Как Балканская Федерация умерла, не успев родиться

Николай ВОЗНЕСЕНСКИЙ (Молдова):

28 сентября 1948 года были официально разорваны дипломатические отношения между СССР и Югославией. Заодно была окончательно похоронена и идея создания единого балканского государства, о которой мечтали многие сотни лет, но которая остается недостижимой и поныне. Балканский полуостров не зря часто называют в СМИ «пороховой бочкой Европы». Тем более что однажды в истории взрыв этой «бочки» в виде сараевского выстрела сербского радикала по наследнику австрийского престола спровоцировал первую в истории Мировую войну.

При этом недостатка в региональных войнах на многострадальном полуострове ни в предыдущие, ни в последующие эпохи отнюдь не отмечалось. Собственно, «периоды просветления» случались там лишь тогда, когда регион оказывался под жестким контролем «третьей силы» — под которым, как говорится, «не забалуешь». Будь то Римская империя, Византия — или империя Османская. Впрочем, в отношении последней как раз жители Балкан не так уж редко объединялись — по принципу «против кого дружить будем?». 
Но как только ослабление того или иного внешнего «гегемона» приводило к «росту национального самосознания» — на полуострове тут же начиналось выяснение вопроса «кто из местных самых-самых самый гегемонистый». Собственно, на пике таких междоусобиц властвовать над дерущимися «братьями-славянами» обычно и приходил очередной новый «гегемон». Как, например, те же турки-османы — в 14-15 веках, оккупировавшие Балканы даже пораньше успешной осады Константинополя в 1453 году.
Очередная попытка создания чего-то мало-мальски объединенного на полуострове была предпринята вскоре после окончания Второй мировой войны. В источниках на эту тему можно заметить заметные разночтения в плане отношения к данному вопросу Москвы. Первая из полярных точек зрения: «Сталин пришел в ярость, узнав о самодеятельности Иосифа Тито и Георгия Димитрова, собравшихся образовать федерацию Югославии и Болгарии без ведома СССР».
Вторая — Иосиф Виссарионович и сам был не прочь создать такую федерацию. И даже несколько, в границах Восточной Европы в целом — Польша-Чехословакия, Венгрия-Румыния, Албания-Югославия-Болгария. Высказывается также мнение о готовности создания даже некой «супер-восточноевропейской федерации» — на основе Югославии, Болгарии, Албании, Румынии, Польши, Чехословакии и Венгрии! Разве что ГДР там пока не видели — поскольку до самой смерти Сталин пытался «додавить» бывших союзников по антигитлеровской коалиции согласиться на воссоздание единой Германии. Но только — обязательно нейтральной и мирной, по образцу соседней Австрии, как раз и ставшей такой после вывода оттуда советских и западных войск в октябре 1954 года.

***

Как представляется, сторонники версии о «недовольстве Москвы идеей Балканской Федерации» несколько смешивают между собой те самые причины «сталинского недовольства». При этом выставляя даже заключение 1 августа 1947 года Договора о дружбе и сотрудничестве между Югославией и Болгарией в качестве некой «партизанщины, заставшей Сталина врасплох».
Последнее утверждение выглядит просто смешно, учитывая теснейшие связи между ВКП(б) и компартиями союзных СССР стран Восточной Европы. Например, в той же Югославии доподлинно известно о том, что самая «горячая» информация о содержании заседания местного правительства и Политбюро оказывалась в советском посольстве. Благодаря помощи министра финансов Жуйовича — и еще нескольких однозначно симпатизирующих Москве высокопоставленных югославских политиков. О Болгарии и говорить нечего. Мало того, что Георгий Димитров и Сталин искренне между собой дружили еще с 30-х годов, но и без того в высших (и не только) эшелонах болгарской власти друзей нашей страны хватало с избытком.
Так что версия о том, что проект (или проекты) надгосударственных образований в Восточной Европе как минимум не противоречили официальной линии Советского Союза, выглядит более убедительной. Для чего это было нужно Сталину — создавать на только что освобожденной ценой большой крови советских бойцов Восточной Европы этакий «Восточный ЕС», пусть пока и в виде лишь Балканской Федерации Белграда-Софии-Тираны в качестве «пилотного проекта»?
Ну, для начала, включение в такую гипотетическую федерацию почти всех европейских соцстран — это больше гипотеза в отличие от действительно начавшихся реальных шагов между Тито и Димитровым. Более достоверным выглядит проект трех федераций — польско-чехословацкой, венгро-румынской и югославско-болгарско-албанской.
Кто-то может даже решить, что Иосифу Виссарионовичу просто понравилось создавать на политической карте мира новые государства. Ну вот как, например, 1 февраля 1944 года согласно принятому закону «О создании войсковых формирований союзных республик и о преобразовании в связи с этим Народного комиссариата обороны из общесоюзного в союзно-республиканский народный комиссариат» в каждой из союзных республик СССР были созданы собственные военные ведомства! Просуществовавшие (больше «на бумаге», правда) вплоть до принятия «брежневской» Конституции 1977 года. 
А ведь тогда еще в каждой из «республик-сестер» планировалось сотворить еще и по отдельному ведомству иностранных дел! Конечно, не с целью потворствования Сталиным региональному сепаратизму — как раз при нем сторонники такой политики очень быстро уходили не только из оной, но и из жизни тоже. Просто в 1944 г. начался процесс организации ООН, независимых стран тогда было всего несколько десятков (остальные территории были чьими-нибудь колониям) — и иметь на Генассамблее 16 голосов вместо одного выглядело для советского руководства весьма соблазнительно. 
Правда, «западные партнеры» тогда согласились признать «ограниченный суверенитет» лишь за Украиной и Белоруссией — допустив их делегации, вне обще-советской, до участия в работе международного форума. Потом в Киеве этим очень бравировали с конца 80-х и по сей день, — дескать, «Украина ж у истоков ООН стояла, наша незалежность уже тогда была почти признана в мире!» 

*** 

Тем не менее причина возможного создания федераций восточноевропейских заключалась отнюдь не только в получении за «советским блоком» лишних голосов в ооновской штаб-квартире. Думается, в первую очередь речь шла о применении старого как мир принципа управления не слишком лояльными подданными, известного еще с времен древнего Рима «divide et impera»: «разделяй и властвуй». 
Этот принцип прекрасно понимали и с успехом применяли самые умные руководители СССР тоже. Сколько уже «ушатов грязи» вылито на Ленина за то, что он «не присоединил к РСФСР страстно желавших этого Донецко-Криворожскую и Одесскую республики — вместо этого насильственно включив их в состав УССР». Так ведь для того и включил, — чтобы «развести», мягко говоря, значительно проникнутое идеями «петлюровщины» население остальной Украины, исторической «Малороссии»! Чтобы кошмар последних десятилетий агрессивной украинской «незалежности» не случился еще тогда. Так что для его «купирования», глядишь, тогдашнее СВО пришлось бы начинать столетием раньше.
Вот так и с пресловутыми «федерациями». Уже одно перечисление потенциально должных быть включенными в их состав стран заставляет вспомнить выражения образца даже не «коня и трепетную лань», — а, скорее уж, «любовь кошки с собакой». Территориальные претензии Венгрии и Румынии перед Второй мировой, решившихся передачей Будапешту изрядного куска румынских земель мирно лишь благодаря Венскому арбитражу под патронатом Гитлера. 
Поведение Польши в качестве «гиены Европы» (по оценке даже Черчилля!), оттяпавшей у погибающей после Мюнхенского сговора Чехословакии богатейшую Тешинскую область. И установившей там в оставшиеся ей до уже собственного порабощения Гитлером месяцы жесточайший национальный прессинг чехов — вплоть до «драконовских» штрафов всего лишь за приветствие на родном языке! 
А уж о «болгарин с югославом — братья навек» и говорить нечего. Их периодические «войнушки» отмечались на протяжении доброй тысячи лет минимум, — а последним их эпизодом было выполнение карательно-полицейских функций в интересах Третьего Рейха несколькими оккупационными болгарскими дивизиями во время Второй мировой. 
Конечно, коммунисты действительно старались следовать девизу своего главного программного документа: «Манифеста» Маркса и Энгельса — «пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Но они-то даже после прихода к власти составляли отнюдь не большинство в своих странах. Рядовые граждане которых смотрели друг на друга далеко не всегда с братскими чувствами. Особенно те, кто видел друг друга всего лишь несколько лет назад преимущественно через прорезь прицела…
Так что в новых гипотетических федерациях отношения между их потенциальными членами однозначно были бы не самыми доброжелательными. Пусть даже и объективно взаимовыгодными — ведь дробление на «незалежную» мелочь выгодно (и то лишь до поры до времени) лишь их таким же «незалежным» элитам. Ну, и стоящим за ними зарубежным покровителям, конечно, — давно уже объединившимся в мощные союзы — вплоть до глобалистских структур, претендующих на власть над всем миром. В любом случае членам таких восточноевропейских федераций требовался бы арбитр для разрешения их разногласий. Которым, естественно, Москва видела себя.

***

Однако, как выяснилось, на этом счет существовала и другая точка зрения насчет возможного «арбитра», — которую имел югославский лидер Тито. Нельзя сказать, чтобы совсем уж без реальных оснований. Все-таки, лишь у него уже на момент захода на оккупированную немцами (и болгарами!) югославскую территорию осенью 1944 г. Красной Армии была под рукой уже почти полумиллионная партизанская армия! 
Вооруженная, кстати, помимо трофейного вооружения, с помощью немалых поставок по воздуху американской и британской авиацией. Представители командования соответствующих войск были прикомандированы к штабу Тито уже с 1943 г. Притом что советские офицеры связи появились там лишь в следующем 1944 г. 
Но так или иначе, получив официальное признание и от Вашингтона с Лондоном, и от курируемого ими «югославского правительства в изгнании», будущий югославский маршал в середине 44-го делает «многовекторный финт» в сторону Москвы.

Официально пригласив советские войска на территорию своей страны. 
Хотя, конечно, слишком преувеличивать «поворот курса» лидера Югославии не стоит. Ведь решение открыть «второй фронт» не на Балканах, как настаивал Черчилль, а во Франции, было «продавлено» Сталиным при поддержке Рузвельта еще на Тегеранской конференции в ноябре 1944 г. Так что совместное освобождение югославскими и советскими бойцами Белграда почти не сказалось на продолжении военной помощи югославам союзниками.
Но в любом случае, югославская армия, насчитывавшая к концу войны почти 800 тысяч бойцов, — это очень серьезный аргумент политического веса. Особенно с учетом общей численности населения всей Югославии в то время меньше 16 миллионов — при очень большом количестве поддерживавших Гитлера хорватов и части других местных жителей. 
Так что имея под рукой такой «аргумент» (пусть и вооруженный к тому времени преимущественно советским оружием и боевой техникой) Тито все больше проявлял попытки заявить о себе как о влиятельном региональном лидере. Вроде бы пока еще вполне солидарным с Москвой, — но лишь в качестве равноценного союзника, а не «младшего партнера».
Скорее всего, именно это обстоятельство и привело ко все большему и большему охлаждению советско-югославских отношений. Наступивший после победного мая 1945-го (и сентября — в войне с Японией) послевоенный мир в Европе был очень хрупким. И хотя в Германии и Австрии военные стран-союзников еще худо-бедно общались между собой, — но уже была произнесена и знаменитая речь Черчилля в Фултоне по поводу «железного занавеса». 
Пентагон тоже начал разработку отнюдь не «риторических» планов атомных бомбардировок СССР. Началу которых мешал, конечно, не некий отсутствующий у англосаксов по обе стороны океана гуманизм, — а мощная советская ПВО на фоне отсутствии в то время дальнобойных баллистических ракет.

***

Вот на таком фоне Тито все больше и проявлял свои «местечково-имперские» аппетиты. Выдвигая территориальные претензии к Италии и Австрии, требуя от соседней Албании согласия на ввод туда двух стрелковых дивизий. Якобы для возможного противодействия «империалистической агрессии со стороны Греции», — но на деле больше похожую на банальный «аншлюс» этой небольшой балканской страны.
И даже, как минимум, в общих чертах одобренную федерацию с Болгарией Белград лоббировал в виде вхождение туда всех 6 югославских союзных республик по отдельности — Сербии, Хорватии, Словении, Македонии, Черногории, Боснии и Герцеговины. Так что у болгар в гипотетическом высшем органе Балканской Федерации тоже был бы всего один голос против 6. Так что речь шла бы не столько об объединении — сколько банальном «поглощении». 
Кстати говоря, когда сии аппетиты югославского лидера были резко раскритикованы Сталиным — в Белграде резко охладели к идее вышеупомянутого «супергосударства». Дескать, «в Болгарии — сильное советское влияние, при равенстве голосов в общей структуре мы попадем в зависимость от СССР».
Собственно, уже на этом можно было бы и закончить рассмотрение вопроса — «почему так и не состоялась Балканская федерация». Да и остальные «федерации» на территории Восточной Европы тоже — хоть с Тито во главе, хоть без него. Потому что даже без властолюбивого югославского маршала лидеры отдельных, даже намного менее влиятельных, чем Югославия, государств, все равно не жаждали поступаться даже малой толикой своей власти. 
Просто большинство из них понимало — без поддержки могучего Советского Союза их дни сочтены. Во всяком случае так было, пока при власти находились действительно коммунисты, — а не «коммунисты» с человеческим (на самом деле — с банально буржуазно-прозападным) лицом и прочие ренегаты социалистической идеи. Потому и готовы были признавать первенство над собой СССР, — но только его, а не хотя бы малую зависимость от своих соседей в надгосударственной структуре.

***

Тито же не желал признавать лидерство даже Москвы — если это шло вразрез с его личными «хотелками». Начавшийся с начала уже 1948 г. все увеличивающийся разрыв между ним и Сталиным часто объясняют уже наоборот амбициями «вождя народов». С подачи Хрущева на 20-м съезде КПСС поданного в виде тезиса, что, дескать, «герой культа своего имени» не умел и не хотел договариваться с лидером братской Югославии, — а потому и случилось столь досадное охлаждение отношений.
Самое трагикомичное, — что сталинский обвинитель как раз благодаря своей политике «развенчивания культа личности» вдрызг разругался даже не с пусть влиятельной, но все же лишь в масштабах Восточной Европы Югославией. Но — с Китаем, одним из постоянных Членов Совета Безопасности ООН, численность населения которого уже тогда приближалась к миллиарду! Что потом долго «аукивалось» Москве — и в ходе конфликта на острове Даманский, и других пограничных провокациях, и общей политике США с времен Киссинджера по «стравливанию» Москвы и Пекина. По сути завершившейся наступлением по-настоящему добрососедских и частью даже союзнических отношений лишь с началом нового тысячелетия…
А позицию Сталина в 1947—48 годах по югославскому вопросу понять как раз было можно. Он-то договариваться умел. И когда надо — шел на компромиссы. В отношении той же Финляндии, например, — которой в обмен на выход из войны (и начало военных действий уже против гитлеровских войск на севере страны) разрешил оставить и рыночную экономику, и многопартийную систему.
Но в мире разворачивалась новая война — пусть, к счастью, и «холодная». Избежать поражения в которой странам социализма можно было лишь сплотившись в единый строй. И — под единым командованием. Как часто говорят герои голливудских вестернов: «Этому городу нужен лишь один шериф!». 
А просто «союзники-попутчики», не подчиняющиеся единому командованию, часто приносят больше вреда, чем пользы. Как тот же Тито, своими амбициями в 1947 г. резко ускоривший создание блока НАТО, — якобы в ответ на «нарушение советскими союзниками условий Потсдамских соглашений». Даже Махно, чья «армия» на момент штурма Перекопа в ноябре 1920 г. подчинялась приказам комфронта Фрунзе — был более дисциплинированным, чем югославский лидер. Пусть потом Нестор Иванович и возвратился к любимой им идее анархии — почему-то с оставлением за собой вполне себе реальной и почти неограниченной власти над своей «Гуляйпольской республикой».
Максим Горький однажды заметил: «Трусливый друг — хуже врага, ибо на друга надеешься, а врага опасаешься». — Но, пожалуй, если заменить «трусливого друга» на «неуправляемого союзника» — смысл афоризма изменится мало. Именно так и решили в Москве и столицах ее стран-союзников — на 2-м совещании Коминформа (фактического преемника формально распущенного в 1943 г. Коминтерна). Приняв жесткую резолюцию «О положении в Коммунистической партии Югославии» — с исключением ее из состава своих членов. За проявления «национализма и троцкистского подхода». Правда — с предложением исправить ситуацию, поменяв виновное в таких отступлениях от коммунистической программы руководство.

***

Можно заметить, что вопреки ироничному отношению критиков — и Сталина, и просто СССР — к этой резолюции, содержащийся в ней «диагноз» был поставлен довольно точно. Конечно, если понимать под «троцкистскими методами» лишь авантюрные действия Тито на грани провокаций развязывания Третьей мировой. Так, все-таки истинный троцкизм является антиподом национализма — поскольку практически отрицает национальные государства в сколь-нибудь длительной перспективе, видя настоящую цель лишь в «победе мировой революции».
Но вот насчет «национализма» собравшиеся летом 1948 г. в Румынии делегации Коминформа попали в самую точку. Тут и явное желание Тито доминирование лишь его собственной страны на Балканах — и реакция компартии Югославии на критику представителей мирового коммунистического движения. Ведь подавляющее большинство местных коммунистов политику своего лидера поддержали! 
Хотя есть данные, что всего за 4 года в концлагерях, устроенных титовскими подручными, оказалось до 250 тысяч противников режима — и сторонников дружбы с СССР. Для страны с населением в 16 миллионов человек, — пожалуй, многовато. При этом «выживаемость» заключенных в наиболее мрачных местах вроде лагеря на Голом острове из-за постоянных пыток и тяжелых условий содержания не превышала 50 % — даже без формальных смертных приговоров. Ну, а остальной «ревизионизм» югославских вроде бы коммунистов в послевоенные годы особо-то и в комментариях не нуждается. Фактическая рыночная экономика, потворствование «трудовой миграции» населения за рубеж в капстраны, подчеркнутое дистанцирование от политики СССР и Варшавского договора с претензией на лидерство в так называемом «Движении неприсоединения»… 
Запад, конечно, до поры до времени терпел претензии Белграда на некий «особый путь». Конечно, ему-то было выгоднее видеть Югославию не «красной», а лишь слегка «розоватой». Пока, конечно, существовал мощный советский блок — от которого тем самым была оторвана довольно существенна потенциальная часть. Но вот после распада СССР за югославов взялись всерьез — вплоть до полного уничтожения страны как таковой, с кровавым распадом на отдельные республики. «Кто не с нами — тот против нас», ничего личного…
Конечно же, с такой Югославией уже ни у одной из социалистических стран Восточной Европы желания объединиться в рамках федерации большего или меньшего состава уже не возникало даже в конце 40-х годов. В том числе — и у Болгарии, все послевоенные годы являвшейся одним из самых дружественных к СССР не только на уровне правящих элит, но и большинства граждан. Так что одно время даже будировался вопрос о включении Болгарии в состав Советского Союза — в качестве 16-й республики. Что для нее однозначно было бы лучшим исходом. В сравнении что с нынешним прозябанием в качестве самого бедного члена ЕС и американского сателлита, — что в составе так и не состоявшейся Балканской Федерации под жесткой гегемонией национал-коммуниста Тито.