на 4-й линии и Малом проспекте Васильевского острова, у Александровского сада, на углу Невского и улицы Гоголя, у Полицейского моста и на Казанской площади. Всего 12 ротами различных полков было произведено 32 залпа. Прогремел 2861 выстрел. Рабочих рубили шашками, полосовали нагайками.

Кровавое воскресенье было грандиозной провокацией, призванной запугать революционизирующийся пролетариат. Смысл кровавых репрессий раскрыли сами власти. Уже 14 января было обнародовано послание Синода «по поводу беспорядков рабочих», которые якобы стали жертвой подрывных элементов, подкупленных военным противником России. Пролетариям внушали, что впредь следует трудиться «в поте лица своего» и остерегаться всяких революционеров. Но эффект расправы оказался иным.

Самодержавие продемонстрировало всему миру свою слабость. Не случайно полковник Акаси из японского генштаба высказал соображение, что, если «священник... смог возглавить десятки тысяч рабочих… и в итоге потрясти столицу России», то в следующий раз следует вооружить «стотысячную толпу», прежде чем направлять её к Зимнему дворцу. Для этого следует выделить и деньги, и оружие.

Но важнее было другое. Горький, сам находившийся в рядах манифестантов, свидетельствовал: «Я… видел, как русские солдатики, защищая «престол-отечество», убивали безоружных людей и — кстати — убили престиж самодержавия». Откликаясь на события в России, французская «Юманите» писала в те дни: «Нанося удары рабочим, царизм смертельно ранил самого себя». Вера в царя рухнула. Страна была охвачена небывалым забастовочным движением. Рабочие приступили к сооружению баррикад и взялись за оружие. Началась Первая русская революция, без которой, по словам Ленина, «победа Октябрьской революции 1917 года была бы невозможна».

Жертвы Кровавого воскресенья оказались не напрасными. В советские годы на Преображенском кладбище Петербурга (тогда Ленинграда) на месте погребения убитых 9 января 1905 года был сооружён величественный монумент работы скульптора М.Г. Манизера и архитектора В.А. Витмана. На высоком пьедестале возвышается могучая фигура рабочего с поднятой рукой, произносящего клятву верности делу освобождения трудового народа. В другой руке он держит урну с прахом погибших от произвола самодержавия. У ног рабочего — молот, наковальня и разбитые оковы. Скорбь о погибших взывает к восстанию и несёт веру в победу справедливости и гуманизма — в победу социализма.

Александр КРУГЛИКОВ, 
доктор исторических наук.