Почему в Конго не капитализм

Как верно заметил Жан-Батист Масийон, «государства, в которых правит толпа, отрекаются от законов так же легко, как и от веры своих отцов». Революции традиционно сопровождаются грабежами и национализациями, после чего, если новая власть строится на социалистических принципах, больная страна неизбежно погружается в нищету…

Читатели спрашивают, почему и в Швеции, и в Демократической Республике Конго капитализм, однако ВВП на душу населения в Швеции в 40 раз больше, да и вообще жизнь в Конго навряд ли может служить хорошей рекламой капитализма.

Отвечаю. Потому что основа капитализма — это право частной собственности. В Конго его нет, оттуда и бедность. В Швеции — есть.

Рассмотрим пятерых воображаемых молодых людей: из Китая, Швеции, Конго, Гаити и СССР. Допустим, каждый из них хочет открыть небольшую мебельную мастерскую, чтобы делать там табуретки, тумбочки и столы.

1. Китаец снимает помещение, покупает инструменты, даёт рекламу и начинает работать. В Китае сейчас чистый капитализм, так что китаец может быть уверен, что никто не придёт его грабить, и что он сможет строгать свои табуретки десятилетиями, закон и силы правопорядка полностью на его стороне.

2. Швед делает всё то же самое, что и китаец. В Швеции условия для бизнеса хуже, — выше налоги, дороже электричество, дурнее бюрократия, — однако права собственности в Швеции защищены. Поэтому и у шведа, несмотря на его справедливые жалобы, всё в порядке: мастерская работает. Это тоже капитализм.

3. Конголезец строит нехитрую хижину, покупает старые топор и пилу, мастерит первую табуретку из красного дерева, спиленного в ближайшем лесу. Когда табуретка готова, к нему приходит отец семейства и забирает табуретку себе. Разгневанный грабежом конголезец продаёт топор и пилу, после чего зарекается заниматься бизнесом когда-нибудь снова. Это — не капитализм. Это родоплеменной строй с коллективной собственностью на вещи.

4. Гаитянин открывает мебельную мастерскую, после чего к нему приходят представители местных бандитов с вопросом «кто твоя крыша». Пару лет гаитянин делает табуретки, отстёгивая большую долю дохода рэкетирам, а потом его мастерскую взламывают ночью, чтобы вынести оттуда и инструменты, и материалы, и готовый товар. Гаитянин разоряется, кое-как разбирается с долгами и переквалифицируется из столяров в бандиты. Это не капитализм, это анархия.

5. Советский инженер покупает на проходной завода инструменты, а со стройбазы ему привозят кривые краденые доски. Табуретки он делает у себя на кухне (так как купить гараж не так-то легко), но после пятой проданной табуретки за инженером приходит ОБХСС. «Спекулянту» удаётся отделаться условным сроком, после чего он зарекается даже прикасаться к рубанку. И это, опять-таки, не капитализм.


С точки зрения далёкого от реальных дел человека принципиальной разницы между перечисленными выше странами нет. Столица Конго, Киншаса, является мегаполисом с населением в 15 млн человек: там полно мебельных мастерских. В СССР табуретки тоже делали: и на дореволюционных фабриках, отобранных большевиками у владельцев, и даже на новых, построенных уже в советские времена.

Казалось бы, не всё ли равно, кто конкретно владеет мебельным производством: глава семейного клана, как в Конго, или коллективный класс номенклатуры, как в СССР, или обычный буржуй, как в Швеции и в Китае? При любом строе за распиловочным станком стоит не владелец предприятия, а простой парень в синей спецовке, которому девятого на карту падает зарплата, а двадцать пятого — аванс…

Что же, результаты на табло. В современном мире экономически успешны только капиталистические страны — то есть страны, где государство жёстко защищает права гражданина на его мебельную мастерскую. Страны, в которых владельцев мебельных мастерских грабят или сажают в тюрьму — Конго, Гаити, коммунистические режимы 20-го века, Россия с 1992 по 1998 год — в итоге неизбежно отстают.