Р.У. Ибатуллин. Интеллигенция и терроризм в России в начале ХХ века

Между 1894 и 1914 годами жертвами террористических актов стали президенты Франции и США, императрица и наследник престола Австро-Венгрии, король Италии, король Греции, король и наследник престола Португалии, два премьер-министра Испании, русский великий князь и премьер-министр. Наверное, ни в какую другую эпоху положение главы государства не было сопряжено с таким риском для жизни. Разумеется, политические убийства случались и до и после, и власть имущие во все времена гибли от рук заговорщиков или восставших масс. Но лишь около рубежа этих веков сложились условия для совершения особого рода убийств – идеологически мотивированных и нацеленных не столько на устранение враждебного деятеля, сколько на общественный резонанс – то есть для террористических актов.

Не существует общепризнанного определения терроризма, которое отличало бы его от других форм политически мотивированного насилия. Большинство определений выделяет как отличительную черту террористического убийства его нацеленность в первую очередь на публичный эффект, на запугивание власти и психологическое подчинение общества¹. «Терроризму вовсе не нужна смерть того или иного губернатора или министра, – писала газета «Московские ведомости» по поводу убийства министра внутренних дел В.К. фон Плеве, – им только нужно, чтобы правительство смутилось перед целым рядом убийств и чтобы общество заметило это смущение»². В этом смысле терроризм стал, несомненно, новым явлением, скорее, даже политическим инструментом, повлиявшим на судьбы ведущих европейских держав в конце XIX – начале XX века.

То было время, когда благодаря изобретению динамита («артиллерии пролетариата») и компактных, простых в обращении револьверов и пистолетов убийство, в том числе массовое, стало технически несложным для «маленького человека» безо всякого военного или криминального опыта. Кроме того, личная охрана у глав государств отсутствовала или была крайне слаба по меркам нашего времени, возможности полиции и спецслужб также далеко отставали от современных. При этом средства массовой информации достигли невиданной ранее распространенности и влияния. Превращая каждый теракт в сенсацию, пресса обеспечивала террористам так необходимую им публичность и невольно становились проводником революционной «пропаганды действием».

Наконец, стремительная индустриализация того времени в массовом порядке формировала социально-психологический тип исполнителя теракта. Типичный террорист рубежа веков – это молодой неквалифицированный рабочий, люмпен-пролетарий или бедный студент, недавно переселившийся из провинции в большой город, зачастую в чуждую культурно-языковую среду, вырванный из привычной обстановки, потерявший традиционные этические ориентиры, озлобленный на мир и легко поддающийся индоктринации радикальными идеями³.

Отмеченные условия в той или иной степени проявлялись во всех странах конца XIX – начала ХХ века. Однако ни в одной стране революционный терроризм не достиг такого беспрецедентного размаха и влияния, как в Российской империи.

Основной группой поддержки революционного терроризма, по общему мнению наблюдателей того времени и современных историков, была интеллигенция. Как отмечал руководитель Петербургского охранного отделения А.В. Герасимов, «о том, что вся интеллигенция была на стороне революционеров, едва ли нужно особо говорить»⁴.

Различные исследователи по-разному определяют, что такое интеллигенция, применительно к России начала ХХ в.⁵. Профессиями, которые в то время единодушно относили к интеллигентским, являлись: учителя, преподаватели высших учебных заведений, ученые, врачи, инженеры, журналисты, писатели и деятели искусств, земские служащие, агрономы, адвокаты, студенты. Объединяющими их всех чертами были относительно высокий образовательный уровень и причастность к формированию общественного мнения.

Теме «русская интеллигенция и революция» посвящено необозримое множество исторических, литературно-публицистических и философских трудов. Историография революционного терроризма также огромна. Значительно меньше изучено пересечение этих тем – проблема отношения интеллигенции к терроризму, вопрос о причинах его широкой поддержки в этой социальной группе. В данной статье ставится цель оценить количественно степень поддержки интеллигенцией революционного терроризма, выявить формы этой поддержки, проследить, как менялось со временем отношение к терроризму различных групп интеллигенции.

Сколь многие террористы были интеллигентами и сколь многие интеллигенты были террористами?

Как известно, все наиболее громкие теракты того времени были подготовлены и совершены людьми с высшим или неоконченным высшим образованием. Министра народного просвещения Н.П. Боголепова убил бывший студент П.В. Карпович, министра внутренних дел Д.С. Сипягина – студент С.В. Балмашев, его преемника В.К. фон Плеве – бывший студент Е.С. Созонов, великого князя Сергея Александровича – журналист и поэт И.П. Каляев, премьер-министра П.А. Столыпина – помощник адвоката Д.Г. Богров, а организовали эти покушения (кроме первого и последнего) фармацевт Г.А. Гершуни, инженер Е.Ф. Азеф и литератор Б.В. Савинков. Неудавшимся покушением на министра юстиции И.Г. Щегловитова руководил штатный астроном Пулковской обсерватории В.В. Лебединцев. Но из этих данных, конечно, нельзя делать вывод о поголовной принадлежности к интеллигенции всех боевиков вообще.

Из 155 эсеров-террористов, сведения о которых собраны в таблице М. Ивича, 41 человек обозначены как «интеллигенты» и учителя. Если добавить к ним 13 студентов, доля этой группы окажется равной 35%, что лишь немногим меньше доли рабочих⁶. Из 91 человека, входивших в Боевую организацию (БО) ПСР за все годы ее существования, 9 человек имели высшее и 41 – неоконченное высшее образование, в общей сложности 55%⁷. По террористам, не входившим в партию эсеров, подобной статистики нет. Представляется вероятным, что и среди них доля интеллигентов и студентов была не преобладающей, но достаточно высокой.

Значительной была доля интеллигенции и в общей массе членов революционно-террористических партий (которые, как уже говорилось, в подавляющем большинстве не занималась террором непосредственно). Первоначальный состав партии эсеров был, как и у народовольцев, преимущественно интеллигентский; так, в Московском комитете партии до революции 1905 г. не менее 75% составляли студенты⁸. В годы революции ПСР «демократизировалась», пополнилась огромным количеством рабочих и крестьян, так что к концу 1906 г. доля интеллигентов и учащихся в партии снизилась до 11,6%9. При этом в руководстве партии интеллигенция по-прежнему доминировала, что вызывало недовольство рядовых партийцев-рабочих¹⁰. Так, сохранились сведения о профессиональном составе делегатов 1-й общепартийной конференции: 30 профессиональных партийных работников, 12 литераторов, по два врача и студента, по одному фельдшеру, учителю, конторщику, бухгалтеру, библиотекарю, абитуриенту, всего пять рабочих и ни одного крестьянина. Больше половины делегатов имели высшее и неоконченное высшее образование¹¹.

По другим партиям и движениям, особенно анархистским, данных недостаточно. Из 229 максималистов, заполнивших анкету, учащихся было 74, а мелких служащих (часть которых, вероятно, можно отнести к интеллигенции) – 48, в общей сложности 53%12. По-видимому, малочисленные партии кружкового типа были по составу более интеллигентскими, чем массовая ПСР.

Какова же была доля интеллигенции во всем населении России по сравнению с их долей в революционно-террористических партиях? Численность населения Российской империи в 1914 г. составляла, как известно, 165,7 млн человек. Оценки численности интеллигенции противоречивы, так как разные авторы вкладывают разный смысл в само это понятие. По различным оценкам численность интеллигенции составляла от 200 тыс. до 1,5 млн человек¹³. О.Н. Знаменский приводит цифры по отдельным профессиональным группам для периода 1914–1916 гг.: учителя – 195 тыс. человек, студенты – 127 тыс., врачи – 33 тыс., инженеры, адвокаты и агрономы по 20-30 тыс., ученые – 10 тыс., деятели литературы и искусства – 15 тыс.¹⁴. В сумме получается 440–470 тыс., а если округлить цифру в большую сторону за счет журналистов, издательских работников, земских служащих и других групп, не учтенных О.Н. Знаменским, получим итоговую ориентировочную цифру в 500 тыс. человек, которую и положим в основу дальнейших оценок.

Итак, к интеллигенции принадлежало 0,5 млн из 165,7 млн человек, то есть менее 1/300 населения страны. Очевидно, что даже в «разбавленной» рабочими и крестьянами ПСР конца 1906 г. доля интеллигентов (более 1/9) была многократно выше, чем во всем населении. Факт явно свидетельствует о том, что именно интеллигенция была той социальной группой, в которой революционный терроризм пользовался наибольшей поддержкой.

При этом внутри самой интеллигенции эсеры, не говоря о максималистах и анархистах, составляли явное меньшинство. Как следует из вышеприведенных цифр, около 7,5 тыс. интеллигентов состояли в ПСР на пике ее численности и, вероятно, не более 2-2,5 тыс. в рядах максималистов и анархистов. Всего, таким образом, около 1/50 общего числа интеллигентов входили в состав революционно-террористических организаций. Если же согласиться, что под влиянием ПСР (по оценке ее руководства) находилось вшестеро больше людей, чем состояло в ней¹⁵, получится, что террористические партии поддерживало около 60 тыс. беспартийных интеллигентов – приблизительно каждый восьмой представитель интеллигенции. Уровень поддержки весьма внушительный.

Разумеется, нужно учитывать, что интеллигенция была неоднородна и в разных ее слоях к революционному терроризму относились по-разному. Играл роль возраст: террористы и сочувствующие были в большинстве своем молодыми людьми. Более 2/3 участников Боевой организации вошли в ее состав в возрасте от 20 до 30 лет¹⁶; средний возраст составлял около 28 лет. Средний возраст максималистов, о которых сохранились данные, не превышал 25 лет¹⁷; средний возраст эсеров-террористов из списка М. Ивича составлял 24 года¹⁸. Что касается социального положения, то в рядах партии эсеров периода ее расцвета преобладала «низовая», наименее обеспеченная часть интеллигенции: сельские учителя, фельдшеры, агрономы, земские служащие, а также студенты¹⁹. А.И. Спиридович приводит похожий список: «Низший медицинский персонал, земские учителя, служащие управлений железных дорог, исключенные из высших учебных заведений студенты, интеллигенты без определенных занятий с научным багажом четырех-шести классов средне-учебных заведений, так называемые “экстерны” из евреев, – вот контингент интеллигенции, пополнявшей ряды партии»²⁰. Интеллигенты старшего поколения, с более высоким доходом и образовательным уровнем, по-видимому, в большинстве своем поддерживали либеральные и консервативные партии.

Формы поддержки терроризма интеллигенцией были разнообразны. Прежде всего следует назвать финансовую помощь. Обычный, не слишком обеспеченный интеллигент мог материально поддержать ПСР и другие террористические партии, приобретая их печатные издания, оплачивая билеты на нелегальные и легальные благотворительные мероприятия и т.п. Вот рядовое газетное сообщение того времени: «В воскресенье, 20-го ноября, в зале «Аквариум» состоялась лекция Кулябко-Корецкого на тему: «Династия Треповых и В.И. Засулич». Публики к 8-ми часам вечера набралось до 1500 человек… Весь сбор с лекции (весьма значительный) поступил в пользу партии с.-р.»²¹. Преуспевающие писатели М. Горький и Л.А. Андреев могли позволить себе более крупные пожертвования. Так, М. Горький предоставил значительные средства эсерам для покушения на Д.С. Сипягина – акт, положивший начало организованному эсеровскому террору²². Поддержка могла быть и организационной: распространение литературы, листовок, предоставление документов, транспорта, квартир для проживания, проведения конспиративных встреч и даже для хранения бомб и оружия. Тот же М. Горький предоставлял свою московскую квартиру для использования боевиками в качестве укрытия и для изготовления бомб. Л.А. Андреев также прятал на своей даче боевиков²³, а во время подготовки покушения на великого князя Сергея Александровича свел Б.В. Савинкова с высокопоставленным информатором²⁴.

Важной специфической формой поддержки террористов была их судебная защита. Сами террористы придавали судебным процессам огромное пропагандистское значение: их собственные выступления и речи адвокатов публиковались в открытой печати, а значит, были доступны гораздо большей аудитории, чем нелегальные издания. «Первый процесс для революционера – это как первый бал для шестнадцатилетней девушки... На скамью поднимаешься, как на трибуну», – писал Г.А. Гершуни²⁵. Речь адвоката П.А. Александрова на процессе Веры Засулич, выступления народовольцев на суде по делу об убийстве Александра II сыграли огромную роль в завоевании террористами симпатий общественного мнения. Сами адвокаты, защищая подсудимых по таким громким делам, приобретали популярность и нередко строили на этом политическую карьеру (как, например, В.А. Маклаков и А.Ф. Керенский). Неудивительно замечание директора Департамента полиции в донесении П.А. Столыпину: «К услугам революционеров всегда лучшие силы либеральной адвокатуры»²⁶.

Другой специфически интеллигентской формой поддержки революционного терроризма была литературная пропаганда. Статьи, очерки, мемуары, стихи, рассказы, романы, героизирующие боевиков или возбуждающие к ним жалость как к жертвам репрессий, в изобилии печатались в нелегальной, а после 1905 г.

и в легальной печати. Литературная звезда первой величины, уже не раз упоминавшийся Леонид Андреев, не только помогал террористам финансово и организационно, но и прославлял в таких произведениях, как «Рассказ о семи повешенных» и многих других. Его же перу принадлежит восторженный некролог террористу-максималисту В. Мазурину. Эсеровский агитатор А.С. Гриневский (Александр Грин) открыл в себе писательский талант, сочиняя прокламации, и начал литературную карьеру со сборника рассказов о революционерах-террористах. Михаил Осоргин и Осип Мандельштам в молодости также состояли в ПСР; первый напечатал в «Революционной России» статью в поддержку террора, второй дебютировал стихотворением о крестьянском восстании и даже пытался вступить в Боевую организацию²⁷.

Не столь заметной, но очень важной была пропагандистская роль школьных учителей, особенно сельских. Как упоминалось выше, они образовывали существенную группу поддержки эсеров среди интеллигенции. «Мы, в руках которых школа, книги, связи с городской интеллигенцией, – писал один из них в газете «Революционная Россия», – мы являемся подчас единственными людьми в деревне, с которыми крестьянин отведет свою наболевшую душу, от которых он услышит искреннее, правдивое слово»²⁸. Пользуясь своим положением, сельские учителя активно занимались агитацией крестьян, распространяли нелегальную литературу.

И наконец, не последнюю роль играла такая «неосязаемая» форма поддержки, как моральное одобрение. Публично высказывая симпатию к боевикам и одобряя их акции (подобно писателю А.В. Амфитеатрову, который после каждого теракта хлопал в ладоши и восклицал, что любит, когда «подстреливают» министров²⁹), человек ничем не рисковал и не нес никаких издержек, но совокупный эффект от массы таких ни к чему не обязывающих выступлений был вполне ощутим. В образованном обществе создавался психологический климат, при котором, по словам А. Гейфман, «помощь экстремистам стала признаком хорошего тона»³⁰.

По дневниковым записям либерально настроенного писателя С.Р. Минцлова ясно прослеживается, как в его круге общения год за годом нарастало сочувствие к террористическим покушениям³¹. Весть об убийстве уфимского губернатора Богдановича «принята обществом довольно равнодушно, смерть Боголепова и Сипягина приучила уже к подобным событиям, да Богданович и не пользовался расположением» (запись от 7 мая 1903). Покушение на генерал-губернатора Финляндии Бобрикова было встречено уже более благожелательно: «Всюду только и толков, что о покушении на него, но при этом почти неизменно прибавляют: «этого и нужно было ожидать». Общественное мнение не на стороне Бобрикова» (4 июня 1904). По поводу убийства Плеве Минцлов записал: «В публике волнения и возбужденных толков не замечалось: более было любопытства. Дождался-таки Плеве своего часа!» (15 июля 1904 г.) «В общем смерть Плеве только всколыхнула и заинтересовала всех – не более» (19 июля). В отличие от Минцлова, другие современники оценивают реакцию на убийство Плеве как восторженную. «Среди интеллигенции радость по поводу убийства Плеве была всеобщей», сообщала консервативная газета «Московские Ведомости»³²; удовлетворение выражали даже отдельные монархисты и высшие чиновники³³. Наконец, телеграммы о гибели великого князя Сергея Александровича «произвели большой и притом радостный эффект в городе: «кто будет №2?» – задают вопросы друг другу» (4 февраля 1905 г.) «Петербуржцы не только радуются, но и поздравляют друг друга с этим убийством» (5 февраля). «Особенными симпатиями среди интеллигенции и широких обывательских, даже умеренных слоев общества пользовались социалисты-революционеры, – отмечал А.В. Герасимов. – Эти симпатии к ним привлекла их террористическая деятельность. Убийства Плеве и великого князя Сергея Александровича подняли популярность социалистов-революционеров на небывалую высоту»³⁴.

Подобный уровень протеррористических настроений резко выделял Россию из других стран того времени. Нечто подобное можно было встретить лишь там, где терроризм служил орудием национально-освободительной борьбы: в Ирландии, Македонии, турецкой Армении и на собственно российских окраинах – в Польше, Латвии, на Кавказе. Так, в Ирландии начала 1860-х гг. партизанско-террористическое движение фениев поддерживали более 50 тыс. человек³⁵ (порядка 1% всего населения), а «манчестерские мученики», казненные английскими властями за убийство полицейского, до сих пор являются национальными героями. Но в других странах Запада терроризм не встречал ни малейшей общественной поддержки.

Так, в США реакция на убийство президента В. Мак-Кинли анархистом Л. Чолгошем была резко негативной даже в анархистских кругах, не говоря об обществе в целом. Адвокаты Чолгоша строили защиту на попытках доказать его невменяемость, а не изображали борцом за народное благо³⁶. Во Франции анархисты-террористы Ф. Равашоль и О. Вайян имели некоторое число поклонников из декадентской богемы, для которых были объектами эстетического любования; один из таких поклонников, поэт Лоран Тайяд, скандально прославился фразой: «Кого волнуют жертвы, если жест прекрасен?»³⁷ Но основная масса французов, как и американцев, считала террористов не более чем опасными и психически ненормальными преступниками.

На этом фоне протеррористические симпатии русской интеллигенции воспринимаются как некая аномалия. Исторические причины этого феномена заслуживают отдельного исследования. Возможно, в наиболее лаконичной форме их назвал либеральный критик терроризма кадет Н.А. Гредескул: «Политический террор пользовался если не активным, то пассивным сочувствием значительно более широких слоев русского общества, чем те, какие принимали в нем непосредственное участие. Это объясняется тем, что политический террор представлялся тогда русскому обществу исключительно с двух сторон: во-первых, с той стороны, что он был способом борьбы с абсолютизмом; во-вторых, с той стороны, что он был самопожертвованием в лице тех, кто на него решался»³⁸.

Но каковы бы ни были причины популярности терроризма, она оказалась преходящей. Основываясь на современной российской историографии, есть все основания сделать вывод, что волна поддержки терроризма после пика 1905 года пошла на спад.

Причины этого спада были многообразны. Манифест 17 октября 1905 года открыл дорогу созданию представительных учреждений, партий и профсоюзов, дал возможность направить политическую активность интеллигенции в легальное русло. Одно это сразу настолько подорвало популярность терроризма, что даже ЦК ПСР официально приостановил деятельность Боевой организации на время работы Государственной думы. С другой стороны, в 1906 г. правительство усилило репрессии, так что любые формы поддержки терроризма становились все опаснее и все непривлекательнее для той части интеллигенции, что не была готова всерьез рисковать собой.

Наконец, в охлаждении общества к терроризму были повинны сами террористы. Отношение к ним оставалось сочувственным, пока теракты случались редко и были нацелены против отдельных высших чиновников, пока боевики проявляли щепетильность и старались избегать лишних жертв – короче говоря, пока терроризм не представлял угрозы рядовому обывателю. Но серия громких убийств сделала терроризм слишком популярным, у героев БО стало появляться все больше подражателей, «террористов нового типа» (А. Гейфман), в массе своей гораздо менее разборчивых в выборе целей и средств. Внутри самой ПСР возникли массы местных боевых дружин, которые, в отличие от БО, были практически неподконтрольны ЦК и местным комитетам партии. Эти дружины охотно занимались экспроприациями (вопреки партийной идеологии) и быстро перерождались в разбойничьи банды. Кроме того, независимо от ПСР разрасталась гораздо более кровавая деятельность анархистов и эсеров-максималистов, которые не останавливались перед самыми жестокими терактами и откровенно грабительскими «эксами». Впечатляющая картина разгула террористического насилия, перерастающего в чистую уголовщину, изображена в книге А. Гейфман. «Не столько плохи дела, как плохи люди... Дошло до того, что трудно отличить революционера от хулигана», – писал М. Осоргин³⁹. Уровень насилия в обществе резко вырос, и рядовой обыватель впервые почувствовал в терроре угрозу своей жизни и благосостоянию. «Подвиги «террористов» и «экспроприаторов»... много способствовали затемнению того ореола, которым на первых порах окружало себя «освободительное движение» в глазах общества, – писал полицейский полполковник Е.К. Климович в обзоре революционных организаций в Москве. – Заметно появление критической оценки и осуждение небрезгающих никакими средствами для поддержания своего существования революционеров. Словом, движение обнажилось и потеряло значительную долю своей привлекательности, а вместе с тем и часть моральной и материальной поддержки общества»⁴⁰. С другой стороны баррикад ему вторил НА. Гредескул: «Под влиянием всего пережитого в настоящее время в русском обществе сам собой совершается коренной перелом в отношении к политическому террору: это отношение все более и широко становится отрицательным»⁴¹. Таким образом, совокупность трех факторов – либеральных реформ правительства, его же репрессий и разгула революционного насилия – заставила интеллигенцию пересмотреть свое отношение к революции, и в частности к терроризму. Разоблачение провокации Е.Ф. Азефа окончательно скомпрометировало террористическую борьбу в глазах интеллигенции. К 1911 г. организованный революционный терроризм в России сошел на нет.

-----------------------------------------------------------------------------------

1 Обзор многочисленных определений терроризма см.: Будницкий О.В. Терроризм в российском освободительном движении. М., 2000. С. 5-13.

2 Менделеев А.Г. «Куда влечет нас рок событий?» Газета эсеров «Революционная Россия»: пропаганда и терроризм. М., 2008. С. 148.

3 О терроризме той эпохи как международном явлении см., в частности, недавние работы: Sinclair A. An Anatomy of Terror. A History of Terrorism. Pan Books, 2003; Burleigh M. Blood and Rage. A Cultural History of Terrorism. Harper Press, 2008. О социально-психологическом типе террориста как «лишнего человека» см.: Гейфман А. Революционный террор в России. 1894-1917 / Пер. с англ. М., 1997. С. 18-19.

4 Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991. С. 55.

5 См.: Знаменский О.Н. Интеллигенция накануне Великого Октября (февраль-октябрь 1917 г.). Л., 1988; Лейкина-Свирская В.Р. Русская интеллигенция в 1900-1917 годах. М., 1981.

6 Подсчитано по: Ивич М. Статистика террористических актов // Памятная книжка социалиста-революционера. Вып. 2. Париж, 1914. С. 8-20.

7 Городницкий Р.А. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901-1911 гг. М., 1998. С. 235.

8 Леонов М.И. Партия социалистов-революционеров в 1905-1907 гг. М., 1997. С. 58.

9 Там же. С. 61.

10 Там же. С. 63, 70.

11 Морозов К.Н. Партия социалистов-революционеров в 1907-1914 гг. М., 1998. С. 614.

<> 12 Павлов Д.Б. Эсеры-максималисты в первой российской революции. М., 1989. С. 197.

13 Знаменский О.Н. Указ. соч. С. 8.

14 Там же. С. 8-9.

15 См.: Там же. Прим. 18.

16 Городницкий Р.А. Указ. соч. С. 235.

17 Павлов Д.Б. Указ. соч. С. 72, 197.

18 Подсчитано по: Ивич М. Указ. соч. С. 8-20.

19 Леонов М.И. Указ. соч. С. 61.

20 Спиридович А.И. Революционное движение в России. Вып. 2-й. Партия социалистов-революционеров и ее предшественники. СПб., 1916. С. 98.

21 Русское слово. 1905. 22 ноября.

22 Леонов М.И. Террор и русское общество (начало ХХ века) // Индивидуальный политический террор в России XIX – начала XX в. Материалы конференции. М., 1996. С. 34.

23 Гейфман А. Указ. соч. С. 372, прим. 190.

24 Савинков Б.В. Воспоминания террориста. М., 2002. С. 95.

25 Гершуни Г.А. Из недавнего прошлого. Париж, 1908. С. 25, 59.

26 Политическая полиция и политический терроризм в России (вторая половина XIX – начало ХХ в.) Сборник документов. М., 2001. С. 231.

27 Об Андрееве, Грине и Осоргине см.: Менделеев А.Г. Указ. соч. С. 394; о Мандельштаме: Нерлер П. «Слава была в ц.к., слава была в б.о.»! Заметки к теме «Мандельштам и революция» // Российские социалисты и анархисты после Октября 1917 года.

 http://socialist.memo.ru/firstpub/y04/stanford.htm

28 Менделеев А.Г. Указ. соч. С. 197.

29 Будницкий О.В. Указ. соч. С. 350.

30 Гейфман А. Указ. соч. С. 62.

31 См.: Будницкий О.В. История терроризма в России в документах, биографиях, исследованиях. 2-е изд. Ростов-на-Дону, 1996. С. 496-498.

32 Леонов М.И. Террор и русское общество… С. 37.

33 См. обзор общественного мнения на гибель Плеве: Прайсман Л.Г. Террористы и революционеры, охранники и провокаторы. М., 2001. Гл. 8.

34 Герасимов А.В. Указ. соч. С. 55.

35 Burleigh M. Op. cit. P. 81-82.

36 См. краткий обзор: http://en.wikipedia.org/wiki/Leon_Czolgosz.

37 Burleigh M. Op. cit. P. 81-82.

38 Гредескул Н.А. Террор и охрана. СПб., 1912. С. 11-12.

39 Менделеев А.Г. Указ. соч. С. 396.

40 Политическая полиция и политический терроризм в России. С. 246-247.

41Гредескул Н.А. Указ соч. С. I-II.

Журнал «Исторический вестник»