Без права переписки

Книга Бушкова А.А. «Сталин. Ледяной трон» полезна тем, что он, выступая как бы следователем, собственным примером демонстрирует, как легко в 1937 году сотрудники НКВД «шили» дела тем, на кого укажет монаршая длань, или просто несчастным, которые под руку следователю подвернулись.

Но сейчас я снова отвлекусь немного от Бушкова и расскажу, что происходило не среди маршалов и наркомов, а «на земле», в самых обычных семьях.

Я уже упоминал своего деда Генриха Николаевича Г., работавшего лесоводом-мелиоратором в Шиловском районе Рязанской области, которого во время коллективизации арестовывали за нецелевой расход продуктов. 21 сентября 1937 году его опять арестовали. Позднее один из жителей Шилово по секрету рассказал бабушке, что видел деда в Рязанской тюрьме; он был страшно избит. Спустя два месяца передачи для него в Рязанской тюрьме принимать перестали. Бабушке сообщили, что он приговорён к десяти годам лагерей без права переписки.

Мама окончила школу и поступила в институт. Потом началась война, и она пошла работать в госпиталь (на фронт просилась, но её не взяли из-за немецкой фамилии и отчества, хотя в паспорте она была записана русской). После войны она восстановилась в институте и, окончив его, по распределению приехала работать на Кировградский медеплавильный завод. В это время на свободу стали возвращаться те, чьи десятилетние сроки лишения свободы закончились. Они объяснили маме, что своего отца она никогда не увидит, потому что «десять лет без права переписки» - это немедленный расстрел. Но расстрел не по приговору суда или трибунала, а по решению «тройки НКВД».

В 1956 году во время массовой реабилитации бабушка и мама написали заявление в КГБ с просьбой сообщить о судьбе деда. Спустя некоторое время их вызвали в приёмную на Кузнецком мосту в Москве, выдали свидетельство о смерти деда, в котором в графе о причине смерти стоял прочерк, в графе о месте смерти – по месту отбытия наказания, а о времени – 1943 год без точной даты. Ещё им сказали, что уголовное дело уничтожено по истечении срока хранения, и настоятельно посоветовали больше никуда не обращаться и не писать.

Осенью 1991 года моя мама снова была в Москве и, поскольку КПСС уже была запрещена, вновь пришла на Кузнецкий мост. На этот раз принимавший её сотрудник рассказал, что все дела на всех расстрелянных хранятся в архивах областных управлений КГБ, она имеет право с делом своего отца ознакомиться, и спросил, куда его переслать для этого. Мама, собираясь ехать домой, назвала наш здешний адрес.

Примерно в феврале 1992 года ко мне подошёл майор К. наш городской старший оперуполномоченный госбезопасности. Под честное слово Роман Александрович отдал мне уголовное дело деда, чтобы мы с матерью могли ознакомиться с ним не в его, а в моём кабинете без посторонних, и мы его прочитали.

Выглядело оно так.

Первым листом в деле был ордер на арест деда и обыск в его доме. Из ордера следовало, что следственными и агентурными материалами он уже изобличён в контрреволюционной деятельности. Понятно, что после такого вступления следствие проводилось только для видимости. Дед просто попал под разнарядку Приказа НКВД СССР № 00447 от 30 июля 1937 года «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов».

Согласно этой разнарядке в Московской области, куда в это время входила Рязань, было необходимо арестовать и расстрелять 5000 человек. Ещё 30000 человек нужно было заключить в лагеря на сроки от восьми до десяти лет. Решения по делам должны были принимать специально для этого созданные «тройки НКВД» в составе начальника областного управления НКВД, первого секретаря обкома ВКП(б) и областного прокурора.

Эти лимиты потом по просьбам местных партийных секретарей и начальников НКВД по всей стране неоднократно увеличивались, а дед, судя по датам, попал в самую первую волну, и шансов остаться живым у него не было. Как говорится, ничего личного. Просто надо было выполнять и перевыполнять план. У его старшего сына Саши (Александр Генрихович Г., 1918 г.р.), который летом 1941 года записался в народное ополчение и в октябре погиб в Вяземском котле, шансов и то было больше. Из полка, в котором служил дядя Саша, хоть кто-то остался жив и сумел выйти из окружения.

Следом за ордером на арест была подшита многостраничная анкета, где содержалось описание всей-всей-всей жизни Генриха Николаевича Г., 1893 года рождения. В анкете красным безжалостным карандашом были выделены три графы:

1) национальность – немец;

2) происхождение – из помещиков;

3) во время империалистической войны в царской армии служил в чине штабс-капитана.

Между прочим, в этой же анкете было записано, что с начала и до конца Гражданской войны дед служил командиром в Красной армии, но это красным карандашом подчёркнуто не было. Такие пустяки гуманной рабоче-крестьянской властью в качестве отягчающего вину обстоятельства не рассматривались.

Далее в деле были подшиты три протокола допросов шиловских крестьян. Из одного следовало, что, когда началась гражданская война в Испании, дед сказал, что война и до нас дойдёт. Второй свидетель показал, что дед проговорился, что колхозники кормят всё страну, но сами живут плохо. В третьем протоколе было сообщено нечто такое же опасное и контрреволюционное.

Затем шёл протокол допроса деда и заключение следователя, который считал контрреволюционную деятельность деда доказанной и полагал необходимым направить его дело на рассмотрение «тройки». В чём именно заключалась эта деятельность: мост ли через Оку дед собирался взорвать или, спрятавшись под одеялом, фигушки портретам вождей показывал, следователь не уточнял. После этого была подшита вырезанная из листа папиросной бумаги узенькая полоска, судя по качеству текста, отпечатанная на машинке под копирку третья или четвёртая копия. Это была заверенная секретарём вырезка из подписанного «тройкой» списка какого-то количества арестованных, подлежащих расстрелу, среди которых был и дед Генрих. И датированная следующим днём такая же вырезка из рапорта коменданта Рязанской тюрьмы о приведении в исполнение решения «тройки». Место захоронения указано не было.

Лишь недавно я узнал, что всех расстрелянных тогда в этой тюрьме тайно закапывали рядом с Лазаревским кладбищем Рязани.

Если я не обсчитался, то во исполнение Приказа 00447 в целом по стране за четыре месяца необходимо было оформить по первой категории 102550 человек, но и по количеству подлежащих расстрелу и по времени эта операция потом продлевалось до конца 1938 года. Конечно же, в это количество не входят люди, расстрелянные в это же время по приговорам судов и трибуналов. Речь идёт только о внесудебных постановлениях областных и республиканских «троек».

Естественно, никто из членов «тройки», осуществляя правосудие такими стахановскими темпами, не только не видел никого из обвиняемых, но и дел их в руках не держал. Они просто подмахивали принесённые им списки, для чего даже собираться вместе не надо было.

Проверить это очень легко. По Московской области пять тысяч человек, которых они должны были приговорить к расстрелу, делим на 122 дня (четыре месяца) и получаем по сорока одному обвиняемому в день. Реально ли ознакомиться с таким количеством уголовных дел?! А членов «тройки» - начальника областного НКВД, секретаря обкома и прокурора – и от остальных обязанностей никто не освобождал. И кроме первой категории нужно же было ещё отправить в лагеря 30000 человек по второй категории.

При таких разнарядках на аресты не только члены «троек» не имели возможности осуществлять какой-либо контроль над ходом следствия, но и районные начальники НКВД могли успевать утверждать ордеры на аресты, только если «следственных и агентурных материалов» не читали.

А начальники следственных отделов УНКВД так же, не читая, подмахивали заключения следователей.

Сейчас подлинность Приказа №00447оспаривается многими «историками». В числе прочих оснований, они доказывают, что согласно Конституции СССР 1936 года арест человека допускался лишь по постановлению, санкционированному прокурором, или по решению суда. Однако законы в СССР всегда существовали отдельно от реальной жизни, и я своими глазами видел не постановление, а именно ордер на арест деда, утвержденный не прокурором или судом, а начальником райотдела НКВД.

До сих пор простить себе не могу, что тогда, в 1992 году, я не догадался попросить нашего эксперта-криминалиста Михаила Юрьевича К. сфотографировать для меня все бумаги уголовного дела.

Когда я листал уголовное дело деда, я ещё ничего не знал о существовании Приказа №00447. Однако, все документы дела полностью соответствовали инструкции, изложенной в нём, которую я прочитал много позднее.

Те, кто оспаривает подлинность приказа, начавшего то, что сейчас именуется Большим Террором, почему то даже не заикаются о Постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 года №81 «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», вакханалию 1937-38 гг. прекратившую. А между тем в Постановлении прямо говориться и о лимитах, и о «тройках», и о недопустимости несанкционированных прокурорами арестов. Почитайте сами, если интересно.

Всем, у кого в те светлые годы, наполненные энтузиазмом и романтикой созидания нового общества, родственники тоже погибли при аналогичных обстоятельствах, и есть желание узнать подробности, сообщаю, что эти уголовные дела имеют гриф «Хранить вечно», и ознакомиться с ними можно, обратившись с заявлением в отдел ФСБ по месту жительства. Но при этом будет необходимо указать область, где родственник проживал до ареста, и представить документы, подтверждающие прямое родство. Когда я в начале двухтысячных захотел снова с эти делом ознакомиться, мне предложили представить свидетельство о рождении матери, её свидетельство о браке (при замужестве она приняла фамилию мужа) и своё свидетельство о рождении. Без этих документов мне отказали.

Кстати сказать, один из пунктов Приказа №00447 специально оговаривал, что члены семей тех, кто попал под разнарядку, репрессиям подвергаться не должны. Такое разъяснение свидетельствует, что обычно с родственниками не церемонились. Оно же объясняет, почему после ареста деда моя мать смогла спокойно окончить школу и поступить в институт.

Так всё обстояло в одной рядовой семье, и за подлинность этой истории я ручаюсь, так как и рассказы матери слышал, и уголовное дело деда, подтверждающее её рассказы, сам держал в руках и читал его.

Как это проходило в городах и районах тоже могу рассказать, но теперь только с чужих слов. В этом случае доказательств у меня нет, и я почём купил, за то и продаю.

В конце шестидесятых у моего старшего брата случился приступ аппендицита, и после операции он лежал в хирургическом отделении нашей больницы. Его соседом по палате был немолодой мужчина, который назвался бывшим начальником леспромхоза. Он рассказал брату, как в 1937 году из обкома ВКП(б) в район пришла разнарядка на определённое количество врагов народа, которых необходимо было выявить и арестовать.

В райкоме эту разнарядку разверстали по предприятиям пропорционально количеству работников и приказали руководителям в предписанные сроки представить в НКВД необходимые для арестов материалы. Рассказчик, по его словам, попытался оспорить возложенное на его долю количество контрреволюционеров. Он утверждал, что при небольшом количестве работающих, он просто не в состоянии стольких из своих подчинённых назначить затаившимися врагами. Его немедленно отстранили от работы, и разнарядка, конечно же, была выполнена, но уже новым начальником, который первым в список вредителей занёс своего предшественника.

Точно так же в семидесятых-восьмидесятых наш горком КПСС разверстывал по предприятиям и учреждениям количество сена, которое они должны были заготовить в порядке «шефской помощи» для нашего совхоза. Сено для совхоза, люди для расстрелов и лагерей – какая разница.

Брат говорил, что этот мужчина назывался бывшим начальником именно Ревдинского ЛПХ. Но я проверял: в Ревде в эти годы были лесоучастки нескольких заводов, а вот леспромхоза ещё не было. Либо брат ошибался, и мужчина был из начальников участков, либо он был начальником леспромхоза не в Ревде. Со второй половины пятидесятых таких перебравшихся на жительство в Ревду из деревень и посёлков Артинского, Ачитского, Нижнесергинского, Красноуфимского районов и из других мест было очень много. Я об этом знаю, потому что по работе мне частенько приходилось работать с адресной картотекой паспортного стола, где в листках прибытия обязательно указывается, откуда человек или женщина прибыл (а).

И не надо спорить со мной из-за слов о том, что Советский Союз и его законы существовали отдельно друг от друга, По закону советский рубль был единственным законным средством платежа на территории всей страны. Об этом даже на каждой купюре и банкноте было написано. Но кто из нас не слышал о сетях магазинов «Торгсин» и «Берёзка», о валютных барах в гостиницах «Интурист», о спецсекциях ГУМа, где простым людям с рублями делать было нечего.

Если голод, подобный голоду начала тридцатых годов, в России хотя бы во времена Годунова случился, то подобного унижения российского народа у нас не было даже во времена монголо-татарского ига. На территории собственной страны люди не везде могли воспользоваться законно заработанными деньгами этой страны, которая что-то такое гарантировала своим гражданам.

Ну и, наконец, что стало с теми людьми (или всё же нелюдями), которые творили это…

Осенью 1992 года ко мне по работе приехал сильно пожилой адвокат из областной коллегии. Когда мы с ним закончили с делом, из-за которого он приехал, я пригласил его выпить чаю, и разговор зашёл о модной тогда теме репрессий 30-х годов.

Оказалось, что мой собеседник во время массовой реабилитации пятидесятых работал в областном суде и был членом комиссии по реабилитации. Рассмотрев очередное дело и отменив приговор, если усматривались признаки фальсификации материалов следствия, они запрашивали в КГБ сведения об исполнителях беззакония, чтобы привлечь их к ответственности. А в ответ обычно получали справку, что такой-то расстрелян в конце тридцатых – начале сороковых годов. Я поверил своему собеседнику; возможно, он и сам верил этим справкам.

Но сейчас Интернет сильно расширил наши возможности, и я поинтересовался судьбой тех, кто ни за что приговорил моего деда к смерти. Дело в том, что 26 сентября 1937 года была образована Рязанская область, и дело деда, арестованного по московской разнарядке, должна была рассматривать уже Рязанская областная «тройка». В её состав по должности обязаны были входить начальник УНКВД по Рязанской области Вершинин Сергей Яковлевич, и.о. первого секретаря обкома Тарасов Степан Никонович и прокурор области Зайцев Василий Ефимович.

Вершинин вышел на пенсию в 1947 году и умер в 1970-м. Тарасов умер в 1955-м. Зайцев умер в 1957-м.

Думаю, что и те, кто избивал подследственных на допросах, а затем отправлял их дела на рассмотрение «троек» на верную смерть, и сами члены «троек», и ветераны Коммунарки и Куропат в массе своей тоже благополучно дожили до пенсий, ходили по улицам, позвякивая государственным наградам, а затем умерли в своих постелях, оплакиваемые родными и знакомыми.

Теперь давайте снова вернёмся к нетлёнке Александра Александровича Бушкова и на паре примеров посмотрим, как то, что следователями НКВД было сделано в 1937 году, он старательно повторяет уже в две тысячи четвёртом