Не без юмора... Андрей Бычков: «В неправильности — жизнь!»

Вообще речь идёт о специфическом курсе лекций в историческом месте — Водонапорной башне Ярославского вокзала.
Где гуру-сенсей А. Бычков задаёт страждущим шикарные вопросы — с шикарнейшими же на них ответами: главный из коих, стержневой: «Кто этот, чёрт возьми, странный индивидуум “Я” из зеркала, который там, “во мне”, пишет эту всякую хрень?» — Как он устроен, дьявольский этот «Я»? Что ему мешает, что помогает?

Что мне как личности, как человеку надо сделать, чтобы «он», сей мой крайне таинственный творческий во мне субъект, скрытый за шорами жизненных перипетий, захотел писать? Чтобы «он» смог создать самое лучшее из того, на что «Он» способен? На эти извечно непростые вопросы и отвечает книга. Отметившись в финале — троеточием... Ведь ничего ещё не кончено. И эта внушительная работа — лишь часть даосского Пути большого неоднозначного автора.
Но приступим…

​

Бычков А.С. Антропологическое письмо. СПб.: Алетейя, 2024. — 378 с.

​

«Взглянуть на науку под углом зрения художника,
 а на искусство под углом зрения жизни». 
Ницше, любимейший бычковский персонаж

К сей нетривиальной книге Андрей шёл… Шёл: тынц-тынц. Шёл-шёл и — … Нет, не так. Начнём сначала.

Он к ней не пришёл. К ней просто нереально прийти! Он, автор, — продолжает, и обязательно ещё продолжит: — идти: от отчуждения к Абсолюту, как изрекал обожаемый (после Ницше) Мамлеев. Потому что причалить в буйных водах с виду разрозненных(!) смыслов к пристани тех выводов, инвектив и реверансов, куда отнюдь и отнюдь не по прямой подходит литературоведчески-океанский лайнер-гигант Бычкова — невозможно априори. Предыдущие исследовательские его книги — тому порука: «Авангард как нонконформизм: Эссе, статьи, рецензии, интервью». — СПб.: Алетейя, 2016—2017 гг. (Два издания); «Лучше Ницше, чем никогда: Эссе, статьи, рецензии, интервью»-2022 г. — СПб.: Алетейя. — И это стопро не конец... 
Зная Бычкова как никто лучше (шутка), читая практически всего его, ругаясь и блюя, и рыгая и плюя (шутка), и ненавидя и рыдая от утопичности не то что пересказать его прозу — даже вникнуть в неё не в силах (почти что не шутка) — я по праву и практически первый из серьёзных академических критиков (опять joke) — называл и называю его живым классиком. Коих, увы, немного осталось, по пальцам перечесть: Д. Драгунский, Ю. Нечипоренко, Е. Попов, Ю. Буйда, главреды Мелихов-Чупринин-Артёмов, не суть, но…
В публицистическом жанре Бычков — недосягаем! В плане верификационной подкованности, спонтанной (непременно подготовленной, подобно джазу) — импровизации. Недосягаем в необязательной конкретике обоснованности необоснованного — плюс: — исторической доказанности извека недоказуемого, спорного. Откуда, завязавшись в плотный узел аналитических аттестаций, Бычков виртуозно выплывает неизбежно победителем, — водружая флаг тотальной истины на Рейхстаге сомнительных, дискуссионных вопросов художественного глобализма. Мастер… Гуру. — Кстати, не под прикрытием ли образа безумца? — как говорил Арто — один из его персонификаций. А может, перехваливаю зазря?

Андрей вещает в Сетях о свежеиспечённом труде:

«В издательстве “Алетейя” вышла моя новая книга “Антропологическое письмо”. Книга представляет собой антропологический взгляд на формирование писательского субъекта. В лекционной части рассматривается эволюция исторического писательского субъекта от Гоголя до Арто. Каноническая матрица включает в себя двенадцать русских и европейских авторов. Предлагается также и определенная практика, своеобразный писательский органон по развитию и совершенствованию своих творческих кондиций. Книга интересна как будущим авторам, так и самому широкому кругу читателей, для кого не безразличны потенциалы литературы, если понимать её прежде всего как антропологическую практику. Книгу уже можно приобрести в магазинах “Фаланстер” и “Москва”».

Да, — original vision — после труднейшего для восприятия Мамардашвили что-то я не припомню подобных студенческих семинаров.

Именно студенческих. Да-да: классические лекции-семинары Лосского-Флоренского-Бердяева-Лотмана — да, но… Это другое. Тут, у Бычкова, — открытый интерактив. Прямая суконная жизнь проистекает из бескрайних мозговых ответвлений упомянутых классиков — музыки (Кейдж) и — слова: Достоевский-Толстой-Гоголь, Чехов-Андреев-Белый, Набоков-Кафка-Джойс, Пруст-Беккет-Арто… [Хотел добавить Фунта, но Бычков бы меня убил] — прямиком в сознание сидящих в аудитории студиозусов. Которые на великолепном обосновательно-филологическом материале начинают выдумывать-сочинять притязательные сентенции, рассказы и байки — притворяясь и дурачась, одновременно серьёзно вдумываясь, прямо-таки вламываясь в основу классических произведений на базе бычковских обрисовк, — становясь стилистически богаче и ярче, вдохновеннее, выдержаннее. Надёжней… В плане литературного мастерства. В плане — грядущих блестящих озарений. Будущего русской литературы. За что Бычкову просто-таки огромнейшее спасибо от… От, в общем…, меня. И — Набокова. Который тоже любил охмурять студентуру незамысловатыми «донкихотовскими» фейерверками. 

Да, да, да… Бычков — взрывно, термоядерно явлен в своей лучшей ипостаси сэра Дон Кихота — в ипостаси публициста, учителя, педагога, наставника, архивиста, в конце концов. (Ведь речь конкретно о студенческих запротоколированных лекциях.) Хотя никто не отбирает у него ипостась Прозаика с большой буквы, но…. По мне — блистательный Бычков — вот именно и непременно тут: в аудитории со студиозусами. В совместных предвидениях публицистического мира грёз. Мира — где нет границ, а — есть только неутолённая жажда познания сущего: через философию, кинематографию, смех и слёзы… и — непосредственность, непредопределённость молодости. Ну смотрите сами:

«Опять валандались с ней по подворотням, по липким углам, в местах и в комнатах, полумрак и влажность двух тел, провалы в глазницах... один грубый её поцелуй. Она сжимала и расширяла воронки отверстий. Я хваталась за сетку, под моими пальцами жужжали и ёрзали личинки в куколках, пытаясь прорвать свою скорлупу, они все были повреждены, и из них вылезала уродливая нежизнеспособная моль. Я оглянулась, и из её полых глазниц на меня опять смотрело оно. Оно всегда было там. Что-то холодное и жгучее толкалось в моём белёсом теле. Игла. Струи рассекали колени и живот. Грязь, мой кривой рот, зияющая трещина во мне. Испарина на шее, тикают часы. Чужие простыни, я в комнате, которую не узнаю, я здесь одна. Ещё пару мгновений, и я совсем забуду поцелуй. Не хочу».

Это один из оригинальных ученических ответов на лекцию по «потоку сознания» Джеймса Джойса. Сравним с самим Бычковым — из его романа «Переспать с идиотом»:

«И ему дико захотелось, как бы это ни было неуместно, что ему хочется этого именно здесь. Впиться в эти её напомаженные мягкие губы, провалиться слепо в поцелуй, с закрытыми глазами, увидеть её всю, до той глубины, где даже она сама себя не знает… “А ведь это стыдно, друг мой, — сказал тогда он сам в себе, в своём сне, и повторил ещё настойчивее: — Стыдно!” Усилием воли Евгений Леонардович подавил в себе неуместное желание и сделал неумолимый обратный шаг к двери, возвращаясь к тому, что было вокруг и что не подлежало сомнению, на что можно было опереться, как на правильные представления, в том смысле, что они с Бронкси находятся именно в таком месте, где определенного рода желания невозможны. И тогда уже он окончательно проснулся».

И я кричу: «Да Ё ж ПэРэСТэ!» — Его ребята пишут как сам Бычков. Как сам мэтр Мамлеев, в конце концов (условно). Как — Достоевский, Пруст. Бычковские ребята — гении! — как и сам препод и вышеупомянутые. Вот что значит интерактив с гениальным, без преувеличения, наставником. Там, в тексте, можно брать короткие упражнения студентуры и — не глядя — сравнивать их с учителем. Но даже и в том особого резону нет. 

​

Ребята — бесспорно и неизменно пойдут своим путём: найдут лыжню, как водится в творчестве. Оставив в памяти неизгладимое — Мастерство и Приязнь к ним: неугомонным мамлеевско-бычковским «посонам и деффчонкам», любящим литературу. Русскую — в первую очередь. Ну, и мировую, конечно, кто бы сомневался. Об этом лекции. Об этом — книга.

Игорь ФУНТ