«Я хочу, чтобы все были счастливы!» Несбывшийся лучший Царь Святой Руси (К 120-ЛЕТИЮ ЦЕСАРЕВИЧА)

В те дни, когда Царскую чету высылали в последнее «путешествие» - из Тобольска в Екатеринбург – Наследник Цесаревич переживал один из самых сильных приступов болезни за всю недолгую и многострадальную жизнь. Вымоленный родителями по предстательству Прп. Серафима, он с рождения оказался обречён на муку и не помнил такого времени, когда был бы здоров. Унаследованная от родни матери гемофилия обратила веселого жизнерадостного ребенка в полного инвалида… Каждый ушиб, в результате которого происходил разрыв даже самого крошечного сосуда, вызывал внутреннее, не останавливающееся кровотечение. Кровь проникала в окружающие мышцы и другие ткани, образовывалась гематома величиной с большое яблоко, начиналось образование тромба. Открытые же кровотечения вовсе не удавалось остановить. Однажды мальчик едва не умер от носового кровотечения… Болезнь вызывала кровоизлияния в суставах, вызывая страшные боли. Попавшая в сустав кровь разрушала кости, сухожилия и ткани. Конечности застывали в согнутом положении. «Мама, я сегодня не могу ходить… Мама, я сегодня не могу согнуть локоть», - то и дело приходилось слышать несчастной Императрице. Чувствовать боль маленький страдалец переставал, лишь когда терял сознание. «Жизнь Алексея Николаевича была одной из самых трагичных в истории Царских детей, - вспоминала Анна Вырубова. - Он был прелестный, ласковый мальчик, самый красивый из всех детей. Родители и няня Мария Вишнякова в раннем детстве его очень баловали, исполняя малейшие капризы. И это понятно, так как видеть постоянные страдания маленького было очень тяжело; ударится ли он головкой или рукой о мебель, сейчас же появлялась огромная синяя опухоль, показывающая на внутреннее кровоизлияние, причинявшее ему тяжкие страдания. Пяти-шести лет он перешел в мужские руки, к дядьке Деревенько. Этот, бывало, не так баловал, хотя был очень предан и обладал большим терпением. Слышу голосок Алексея Николаевича во время его заболеваний: «Подними мне руку», или: «Поверни ногу», или: «Согрей мне ручки», и часто Деревенько успокаивал его. Когда он стал подрастать, родители объяснили Алексею Николаевичу его болезнь, прося быть осторожным. Но наследник был очень живой, любил игры и забавы мальчиков, и часто было невозможно его удержать. «Подари мне велосипед», – просил он мать. «Алексей, ты знаешь, что тебе нельзя!» – «Я хочу учиться играть в теннис, как сестры!» – «Ты знаешь, что ты не смеешь играть». Иногда Алексей Николаевич плакал, повторяя: «Зачем я не такой, как все мальчики?».

Цесаревич прекрасно понимал, что он может не дожить до совершеннолетия. Когда мальчику было десять лет, сестра Ольга обнаружила его лежащим на спине и глядящим на облака.

- Что ты делаешь? – спросила она брата.

- Мне нравится думать, размышлять, – ответил тот.

- О чем же?

- О, много о чем! Я наслаждаюсь солнцем и красотой лета, пока могу. Кто знает, возможно, в один из этих дней я больше не смогу этого делать.

К четырнадцати годам Алексей уже не раз стоял на пороге смерти, не раз видел её совсем близко, познал столько страданий, сколько многие люди не испытывали за долгие десятилетия. «В маленьком капризном существе, каким он казался вначале, - признавался Пьер Жильяр, - я открыл ребенка с сердцем, от природы любящим и чувствительным к страданиям, потому что сам он уже много страдал». От того с самого детства владело его сердцем одно желание – сделать так, чтобы люди не страдали, и часто срывалось с уст его восклицание-обет: «Когда я буду Царём, не будет бедных и несчастных. Я хочу, чтобы все были счастливы!» По воспоминания Анны Вырубовой Наследник был очень заботлив в отношении «простых людей», он, в частности, «принимал горячее участие, если и у прислуги стрясется какое-нибудь горе. Помню случай с поваренком, которому почему-то отказали в должности. Алексей Николаевич как-то узнал об этом и приставал весь день к родителям, пока не приказали поваренка снова взять обратно. Он защищал и горой стоял за всех своих».

Флигель-адъютант Николая II А.А. Мордвинов писал, что у Наследника «было то, что мы, русские, привыкли называть “золотым сердцем”. Он легко привязывался к людям, любил их, старался всеми силами помочь, в особенности тем, кто ему казался несправедливо обижен. Несмотря на его добродушие и жалостливость, он, без всякого сомнения, обещал обладать в будущем твердым, независимым характером. Уже с раннего детства он не очень любил подчиняться и сравнительно легко сдавался, как и его отец, лишь на те доводы, которые ему лично казались основательными. Он, без всякого сомнения, обещал обладать в будущем твердым, независимым характером. Так же, как и его отец и сестры, он чрезвычайно любил природу своей родины и все русское. Алексей Николаевич обещал быть не только хорошим, но и выдающимся русским монархом».

Несмотря на все муки, Цесаревич-мученик очень хотел жить и любил эту столь неласковую к себе жизнь. Лишь только очередной приступ отпускал его, и обычная весёлость и резвость возвращались к нему. Ему хотелось играть, забыв о своей страшной болезни, бегать, шалить и резвиться! Но нельзя было забыть. За забывчивость болезнь мстила неделями, месяцами боли и неподвижности. Люди жалуются на всевозможные неприятности, имея такое богатство, как свободу идти, куда угодно, делать всё, что угодно, имея здоровье. Алексей не жаловался. С завистью смотрел он на беззаботно веселящихся детей своего «дядьки» – матроса Деревенько. Этот «дядька» всегда был подле него, всегда носил его на своих могучих руках. Кто бы мог представить, что он так переменится в дни переворота! Так и хлынула злоба из этого человека, оказавшегося большевиком и вором. В те горькие дни Цесаревич впервые узнал, что такое предательство…

Ещё когда Царскую Семью направляли в Тобольск, мальчик сказал своей учительнице Клавдии Михайловне Битнер:

- Только теперь я начинаю понимать значение слова «правда». В Царском Селе все лгали. Если бы однажды я стал царем, никто бы не осмелился мне врать. Я бы навел порядок в этой стране.

Об отречении ему, едва начавшему поправляться от кори, осторожно сообщил учитель Жильяр:

- Вы знаете, Алексей Николаевич, ваш отец не хочет быть более Императором.

- Как? Почему?

- Потому что он очень устал, и последнее время у него было много различных затруднений.

- Ах, да! Мама мне говорила, что его поезд был задержан, когда он хотел ехать сюда. Но потом папа опять будет Императором?

- К сожалению, нет… Ваш отец отказался от престола в пользу вашего дядя, но и он отказался от него…

- Но кто же тогда будет Императором?

- Я не знаю, пока никто…

Этого Цесаревич понять не мог:

- Но, однако, если не будет более Императора, то кто же будет управлять Россией?

Сам Алексей никогда не ощущал своего высокого положения, был прост с людьми и не любил, когда с ним обращались с подобострастием, угодливо. Однажды крестьянская депутация по наущению Деревенько встала перед ним на колени. Цесаревич был крайне смущён этим. Видеть стоящих перед ним коленопреклонённых людей было для него почти пыткой. По счастью, неумеренное усердие матроса пресёк учитель Жильяр, что привело мальчика в восторг.

«Он совсем не кичился тем, что был Наследником престола, - свидетельствует последний, - об этом он всего меньше помышлял».

Тем не менее при всем простосердечии, Алексей весьма остро ощущал свое царское достоинство. Фрейлина С.Я. Офросимова вспоминала: «Цесаревич не был гордым ребенком, хотя мысль, что он будущий царь, наполняла все его существо сознанием своего высшего предназначения. Когда он бывал в обществе знатных и приближенных к Государю лиц, у него появлялось сознание своей царственности.

Однажды Цесаревич вошел в кабинет Государя, который в это время беседовал с министром. При входе наследника собеседник Государя не нашел нужным встать, а лишь, приподнявшись со стула, подал Цесаревичу руку. Наследник, оскорбленный, остановился перед ним и молча заложил руки за спину; этот жест не придавал ему заносчивого вида, а лишь царственную, выжидающую позу. Министр невольно встал и выпрямился во весь рост перед Цесаревичем. На это Цесаревич ответил вежливым пожатием руки. Сказав Государю что-то о своей прогулке, он медленно вышел из кабинета, Государь долго глядел ему вслед и, наконец, с грустью и гордостью сказал: «Да, с ним вам не так легко будет справиться, как со мной».

По свидетельству другой фрейлины, Юлии Ден, Алексей сызмальства осознавал, что он Наследник Русского Престола: «Однажды, когда он играл с Великими Княжнами, ему сообщили, что во дворец пришли офицеры его подшефного полка и просят разрешения повидаться с Цесаревичем. Шестилетний ребенок, тотчас оставив возню с сестрами, с важным видом заявил: «Девицы, уйдите, у наследника будет прием».

Развернутую характеристику своему воспитаннику дает Клавдия Битнер: «Я любила больше всех Алексея Николаевича. Это был милый, хороший мальчик. Он был умненький, наблюдательный, восприимчивый, очень ласковый, веселый и жизнерадостный, несмотря на свое часто тяжелое болезненное состояние. Он был способным от природы, но был немножко с ленцой. Если он хотел выучить что-либо, он говорил: “Погодите, я выучу”. И если действительно выучивал, то это уже у него оставалось и сидело крепко.

Он привык быть дисциплинированным, но не любил былого придворного этикета. Он не переносил лжи и не потерпел бы ее около себя, если бы взял власть когда-либо. В нем были совмещены черты отца и матери. От отца он унаследовал его простоту. Совсем не было в нем никакого самодовольства, надменности, заносчивости. Он был прост.

Но он имел большую волю и никогда бы не подчинился постороннему влиянию. Вот Государь, если бы он опять взял власть, я уверена, забыл бы и простил поступки тех солдат, которые были известны в этом отношении. Алексей Николаевич, если бы получил власть, этого бы никогда им не забыл и не простил и сделал бы соответствующие выводы.

Он многое понимал и понимал людей. Но он был замкнут и сдержан. Он был страшно терпелив, очень аккуратен, дисциплинирован и требователен к себе и другим. Он был добр, как и отец, в смысле отсутствия у него возможности в сердце причинить напрасно зло.

В то же время он был бережлив. Как-то однажды он был болен, ему подали кушанье, общее со всей семьей, которое он не стал есть, потому что не любил это блюдо. Я возмутилась. Как это не могут приготовить ребенку отдельно кушанье, когда он болен. Я что-то сказала. Он мне ответил: «Ну вот еще! Из-за меня одного не надо тратиться.

Я не знаю, думал ли он о власти. У меня был с ним разговор об этом. Я ему сказала: “А если вы будете царствовать?”. Он мне ответил: “Нет, это кончено навсегда”. Я ему сказала: “Ну, а если опять будет, если вы будете царствовать?”. Он ответил мне: “Тогда надо устроить так, чтобы я знал больше, что делается кругом”. Я как-то его спросила, что бы тогда он сделал со мной. Он мне сказал, что он построил бы большой госпиталь, назначил бы меня заведовать им, но сам приезжал бы и “допрашивал” обо всем — все ли в порядке. Я уверена, что при нем был бы порядок».

«Наследник Цесаревич Алексей Николаевич был мальчик 14 лет, умный, наблюдательный, восприимчивый, ласковый, жизнерадостный, - читаем у следователя Соколова. - Был с ленцой и не особенно любил книги. Он совмещал в себе черты отца и матери: унаследовал простоту отца, был чужд надменности, заносчивости, но имел свою волю и подчинялся только отцу. Мать хотела, но не могла быть с ним строгой. Его учительница Битнер говорит о нём: «Он имел большую волю и никогда не подчинился бы никакой женщине». Он был весьма дисциплинирован, замкнут и очень терпелив. Несомненно, болезнь наложила на него свой отпечаток и выработала в нём эти черты. Он не любил придворного этикета, любил быть с солдатами и учился их языку, употребляя в своём дневнике чисто народные, подслушанные им выражения. Скуповатостью напоминал мать: не любил тратить своих денег и собирал разные брошенные вещи: гвозди, свинцовую бумагу, верёвки и т. п.»

Все учителя Цесаревича отмечали его способность схватывать все на лету. Особенно хорошо давались ему иностранные языки и русская литература. «У него была большая живость ума и суждения и много вдумчивости, - свидетельствует Пьер Жильяр. - Он поражал иногда вопросами выше своего возраста, которые свидетельствовали о деликатной и чуткой душе. Я легко понимал, что те, которые не должны были, как я, внушать ему дисциплину, могли без задней мысли легко поддаваться его обаянию». Однажды во время приема сербский генерал преподнес Государю сербский военный крест, а Наследнику - медаль с надписью «За храбрость». «Я ее заслужил в боях с учителями!» - пошутил мальчик.

Алексей во всем старался подражать отцу, особенно гордясь, когда последний стал Верховным Главнокомандующим. Государь часто брал сына в Ставку. Мальчик при этом облачался в простую солдатскую форму, что было очень по душе солдата. На смотрах Николай II подходил к ним, расспрашивал о подробностях боев, и Цесаревич ловил каждое их слово. Отец любил армию, и любил её и Наследник. Когда стало известно об отречении, мальчик с горечью подумал, что больше никогда не поедет с отцом в Ставку, где было ему так хорошо, где чувствовал он себя почти взрослым, настоящим воином. С гордостью носил Алексей свою форму, и тем обиднее было, когда в январе солдатский комитет потребовал отмены солдатских и офицерских погон. Отец, поборов негодование, облачился в кавказскую черкеску, Цесаревич же спрятал свои погоны под башлыком. Он очень любил своих солдат, и самый быт его, подобно быту его прапрадеда, Николая Первого, был приближен к солдатскому. По его скромной комнатке никто бы не подумал, что в ней живет Наследник престола Российской Империи. Любимой едой мальчика, по собственному его заверению, были «щи, каша и черный хлеб, который едят все мои солдаты». Даже играл он, всегда мечтавший о верных друзьях, но из-за недуга так и не обретший их, с детьми простых солдат и матросов.

Тому, что он не станет Царём, Алексей не огорчился. Но его глубоко ранило унижение, причиняемое отцу. Ему больно было видеть, как отец вынужден подчиняться чужим приказам, как вызывающе ведут по отношению к нему многие солдаты и офицеры. В Царском Селе они следовали за ним по пятам во время прогулок, демонстрировали пренебрежение, держались распущенно в присутствии матери и сестёр. Не остановились они и перед тем, чтобы нанести обиду самому Цесаревичу, отобрав у больного ребенка «оружие» - игрушечное ружьё, подаренное отцом, который, в свою очередь, получил его от деда. Мальчик очень дорожил этим подарком, а потому, когда солдаты уносили его, не обращая внимания на объяснения Жильяра, что это всего лишь игрушка, не удержался и заплакал. Правда, полковник Кобылинский, начальник охраны Царственных узников, узнав об этой бессовестной выходке, по частям принёс ружьё обратно, и с той поры мальчик старательно оберегал его от сторонних глаз.

В Тобольске в карауле было немало добрых, ещё не утративших русского духа, а лишь смущенных неразберихой солдат. Общительный и дружелюбный, Цесаревич вызвал их расположение, они уважительно величали его Наследником и старались чем-нибудь развлечь, доставить ему удовольствие. Простоту в общении Алексей унаследовал от отца, столь же легко находившего общий язык с солдатами и проводившего с ними немало времени. Тою же простотой наделены были и сёстры, любившие сердечно разговаривать с караульными, расспрашивать их о семьях, деревнях, боях, в которых они участвовали.

Увы, тех добрых солдат, с которыми узники успели почти сродниться, заменили другими, и эти другие отнеслись совсем иначе к своим обязанностям. Помощник комиссара Никольский кричал на Алексея и поднял целую историю из-за того, что мальчик выглянул через забор. Когда уходили старые солдаты, отец с матерью, чтобы проводить их поднялись на ледяную гору, сделанную недавно и бывшую единственным развлечением для детей. Узнав об этом, гору сломали…

Тем не менее можно было ещё гулять в саду, играть. Отец преподавал Алексею историю. Мать, как обычно, наставляла в религии. Именно она, неизменно бывшая рядом с ним в долгие дни его мук, познакомила его с жизнью и учением Христа, приучила молиться, и без молитвы мальчик не засыпал и не начинал нового дня. «Закон Божий должен быть в сердце ребенка», — говорила Государыня. Весной 1915 года она писала мужу во время болезни Алексея, что больше всего тот беспокоится, сможет ли быть на службе в Великий Четверг… «В душе этого ребенка не заложено ни одной порочной черты; душа его — самая добрая почва для всех добрых семян; если суметь их насадить и взрастить, то русская земля получит не только прекрасного и умного Государя, но и прекрасного человека», — вспоминал Жильяр. О религиозности Наследника единодушно свидетельствуют все его близкие. Сохранились письма Цесаревича, в которых он поздравляет родных с праздниками, его стихотворение «Христос Воскрес!», посланное им бабушке, Императрице Марии Федоровне.

«Идет праздничная служба... – вспоминала фрейлина Офросимова. - Храм залит сиянием бесчисленных свечей. Цесаревич стоит на Царском возвышении. Он почти дорос до Государя, стоящего рядом с ним. На его бледное, прекрасное лицо льется сияние тихо горящих лампад и придает ему неземное, почти призрачное выражение. Большие, длинные глаза его смотрят не по-детски серьезным, скорбным взглядом... Он неподвижно обращен к алтарю, где совершается торжественная служба... Я смотрю на него, и мне чудится, что я где-то видела этот бледный лик, эти длинные, скорбные глаза».

В 1910 г. Иерусалимский Патриарх Дамиан, зная о благочестии Наследника, подарил ему на Пасху икону «Воскресение Христово» с частицами камней от Гроба Господня и Голгофы…

В Тобольске 13-летний мальчик оказался прикован к постели: отнялись ноги, горячечный бред стал то и дело затуманивать ясный ум, страшные боли терзали тело. Алексей звал мать, и она, как всегда, пришла, спокойная, твёрдая, ласковая. Она всегда была рядом с ним, когда ему было плохо, сидела неотлучно у его постели или лежала на кушетке, поставленной рядом. Она самоотверженно выхаживала его, не смыкая очей, а после от усталости и душевных страданий заболевала сама. Она до срока состарилась от этого, стала часто хворать, но, приходя к его одру, находила в себе силы излучать спокойствие и уверенность. И теперь всё было так же. Голос матери звучал негромко, устало, ровно, но какую горькую весть говорил этот родной голос!

Отца увозят… Мать едет вместе с ним… Комиссар Яковлев обещал полную безопасность… Тот самый комиссар, что приходил два дня к постели страдальца, смотрел внимательно, точно испытывая, в самом ли деле он болен? Мать надеялась на чудо, что ехать не придётся, но если всё-таки… Они будут писать… Остаются трое сестёр и верные слуги… Разлука не продлится долго, она уверена. Мальчик заплакал горько и безутешно, не в силах сдержать слёз…

Чуда не произошло. Царственная чета вместе с княжной Марией были увезены в Екатеринбург. За ними последовали остальные дети и последние верные слуги… От последнего приступа своей страшной болезни не сбывшийся лучший Царь Святой Руси так и не оправился. Последние недели отреченный Император носил сына на руках. На руках снес он измученного Алексея и в подвал дома Ипатьева в ночь на 17 июля 1918 года. Здесь цареубийца Юровский сперва застрелил Государя, а затем – Наследника. Так завершилась короткая мученическая жизнь Русского Агнца…

Е. Федорова