Иконописец, избранный Царем. Памяти о. Киприана (Пыжова)

Написать первый образ Новомучеников и Исповедников Российских о. Киприана избрал сам Мученик-Государь, раз за разом являясь сперва далекому от Его почитания иконописцу и обращая, ведя за Собой. Вот, как вспоминал об этом архимандрит Киприан, каясь в своем «патриотическом либерализме»:

«Я никогда не был сторонником какой-нибудь политической партии, но склонялся влево, как и многие мои соратники, однокашники и соработники. Я не преклонялся перед личностью государя Николая II и вообще перед идеей монархии — она рассматривалась как устарелая форма государственного строя. Никаких личных убеждений я не имел; встречающихся в эмиграции монархистов мы высмеивали, принимая их убеждения как правую партийную организацию, сентиментально навязывающую свои идеи, стремясь возобновить потерянные привилегии, добытые зачастую карьеризмом. Почитание царя я понимал как «культ личности», нужный избранному обществу.

Такая настроенность была присуща немалой части эмигрантского общества, особенно той, что проживала в Париже, Праге, Берлине и, наверное, в США.

Большое влияние на эмигрантов имела пресса. Либеральный душок отжившей керенщины невольно прилипал, придавая упадочное направление читателям газеты «Последние новости», редактируемой лидерами Государственной думы Винавером и Милюковым, ловко трактовавшими на свой лад причины революции, чему дружно сочувствовали и содействовали живущие за границей представители литературы конца XIX и начала XX веков.

Передовое духовенство также свысока смотрело на религию, что в свое время выразилось в обновленчестве и частично отразилось в Парижском экзархате.

В монастыре мне редко приходилось размышлять и беседовать на эти темы — все мы здесь были единомысленны, но, видно, «розовый» уклон где-то в душе моей гнездился и совершенно исчез после удивительного сна, или, скорее, полусна. Однажды ночью моя чердачная келья озарилась небесным (иначе нельзя сказать) светом. В центре этого света, в овальном световом обрамлении вроде радуги, но только в гамме голубых лучей, предстала предо мной юная дева в царственном серебристом одеянии с венцом на голове. Она смотрела прямо мне в глаза и со светлой улыбкой сказала: «Я царевна Татьяна». И, действительно, в ее чертах было видно сходство с известными фотографиями, но в преображенном виде. В каком-то полуиспуге или в несказанном изумлении я воскликнул: «Как, ко мне?» Ведь я так много худого говорил и думал о государе! Она еще светлее улыбнулась и так ясно произнесла незабываемые слова: «Ты теперь будешь говорить и думать по-иному», и видение исчезло.

Вскоре я увидел во сне самого Государя Императора Николая II при таких обстоятельствах: я вижу себя по горло в воде; вокруг широкое водное пространство; я почти подплываю к берегу и барахтаюсь изо всех сил, стараясь схватиться за край маленьких мостков, устроенных для полоскания, но белые волны все относили, и вижу, что мне не сдобровать, что я сейчас утону. Сделав последнее усилие и приблизившись к мосткам, я увидел на них стоящего Государя в военной гимнастерке защитного цвета и такой же фуражке. Он подошел к краю мостков, опустился на одно колено, протянул руку ко мне и, захватив за ворот, как щенка, вытянул меня на мостки. Я вблизи увидел его лик с удивительными глазами, милостиво смотрящими на меня. Тут я проснулся, охваченный невыразимым чувством любви к Государю, и навсегда стал думать о нем и говорить по-иному как предрекла мне царевна Татьяна за несколько дней до этого сна, окончательно отрезвившего меня от демократического угара.

Другой раз я видел Государя при иных обстоятельствах, это тоже незабываемый сон. Мне снилось, будто я нахожусь в лесу или, вернее, в богатом парке со статуями, вроде как в Версале или в Летнем саду. Вокруг меня тьма, и меня охватывает тревожное чувство: я заблудился, и из этого места выхода нет. Но стал приглядываться: вдали показался свет, и я пошел по направлению к этому свету. Подойдя ближе, я увидел освещенное внутри здание, похожее на версальский Трианон. Главные двери дворца были широко раскрыты на обе стороны, а внутри — море света, и там двигалось много людей в парадных формах, расшитых золотом мундирах, фраках, все больше люди седые и с блестящими лысинами. Я бессознательно шел по направлению к свету, подобно ночному насекомому, но не заметил, что перед самыми дверями лежала громадная куча навоза, как возле коровьего хлева. Я влип прямо в эту навозную кучу, и с трудом выбравшись из нее, пошел дальше, прямо к освещенной двери. Стоявшие близ дверей с внутренней стороны, замахали на меня руками и стали гнать вон, не вынося смрада, следовавшего за мной. И тут я увидел Государя, идущего твердой походкой из глубины зала по направлению к дверям. Движением руки он раздвинул толпящихся вельмож и, взяв меня за руку, ввел на середину блестящего зала. Он был одет в парадную форму гвардейской пехоты с красным нагрудником, в орденах, как на официальных портретах.

Еще много раз я видел во сне Государя, но не припомню при какой обстановке, только после каждого такого сна всегда было спокойно и хорошо на душе. Где-то в 1978-1979 гг. я видел сон, будто бы я стою на солее храма в полном облачении после отпуста Литургии и даю богомольцам прикладываться ко кресту, раздавая антидор. Среди них подошли взять антидор и поцеловать крест царевич Алексей Николаевич и одна из младших царевен, не могу вспомнить, которая из них. Когда прошли все богомольцы, исчезая в колоннаде огромного собора, юный царевич с сестрой пришли обратно, и подойдя ко мне, остановились. Наследник, обратясь ко мне, сказал: «Заходите как-нибудь к нам». Я поклонился им, а они, поднявшись по солее, вошли в алтарь через Царские врата.

Чем объяснить значение этих снов? Не тем ли, что мне как иконописцу первому надлежало изобразить икону Новомучеников Российских и в центре их — Царскую семью».

Кирилл Дмитриевич Пыжов родился в Петербурге в 1904 г. в дворянской семье. Отец его был последним, 13-м ребенком в семье отставного ротмистра Чугуевского уланского полка М.Ф. Пыжова. Ранняя смерть отца и отмена крепостного права поставила проживавшее в тверской глуши семейство в положение весьма затруднительное. К счастью, старшие дети уже достигли совершенных лет и могли сами заботиться о себе и даже помогать младшим. Были у Пыжовых и высокопоставленные родственники в столице – статс-дама Мария Николаевна Огарева и генерал по Адмиралтейству, начальник Обуховского сталелитейного завода, Александр Александрович Колокольцов.

Дмитрий Пыжов в юности был увлечен идеями народничества, служил по земской части. Его женой стала потомственная художница Александра Стринская, дочь Константина Стринского. Девушка училась в Московском Училище Живописи, Ваяния и Зодчества, работала в студиях Перова, Поленова, Маковского. От матери и деда унаследовал второй сын четы Пыжовых Кирилл талант к живописи.

Отец вскоре был назначен земским участковым начальником в Бежецкий уезд, и семья обосновалась в родном для него Бежецке, где еще не так давно, проживая в доме тетки, он учился в гимназии.

Бежецк стал малой родиной и для Кирилла, и для двух его братьев. Когда отроку было восемь лет, скоропостижно скончалась от чахотки мать, ей было всего 33 года.

«В мое время, - вспоминал архимандрит Киприан, - в Бежецке было 4 средних учебных заведения: реальное училище, женская гимназия, духовное училище, городское четырехклассное училище и несколько низших учебных заведений. При женском Благовещенском монастыре, вне его ограды, находилось красивое кирпичное здание епархиального училища для дочерей духовенства. Город Бежецк находится на берегу реки Мологи, притоке Волги. Этот провинциальный уездный городок севера ничем особенным не отличается; даже в окружности его не видно ни одного леска, ни одной рощицы, несмотря на то, что по географическому положению эта местность лежит в лесной области. Должно быть, вырубили леса в свое время. В самом городе здания как во всех русских городах: дома с мезонинами, одни покрупнее, другие поменьше.

В самом центре несколько двухэтажных, каменных, колонных зданий казённого типа: городская управа с высокой, противопожарной башней называемой каланча, по окружному балкону которой, постоянно, днем и ночью ходит дежурный пожарный и, если где загорится, он бьет в набат, и тогда из-под каланчи тотчас выезжают пожарные в медных касках на длинных ярко-красных телегах с водяными баками и длинными шлангами, на резвых и сытых конях серой масти «в яблоках», то есть с черными кружками по серой шерсти. Как только пожарная команда, стрелой вылетит из ворот, что под каланчой, и рысью, со звонким колоколом на передней телеге, помчится по улице в ту сторону, где пожар, так сразу, откуда-то появляются любители зрелищ и бегут за мчащейся пожарной командой, чтобы полюбоваться интересным зрелищем! Отсюда пословица: «бегут как на пожар»...

Самым красивым местом в Бежецке была городская площадь с громадным пятиглавым собором и высокой колокольней. Как-то особенно запечатлелся в детской памяти таинственный полумрак, глубина сводов с потемневшей росписью и высокий многоярусный иконостас с рядами потемневших икон пророков, апостолов, праздников и разных святых. Все иконы покрыты серебряными потемневшими басменными окладами, то есть рельефными фонами, обрамляющими красочные изображения святых.

В детском возрасте при входе в этот собор, чувствовался необъяснимый, немного страшноватый, необычайный трепет, какое-то потустороннее ощущение связи с прошедшими веками».

Пыжовы жили в Бежецке до самой революции. Однажды отец с сыновьями посетил Благовещенский собор Бежецкого женского монастыря. Внезапно к ним подошла древняя схимница и молча трижды перекрестила. Видевшие это инокини пояснили, что матушка ни к кому просто так не подходит и, по-видимому, сподобилась некоего откровения об их судьбе. Вскоре это подтвердилось, и по-интеллигентски далекая от веры семья оказалась в том самом монастыре… «Там умер младший брат, иеромонах Григорий, - вспоминал архимандрит Киприан, 0 отец жил несколько лет в этом же монастыре и скончался в пути, эвакуируясь вместе с братией, покинувшей монастырь ввиду приближения красных...»

После февральской революции Пыжовы какое-то время жили в столице, а в 1918 г. отец получил назначение в город Щигры Курской губернии. Уже полыхала гражданская война, и 14-летний Кирилл сбежал из дома, надеясь достичь Добровольческой армии. Однако, по дороге его остановили красные и… зачислили в свою армию. Из рядов красноармейцев юный Пыжов вскоре ухитрился дезертировать – Белая армия как раз освободила Курск, и это стало предпоследней ее победой на пути к Москве.

Следом будет Орел и необратимый откат назад… В Крым с добровольческими частями отступили в Пыжовы. И Кирилл, пусть и в такой трагический момент, исполнил свою мечту – 15-летний доброволец пополнил стремительно скудеющие от боев и тифа ряды белого воинства. Позже с частями врангелевской армии он эвакуировался в Галлиполи, а оттуда перебрался в Болгарию, где три года обучался в Александровском военном училище.

После его расформирования Кирилл перебрался во Францию, к старшему брату, также имевшему талант к живописи. Поначалу браться зарабатывали на жизнь малярным ремеслом, параллельно обучаясь азам мастерства в Монпарнасской школе живописи и рисования. Вскоре их уже приглашали расписывать рестораны Монмартра и работать над декорациями для кино. В частности, Кирилл Пыжов оформлял декорации к фильму «Дон-Кихот» Георга Пабста  с Фёдором Шаляпиным в главной роли.

Годы лишений подорвали здоровье молодого художника, выявив предрасположенность к наследственному недугу матери. По рекомендации врачей он перебрался в Ниццу, где занимался отделкой богатых вилл. Этот переезд стал для Кирилла судьбоносным, так как свел его с о. Александром Ельчаниновым. Будучи выходцем из русской интеллигенции и уже осознанно придя к Православию и приняв сан, о. Александр хорошо понимал метания и колебания своей прежней среды. В его лице Кирилл обрел мудрого наставника в вопросах духовных, а в лице матушки - Тамары Владимировны, ученицы иконописца Пимена Максимовича Сафронова - преподавательницу канонического иконописания.

Вскоре в Ниццу приехал иеромонах Савва (Струве), подвизавшийся в карпаторусском Типографском братстве преподобного Иова Почаевского. Впечатленный его рассказами художник покинул Ниццу вместе с ним и стал послушником монастыря в чехословацком селе Ладомирово. Здесь осенью 1933 года архимандритом он был пострижен в рясофор архимандритом Виталием (Максименко), доверившим ему расписывать монастырский храм.

Во иеромонахи о. Киприана рукоположил уже сам глава Русской Зарубежной Церкви митрополит Анастасий (Грибановский). Тогда же он был назначен настоятелем церкви в словацком селе Вышний Орлик.

Приход в восточную Европу советских войск в конце Второй мировой войны положил конец мирному монашескому житию. Иноки вынуждены были перейти на кочевое положение… Мюнхен, Берлин и, наконец, США… В ожидании отъезда за океан о. Киприан окормлял советских остарбайтеров. «Храм был наполнен “остами”, - вспоминал он. - Все они горячо молились. Беда, навязанная безбожниками, научила горячо молиться, что давало им благодатное утешение, и которое утрачивается, лишь только физическая безопасность и довольство коснутся души. Тогда охлаждается дух, стремление к Богу, и настает снижение “духовной температуры” души. Это наглядно наблюдается теперь, спустя 30–40 лет, в “благословенной” Америке. Очень многие из тогдашних “остов” нажили, подчас тяжелым трудом, можно даже сказать — праведным, богатую собственность, и о Боге стали забывать. Счастья же не нашли, и духовная температура опустилась до минимума, до следующей встряски...»

В 1946 году 14 насельников Почаевской обители обосновались в Свято-Троицком монастыре Джорданвилля, где в ту пору подвизались менее 10 душ. Почаевцы внесли большое оживление в ее существование. Развернулось активное строительство, были организованы семинария, типография и иконописная мастерская. О. Киприан в 1955 г. был возведен в сан игумена, а в 1964 году — архимандрита. Он преподавал в семинарии, писал иконы, рисовал открытки и картины… Им было расписано в общей сложности 14 храмов. В иконописи архимандрит Киприан отстаивал, восстанавливал и развивал традиции древнерусской канонической школы, став ее поборником ещё в Ницце. Он прекрасно разбирался в живописи, включая западную, но не принимал, когда последней, «итальянщиной» подменялись в отдельных храмах традиционные православные образы. Под его влиянием таковые заменялись на канонические фрески и иконы. Сбережение и возрождение русской иконописной традиции стало одной из главных заслуг о. Киприан перед русской православной.

«Работоспособность у отца Киприана была удивительная, - вспоминал один из насельников. - Он мог на лесах под куполом в невыносимую летнюю жару весь день расписывать храм, а его молодые помощники не выдерживали и одного часа. Он это делал даже, когда ему было за 80 лет. Как-то отец Киприан сказал, что когда он залезает на леса, все его болячки проходят, и тут же сделал вывод: “Значит, это мое предназначение от Господа — расписывать храмы”. И этот вывод он сделал после того, как расписал уже более десяти храмов зарубежья. В восьмидесятилетнем возрасте отец Киприан еще ходил на общие послушания, такие как сбор картошки и работа на кухне по воскресеньям и праздникам. …Обычно в его меню входила “гурьевская” каша и кислые щи. (…) Отец Киприан всегда очень почитал святителя Иоанна (Максимовича), был близок к нему. Владыка Иоанн хотел, чтобы он принял епископство, но тот всегда отказывался. Один раз ему даже назначили день хиротонии в Синоде, но отец Киприан не явился. (…) Отец Киприан сохранял чувство юмора даже в самых трагических ситуациях. Как-то раз он серьезно заболел, да так, что мы с отцом Андреем, иконописцем, думали уже вызывать “скорую помощь”, но как последнее средство решили взять… самолечебник и проверить симптомы. Заходим к нему в келию с грустным видом и с лечебником в руках. Отец Киприан со своего ложа посмотрел на нас и говорит: “Вы что же, Псалтирь пришли читать?!” “Нет, — говорим — это лечебник, хотим определить, что у вас”. Стали вслух советоваться, что в этом лечебнике читать. И тут опять голос с ложа: “А вы читайте подряд с самого начала, как Псалтирь”. Дверь его келии всегда была открыта для всех ищущих общения с ним, будь то архиерей или семинарист первого курса. И его теплое отношение без всякой елейности находило добрый отклик в душах многих приходивших к нему».

Архимандрит Киприан воспитал несколько поколений семинаристов, к которым относился с отеческой заботой и пониманием. Один из остарбайтеров, профессор Джорданвилльской семинарии, а в далекие годы становления её сам семинарист, Георгий Михайлович Солдатов писал в своих очерках о родной обители: «Суровый вид архимандрита Киприана (Пыжова) вызывал у не знавших его людей опасливое к нему отношение. Однако, заговорив с ним, все перегородки исчезали, и пред вами являлся очень отзывчивый и приветливый монах. Когда я жил в монастыре, то он, исполняя обязанности благочинного, назначал насельников на послушания: в храм, на кухню и т. д. - и был у большинства семинаристов духовником, пользуясь репутацией их главного защитника. Он заступался за провинившихся, а также ходатайствовал перед ректором семинарии, Владыкой Аверкием, чтобы была улучшена еда: «Владыка, ведь это еще дети, они не монахи, им нужно есть более основательно», - услышали мы однажды, перед входом в трапезную. (…)

На кухне несли послушания все, за исключением Владыки Аверкия и немощных насельников. Работать там было всегда весело, - в особенности с о. Игнатием (Трепачко) или с о. Владимиром (Сухобоковым). Но иные повара не были довольны своей же работой, часто считая, что чего-то не хватает или чего-то чересчур много. Одним из таких был о. Киприан, для которого приготовление еды становилось выражением искусства. Как известно, о. Киприан писал иконы. Но он также автор около 80-ти рисунков, выпущенных монастырем в виде открыток. У него выработался удивительный взгляд на виды: мысленно сперва возникало обрамление, а затем и идея рисунка. (…)

Однажды, в плохую погоду, большая группа нас, семинаристов, была в зале общежития. Вошел о. Киприан и спросил, о чем мы разговариваем. Мы ответили, что обсуждаем проповеди известных нам духовных лиц и что многие нами сразу забываются. Отец Киприан изменился лицом, повеселел. И рассказал анекдот. «После 50 лет священства умер настоятель одного храма и стал в очередь перед входом в рай. Перед ним в грязных брюках, кожаной куртке, с татуировками стоял парень. На вопрос Св. Апостола Петра, парень ответил, что он Иван, таксист из Киева. Св. Петр посмотрел в толстую книгу и сказал: «Бери шелковую мантию и золотой посох и проходи в рай». Затем, выставив вперед грудь, в ворота продвинулся священник, сказав: «С 50-летним стажем служения, из Киева протоиерей о. Остап Забойко». Св. Петр, посмотрев в книгу, ему сказал «бери халат из мешковины и деревянную палку и проходи». «Гей!» воскликнул отец Остап, «тут какая-то ошибка, таксист получил шелковую мантию и золотой посох, а мне даешь что!» На что Св. Петр ответил: «Когда ты проповедовал, то люди засыпали, а когда этот парень вез в такси пассажиров, то они горячо молились!».

«Так вот», - в заключение сказал о. Киприан, - Пока вы в семинарии, готовьте на запас проповеди. Здесь у нас в монастыре их тысячи в книгах и журналах. Выбирайте те, которые на вас производят впечатление, а потом можете их изменять, чтобы лучше подходили к современным обстоятельствам. Делайте так, как это советует о. Константин (Зайцев): чтобы на литургии было две или даже три. Одна короткая с объяснением евангельского чтения, другая о вероучении, третья о том, что будет происходить в приходе. Вы должны будете напоминать верующим о том, что ведется непрестанная, со времени Адама и Евы, духовная война против сатаны. Вы должны напоминать о тех благодатных дарах, которые они получают от Господа, чтобы они сознавали свои обязанности. Чтобы знали, что их благосостояние зависит от Него, а посему они должны следовать этическим и моральным правилам, и не увлекаться материализмом».

После этого совета, многие семинаристы стали переписывать проповеди. Некоторые выбрали более легкий путь: записывали их через чтение на магнитофонную ленту.

Отец Киприан был вездесущ, наблюдая за порядком, за тем, чтобы исполнялись данные им наряды. Помню, как он бежал за одним семинаристом с веником: «Я тебя научу, как работать на курятнике!» (…)

Когда о. Киприан затихал и исчезал, то все в монастыре знали, что он особо молится. Перед тем как писать икону он всегда в течение одной или двух недель обращался к Господу, испрашивая Его помощь в предстоящем труде. Мы привыкли в это время ему не надоедать с просьбами, к которым он относился с большим вниманием, чем заслужил у всех нас доверие и любовь».

Избранному Царем-Мучеником иконописцу был отпущен необычайно долгий век. Он отошел ко Господу на 98-м году жизни 2 апреля 2001 г. и был похоронен в усыпальнице за алтарем главного Свято-Троицкого собора монастыря.

Русская Стратегия