Буржуазный патриотизм и сталинская ВКП(б)

Классовая борьба, которую ведёт пролетариат во главе с коммунистами, кардинально отличается от всех других форм политического противостояния в буржуазном обществе. Это борьба не на жизнь, а на смерть. Цель пролетариев — ликвидировать буржуазию как класс, построить новое общество, исключающее частную собственность и рыночные отношения. Тогда как буржуазия и её политическая обслуга стремятся уничтожить коммунизм как сколько-нибудь значимую силу, ликвидировать «коммунистическую угрозу», продлив своё господство.

Мы должны понимать, что мы на войне. А значит, быть готовыми прибегать к любым средствам, которые способствовали бы конечной победе или хотя бы наименьшему ущербу в ситуации, когда сила не за коммунизмом. И одним из таких средств, ведущих к неизбежным издержкам, но часто необходимых, является политический компромисс с какой-либо из буржуазных сил или идеологий, в конкретных условиях наименее враждебной коммунизму, относительно остальных. Суть такого компромисса в том, что коммунисты временно прекращают или ослабляют борьбу против этой политической силы или идеологии, в обмен на то, что и она, будучи чуждой коммунизму, начинает в какой-то степени служить ему.

Лидер партии большевиков, а затем и первого в мире пролетарского государства В. И. Ленин уделял большое внимание тому, чтобы донести до соратников мысль о необходимости допускать компромиссы в определенных ситуациях. Особое внимание этому вопросу уделено в работе «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме». Она была обращена в первую очередь к руководителям и рядовым членам только формировавшихся коммунистических партий стран Западной Европы и Северной Америки. Ленин писал:

«Вести войну за свержение международной буржуазии, войну во сто раз более трудную, длительную, сложную, чем самая упорная из обыкновенных войн между государствами, и наперёд отказываться, при этом от лавирования, от использования противоречия интересов (хотя бы временного) между врагами, от соглашательства и компромиссов с возможными (хотя бы временными, непрочными, шаткими, условными) союзниками, разве это не безгранично смешная вещь? Разве это не похоже на то, как если бы при трудном восхождении на неисследованную ещё и неприступную доныне гору мы заранее отказались от того, чтобы идти иногда зигзагом, возвращаться иногда назад, отказываться от выбранного раз направления и пробовать различные направления?..
Связывать себе наперёд руки, говорить открыто врагу, который сейчас вооружён лучше нас, будем ли мы воевать с ним и когда, есть глупость, а не революционность. Принимать бой, когда это заведомо выгодно неприятелю, а не нам, есть преступление, и никуда не годны такие политики революционного класса, которые не сумеют проделать „лавирование, соглашательство, компромиссы“, чтобы уклоняться от заведомо невыгодного сражения»¹ .

Как известно, в политике партии большевиков Ленин не раз становился инициатором серьёзных компромиссов, встречавших очень неоднозначную реакцию даже внутри самой партии. Самые известные примеры — Брестский мир с кайзеровской Германией и её союзниками, а также начало «Новой экономической политики» — допущения в СССР легального существования буржуазии и частнособственнических отношений. В обоих случаях Ленину пришлось преодолевать немалое сопротивление части партийцев, однако же он буквально «продавил» решения, которые считал правильными.

Есть и менее известные примеры компромиссов, на которые шло ленинское руководство. В частности, сотрудничество советского правительства с буржуазно-националистическим режимом Турции в начале 1920-х гг. Правительство Мустафы Кемаля Ататюрка проводило политику террора в отношении турецких коммунистов, тем не менее, большевики были его союзниками в противостоянии общему врагу — западному империализму, в первую очередь британскому² .

Ленинские компромиссы немало послужили сохранению Советской власти, тому, что она в тяжелейших условиях смогла устоять почти на всей территории бывшей Российской Империи. Однако компромиссы несли с собой и определённые издержки. Опасность любого компромисса, на который идёт коммунистическая партия, в том, что широкие массы, поддерживающие партию, могут не осознавать сущность этого компромисса. Любая уступка может быть воспринята не как временное отступление перед чуждыми силами, а как дополнение марксистской теории, принципиальный момент. Либо — наоборот, как предательство, капитуляция перед буржуазией — в силу «революционного нетерпения», требования «всего и сразу», проявляемых некоторыми революционерами во все эпохи.

И сегодня несть числа «марксистов», которые обвиняют Ленина в измене, отходе от учения Маркса, замене его на «реалполитик». И ещё более многочисленны люди, утверждающее то же самое, но «со знаком плюс». Мол, Ленин — не «коммунистический фанатик», а прагматик, который понял утопичность классового подхода, ликвидации частной собственности и т. д. Особенно часто подобный вымысел спекулирует на «Новой экономической политике».

Та же судьба постигла и компромиссы, которые коммунистическая партия вынуждена была осуществлять в годы, когда во главе неё стоял И. В. Сталин. Здесь главным компромиссом, имевшим различные аспекты, стали уступки патриотической идеологии со стороны марксизма-ленинизма. Уступки «надклассовому» патриотизму, а называя вещи своими именами — буржуазному патриотизму.

Буржуазный патриотизм (а никакого иного патриотизма в буржуазном государстве быть не может) — это политическая идеология, а не некое «просто чувство», как утверждают многие. Суть данной идеологии состоит в том, что страна, в которой родился и проживает патриот, объявляется непреходящей ценностью, чем-то существующим «от века» и потому нуждающемся в защите от внешней агрессии, неважно со стороны каких сил и в какой ситуации. Причём носитель этой идеологии — совершенно не обязательно сторонник правящего в данной стране политического режима. Он может быть и оппозиционером, и даже революционером, но его взгляды и действия обусловлены всё тем же — есть «моя страна» и есть «остальной мир». В отношении пролетарского класса патриотизм вреден тем, что подменяет необходимый для любого сознательного человека труда марксистский классовый подход. «Я конечно, коммунист, но я и свою страну люблю и буду защищать, даже при капитализме», — такая логика привела к предательству очень многих марксистов за полтора столетия существования коммунистического движения.

Оппозиционные левые патриоты, в частности, в современной России, во многих случаях пытаются разделить понятия «страна» и «государство». Дескать, мы — противники существующего российского буржуазного государства, но любим Россию как страну, в связи с чем во многом и выступаем против буржуазного строя в ней. Но, с точки зрения марксистской науки, это не более чем софистика, порождённая идеологическими заблуждениями. Так как невозможно провести это разделение, при вычитании «страна минус государство», в остатке не остаётся ничего, кроме не имеющего отношения к политике восхищения родной культурой, природой, историей и прочих чисто эмоциональных вещей. Любить пейзажи, например, средней полосы России или творчество Льва Толстого может человек, родившийся и живущий в любой части мира, тем более для коммунистов свойственно уважительное отношение ко всему ценному культурному наследию прежних эпох, как и к экологии всего мира. То, что это уважение в широких массах связывается с «защитой России» или любого другого капиталистического государства — следствие влияния буржуазной идеологии.

Для большинства людей свойственно испытывать особо тёплые чувства к тому месту, где они родились и выросли. Это действительно всего лишь чувства, а не идеология, и не имеют отношения к патриотизму. Но, спрашивается, почему эта любовь концентрируется именно на стране, в границах, которые созданы правящими классами в те или иные эпохи? Ведь место рождения — это и родной регион, и город, и деревня, и даже улица.

А страна здесь выделяется потому, что именно в рамках страны (государства) формируется рынок при капитализме, формируются основные группировки правящего класса, господствующие на этом национальном рынке. Было время, при феодальном строе, когда основной экономической ячейкой была не страна, а отдельная область (феодальное владение), отдельный город. И знаменем господствующих классов был не национальный, а местный (провинциальный или городской) патриотизм, национальное же деление не имело большого значения, да ещё и не успело сложиться в современном виде.

Маркс и Энгельс потому и писали про отсутствие Отечества у пролетариев, что понимали экономические, классовые корни патриотизма. Восходящему к власти классу буржуазии в борьбе с феодалами необходимо было, во-первых, уничтожить внутренние границы той или иной страны, затруднявшие капиталистическое предпринимательство, во-вторых, сплотить вокруг себя эксплуатируемые массы (в отличие от феодалов, буржуазия сама по себе не является военной силой и не может бороться за власть без поддержки масс). И в то время буржуазный патриотизм, шедший на смену феодальной раздробленности, противостоявший феодальной идеологии с её обоснованием сословного разделения, играл прогрессивную роль («нет высших и низших, все мы — французы, все мы — англичане»). Но после окончательного формирования классов буржуазии и пролетариата, выдвижения борьбы между ними на первый план в политической жизни общества, буржуазный патриотизм стал реакционен, препятствуя формированию классового самосознания у пролетариата — «социальное положение вторично, главное, что мы французы или англичане и одинаково любим свою страну». Национальные рамки буржуазного рынка, а также весь пропагандистский аппарат буржуазии как тогдашней, так и современной, направлены на то, чтобы пролетарий свою естественную любовь к родной местности, родным людям отождествлял со страной, а также нацией. В буржуазных странах с большими пережитками феодализма это особенно заметно, так как в такой ситуации у эксплуатируемых часто сохраняются пережитки старой, докапиталистической «идентификации» и соответственно докапиталистический «патриотизм», связанный более не со страной или нацией, а отдельной местностью и религией. Это было характерно и для царской России, ещё в начале XX века. Современный американский исследователь Давид Бранденбергер приводит интересные факты на этот счёт:

«Будучи малообразованной, или вообще не получившей никакого образования, большая часть русскоговорящего населения империи с трудом могла представить себе большее политическое сообщество, чем то, что определялось их местными экономическими, культурными и родственными связями. Процесс, превративший, согласно Ю. Веберу крестьян во французов в XIX веке, едва набирал обороты на русскоговорящих территориях Восточной Европы на рубеже XX века.
<…>
…не вызывает сомнений, что в XIX — начале XX вв. среди русских более или менее последовательной была лишь „региональная идентичность“. Один исследователь иллюстрирует превосходство местных идентичностей в обозначенное время следующим наблюдением:
„<…> Язык крестьян изобиловал словами, фразами, пословицами, описывающими уникальность их ‚места‘, где, как говорилось, ‚птицы поют по-другому и цветы цветут ярче‘“.
Хорошим примером является слово „родина“, которое знаменитый толковый словарь В. Даля определяет в двух значениях: как синоним политического термина „государство“, и в разговорной речи, как способ описания родного края, области или города жителя России. Будучи красноречивым указанием на скромные масштабы „воображаемых сообществ“ внутри общества, факты подобного рода подтолкнули другого исследователя к выводу, что средний крестьянин на рубеже веков „плохо понимал, что такое ‚русскость‘. Он мыслил себя не как ‚русский‘, а как ‚вятский‘ или ‚тульский‘“. Представления крестьян не изменялись, даже когда они уходили из деревень, чтобы пополнить ряды зарождающегося городского рабочего класса.
Неудивительно, что недоразвитое и непоследовательное национальное самосознание влекло за собой и отсутствие патриотических чувств у населения»³ .

Забегая вперёд, подчеркнём, что, по нашему мнению, эта ситуация многое объясняет и в особенностях советского патриотизма, сложившегося впоследствии в сталинскую эпоху. В середине 1930-х гг., в ходе строительства основ социализма в СССР, впервые в истории на территории бывшей Российской Империи сложилось общее культурное пространство. Массы в условиях ликвидированной неграмотности, доступа к образованию и науке получили возможность, в частности, изучать и осмысливать историю страны. Это привело и к росту национального самосознания, как среди русских, так и других народов. Достижения русских полководцев, учёных и т. д. стали всеобщим достоянием. Естественно, гордиться принадлежностью к одной нации с Ломоносовым, Суворовым и Нахимовым не означает ухода с коммунистических позиций, но потенциально эта гордость, будучи ложно понятой, могла вести и к идеологическим извращениям. Показательно, что Ленин в своей знаменитой статье «О национальной гордости великороссов» среди тех исторических личностей, которыми следует гордиться русскому марксисту, называл революционеров, но не царских полководцев и учёных реакционных взглядов. И как раз в эту позицию патриотизм сталинских времён внёс изменения.

Это новое национальное самосознание у большинства граждан СССР накладывалось на пролетарское классовое сознание, причудливым образом переплетаясь с ним. По сути, здесь, как и во многих других сферах жизни страны, государству диктатуры рабочего класса пришлось доделывать работу капитализма, и это определило специфику общественного сознания СССР. В том числе и не лучшие его аспекты, в конечном счёте противоречащие задаче коммунистического строительства, предполагающего отмирание наций, объединение их на основе складывания единой культуры, куда войдут прогрессивные элементы всех национальных культур.

Научный коммунизм, будучи идеологией пролетариата, с самого начала разоблачал буржуазную идеологию, все уловки буржуазии, направленные на то, чтобы внушить пролетариату картину пресловутой «одной лодки», в которой якобы находятся все классы, противопоставляя всем видам национализма и патриотизма пролетарский интернационализм. Все национальные войны, защиту суверенитета коммунизм считает допустимыми с точки зрения рабочего класса лишь постольку, поскольку всё это может содействовать конечной победе коммунизма. Отсюда, в частности, известная неприязнь Маркса и Энгельса к современной им России, пытавшейся играть роль центра европейской контрреволюции. Классики призывали европейские народы к сопротивлению и разгрому России, защите своих стран от её влияния, не вследствие «русофобии», как фантазируют наши нынешние патриоты, а с точки зрения интересов рабочего класса. Точно так же было и в случае, к примеру, франко-прусской войны, в которой Маркс и Энгельс первоначально поддерживали прусское правительство как более прогрессивное⁴ .

Конечной же целью коммунизма было и остаётся установление власти рабочего класса в мировом масштабе, ликвидация всех современных государств, слияние их в единую всемирную социалистическую республику, которая затем отмирает по мере построения полного коммунизма. Тот, кто считает иначе — тот не коммунист. Все идеи о «русском социализме», «русском коммунизме» — буржуазный обман, ничем не отличающийся от всяческих скандинавских «социализмов».

Однако в эпоху империализма, как и предполагал Ленин, вследствие неравномерности развития различных стран и регионов, пролетарские революции привели к созданию социалистических государств, вынужденных сосуществовать с капиталистическими, в том числе и налаживая с ними экономические и иные отношения, так как сломить их разом коммунизм был не в силах. Это привело к появлению вопроса о соотношении между всемирными, классовыми, задачами коммунизма и патриотизмом социалистических государств.

Патриотизм, по выражению Ленина, является порождением «обособленных Отечеств», и поэтому, коль скоро возникло обособленное социалистическое Отечество, не мог не возникнуть и социалистический патриотизм. Поэтому неслучайно известное воззвание Ленина, написанное в феврале 1918 г., было озаглавлено «Социалистическое Отечество в опасности!» 7 ноября 1917 г. у всего мирового пролетариата появилось Отечество — Советская Россия, территория, освобождённая из-под власти капиталистов.

Тем не менее, даже такое Отечество в первые послереволюционные годы рассматривалось коммунистами как явление сугубо временное, необходимое лишь до победы мировой социалистической революции. Причём существовало чёткое понимание, что территория бывшей Российской Империи стала таковым Отечеством лишь в силу революции, в силу того, что в России была создана самая сильная и адекватная ситуации коммунистическая партия.

«Доступ в Союз открыт всем социалистическим советским республикам, как существующим, так и имеющим возникнуть в будущем, что новое союзное государство является достойным увенчанием заложенных ещё в октябре 1917 г. основ мирного сожительства и братского сотрудничества народов, что оно послужит верным оплотом против мирового капитализма и новым решительным шагом по пути объединения трудящихся всех стран в Мировую Социалистическую Советскую республику»,

— указывалось в Конституции СССР 1924 г.⁵

Советский строй как продолжение «великой Руси», детище её «национального характера» и прочие химеры, обычные для современных российских патриотических левых, большевиками отвергались однозначно, будучи в то время уделом лишь определённой части белой эмиграции, признавшей поражение и готовой к сотрудничеству с Советской властью («сменовеховство»).

В условиях, когда победа революции если не в мировом масштабе, то в европейских странах, ожидалась в ближайшие годы, руководство большевистской партии и СССР справедливо не видело смысла в акцентировании внимания масс на социалистическом патриотизме. Ситуация начала меняться к концу 1920-х гг., когда на первый план выдвинулась перспектива войны СССР с блоком капиталистических государств. Это привело к подчёркиванию роли советского государства как Отечества трудящихся. Например, Сталин в речи на всесоюзной конференции работников социалистической промышленности в 1931 году заявил:

«В прошлом у нас не было и не могло быть отечества. Но теперь, когда мы свергли капитализм, а власть у нас, у народа, — у нас есть отечество и мы будем отстаивать его независимость»⁶ .

Подчеркнём, что социалистический патриотизм сталинских времён никогда не отделялся от борьбы за мировую революцию, за победу коммунизма во всём мире. В научной теории компромиссы невозможны, будучи марксистом, Сталин это хорошо понимал. Уступки буржуазному патриотизму, о которых речь пойдет далее, были сделаны на уровне массовой пропаганды, «сиюминутной» тактики в условиях надвигавшейся войны.

Внешняя угроза к тому же дополнялась внутренней. Проблемой социализма в отдельно взятой стране с самого начала стало наличие большого количества представителей свергнутых классов, которые, будучи разбиты в Гражданской войне, тем не менее, могли играть роль «пятой колонны» в случае открытой войны СССР с капиталистическим окружением. Кроме того, против Советской власти была направлена и мелкобуржуазная стихия, имевшая корни, прежде всего, в единоличном крестьянстве. Эта среда в массе своей поддержала большевиков в Гражданской войне, по причине ликвидации ими помещичьего землевладения, а затем внешне была удовлетворена НЭПом. Но это не значит, что сельская мелкая буржуазия прекратила стремиться к установлению более выгодной для себя власти, которая дала бы полную свободу мелким собственникам. Это проявлялось как в идейной борьбе, коррумпировании кулаками советского и партийного аппарата в деревне, так и в надеждах, связанных с возможным поражением в СССР в будущей войне. В упомянутом труде Бранденбергера приводятся следующие отзывы представителей крестьянства по поводу угрозы войны в 1927 г., зафиксированные в документах советских спецслужб:

«Нам незачем кричать: Ведите нас против буржуазии, мы все, крестьяне, костьми ляжем на защиту Соввласти! Этого вам, коммунистам, не дождаться, так как крестьянам не за что защищать власть, она нам ничего не дала, а все права и привилегии дала вам, коммунистам, так идите и защищайте сами!» [Калужская губерния].

«Англия собирается выступить войной против СССР, но русскому человеку войны надоели, и никто не пойдёт воевать. Советская власть для нас как сон и как временное явление: рано или поздно её не будет, а должно быть Учредительное собрание» [Криворожский округ].

«Англия предъявила коммунистам — сдаться без бою, и в России поставят президента, которого пожелают Англия или крестьяне России. Если же коммунисты не сдадутся, Англия пойдёт войной. С нас крови хватит, и хорошо бы, если коммунисты сдались без бою» [Амурский округ].

«Скоро будет война, дадут нам, крестьянам, оружие, а мы обратим против Соввласти и коммунистов, нам власть рабочих не нужна, мы её должны сбросить, а коммунистов удушить» [Московская губерния]⁷ .

Между прочим, именно с необходимостью сломить эту мелкособственническую силу, лишить её влияния в деревне, была связана и политика коллективизации, особенно такой её аспект, как раскулачивание (впоследствии не проводившееся в советской форме ни в одной стране, из тех, что строили социализм). Это в целом было успешно сделано, но проблема «недостаточности» только лишь классовой, бескомпромиссной марксистской идеологии применительно к широким массам советского общества не исчезла. И потребовала новых решений, в частности, уступок остаткам буржуазной идеологии в тех аспектах, в которых она могла послужить задаче выживания СССР.

Таким образом, к середине 1930-х гг. Советский Союз оказался в новой сложной ситуации, требовавшей новых решений, корректировки политического курса партии. Подъём мирового революционного движения периода экономического кризиса 1929–1933 гг., несмотря на героическую борьбу коммунистов во многих странах, не привёл к социалистическим революциям. Буржуазия во всём мире применила два новых своих орудия — социал-реформистскую политику и фашизм. В зависимости от ситуации, капиталисты либо допускали к власти левобуржуазные силы (включая псевдомарксистов), либо устанавливали фашистские диктатуры.

В этих условиях советскому руководству стало ясно, что СССР предстоит война классовая по содержанию, но национально-освободительная по форме, то есть СССР как государство с определённой территорией, населённое определёнными нациями, вынужден будет противостоять буржуазным национальным государствам, в условиях, когда буржуазные правительства пользуются поддержкой значительной части пролетариев, которым буржуазно-мещанские идеалы оказались ближе коммунистических, ибо социал-демократия и фашизм показали свою эффективность. Особенно это стало ясно после победы нацистов в Германии в 1933 г. Страна с мощной коммунистической партией, многочисленным рабочим классом, буржуазный строй которой, казалось, висел на волоске, стала оплотом империалистических сил, главным «боевым кулаком» мирового капитализма, направленным против СССР. Неслучайно именно с 1934–1935 гг., когда померкли надежды на быстрый крах нацистского режима, берёт начало компромиссная политика коммунистического движения как внутри СССР, так и на международной арене.

ВКП(б) на идеологическом фронте вынуждена была решать две задачи:

1. Сплотить внутри СССР всех граждан, независимо от их как нынешней, так и прежней классовой принадлежности (формальная ликвидация эксплуататорских классов только что завершилась, и их бывшие представители имелись в большом количестве), довести до сознания отсталых и классово-враждебных элементов мысль, что поражение СССР в войне против буржуазных государств будет означать не только крах коммунизма, но и превращение территории СССР в колонию, её закабаление и ограбление, о котором правящие классы других стран мечтали задолго до революции. Одновременно стимулировалось размежевание в среде белой эмиграции, представители которой вынуждены были решать для себя вопрос — «стоит ли возможное уничтожение большевиков гибели России, не только Советской, но и вообще любой». 
2. Внести раскол в буржуазный лагерь, воспользовавшись распрями внутри него. В первую очередь, тем, что фашистские режимы, уничтожая коммунистическое движение, одновременно, во-первых, ликвидировали парламентскую демократию, а значит, лишали политических прав связанную с нефашистскими партиями буржуазию, интеллигенцию, шедших за буржуазными партиями и социал-демократией рабочих; во-вторых, фашизм, особенно немецкий, был формой агрессивной империалистической политики конкретных государств, буржуазия которых угрожала не только СССР, но и своим империалистическим конкурентам, претендуя на силовой захват как их колоний, так и собственно территорий этих государств. 

Весь сталинский патриотический поворот в идеологии становится понятным, если рассматривать его как компромисс, связанный с решением данных задач, задач, которые вынудили временно отодвинуть лозунги о мировой пролетарской революции. Любой тактический компромисс имеет смысл только тогда, когда коммунисты обладают влиянием, достаточным, чтобы реально воздействовать на ситуацию в стране и мире, но недостаточным, чтобы убрать со своего пути всех врагов сразу. Именно в такой ситуации и был СССР, попытки же некоторых современных левых сект, не имеющих никакого влияния, говорить о «тактике», беспринципно поддерживая одни буржуазные силы против других, ссылаясь на опыт ВКП(б), просто смешны.

Обратимся вначале к особенностям компромиссной политики ВКП(б) внутри СССР. Главным здесь стала значительная корректировка официальной трактовки событий дореволюционной истории, и эти аспекты компромисса и сегодня становятся объектом буржуазного паразитирования на сталинском курсе. Сразу оговоримся — мы считаем абсолютно лишёнными любых оснований домыслы о якобы уходе лично И. В. Сталина и ВКП(б) в целом в описанный период с марксистских позиций. Достаточно почитать труды Сталина за соответствующие годы, чтобы убедиться, что фундаментальные положения марксизма-ленинизма никогда не подвергались им ревизии. Единственным исключением может показаться утверждение о возможности строительства полного коммунизма в капиталистическом окружении, о сохранении пролетарского государства на высшей фазе коммунистической формации, сделанное Сталиным в 1939 г. на XVIII съезде ВКП(б)⁸ . Но, на наш взгляд, это есть лишь ошибочная, неудачная формулировка при попытке доступно объяснить массам противоречие текущего момента — с одной стороны, социализм в СССР был построен в основном, на повестку дня становились задачи подготовки к строительству полного коммунизма, но одновременно в капиталистическом мире торжествовала реакция — «мировая революция откладывается, но мы не собираемся отказываться по этой причине от строительства коммунизма». Абсолютно достойная, марксистская позиция получила неадекватное, противоречащее марксизму выражение в массовой пропаганде. Несомненно, решать отдельные задачи, связанные со строительством полного коммунизма, социалистическое государство должно и в условиях противостояния с капиталистическим миром, однако окончательное торжество полного коммунизма — бесклассового, безгосударственного общества возможно лишь в мировом масштабе, когда у социалистического общества отпадёт необходимость во всех государственных функциях, включая внешнюю оборону.

В целом же, патриотический компромисс в конечном счёте служил победе коммунизма, под прикрытием уступок коммунисты боролись и одерживали верх над врагами рабочего класса. Увы, успехи с допущением уступок всегда имеют свои издержки.

Надо отметить, что советская историческая наука первых послереволюционных лет страдала определёнными изъянами. Можно вспомнить хотя бы известный учебник М. Н. Покровского «Русская история в самом сжатом очерке», написанный в начале 1920-х гг. В частности, в нём народные восстания времён «Смутного времени» характеризовались как «Крестьянская революция», в силу перехлёста в борьбе с дореволюционной идеологией отсутствовало изложение событий Отечественной войны 1812 г., некоторые утверждения, имевшие целью уязвить царизм и его сторонников, были основаны на непроверенных слухах, например, о смерти Петра I от сифилиса и т. д.⁹

«Патриотический поворот» середины 1930-х гг. исправлял подобные перегибы, но одновременно, особенно на уровне массовой пропаганды, перегибал в другую сторону. Обвиняя Покровского и его историческую школу в понимании истории как «политики, опрокинутой в прошлое», советские идеологи своим новым патриотическим курсом фактически подтверждали правоту данного определения. Взгляд на дореволюционную историю менялся, повинуясь изменению политической ситуации в СССР и в мире. Это видно и по некоторым претензиям в адрес Покровского.

«То, что Покровский не показал грабительских целей японского империализма, а изобразил дело так, что Япония только защищалась от хищнических стремлений царского правительства, несомненно, играет на руку японским интервентам»,

— писал Емельян Ярославский в 1939 г. в статье «Антимарксистские извращения и вульгаризаторство так называемой „школы“ Покровского»¹⁰ .

Главное место в подобных выступлениях занимал не научный разбор ошибок, а разгром Покровского и его единомышленников за политические шатания (с традиционным в те годы притягиванием их к троцкизму) и несоответствие их воззрений потребностям текущего момента. «Школа Покровского» стала жертвой политических обстоятельств, которые потребовали изменений в трактовке исторических событий.

Фактически советская пропаганда в те годы создавала мифологизированные, модернизированные образы Александра Невского, Минина и Пожарского, Александра Суворова. Терялась классовая сущность подобных исторических деятелей, они выдавались чуть ли не за единомышленников Советской власти, её своеобразных предшественников в прошлых эпохах. В односторонне патриотическом духе подавалась та же война 1812 г. и некоторые другие войны, которые вела царская Россия. Вновь подчеркнём, что это происходило не на уровне теоретических трудов, а научно-популярных брошюр, художественного творчества, наглядной агитации и т. д. Можно вспомнить, в частности, известный плакат «Рапорт предку», на котором краснофлотец рапортует об успехах Петру I, частые апелляции к «мужеству великих предков», характеристика советских солдат как «внуков Суворова, детей Чапаева».

В перспективе это вело к укоренению в советском обществе «надклассового взгляда» на ряд аспектов дореволюционной истории. И в дальнейшем в СССР, особенно после победы ревизионистов, откровенно буржуазный взгляд на прошлое, прикрывавшийся советским патриотизмом, противостоянием Западу, становился всё более распространённым. Александр Яковлев, будущий видный соратник Горбачёва, писал в 1972 г. в своей знаменитой статье «Против антиисторизма» (написанной, надо отметить, на хорошем марксистском уровне):

«Внеисторический, внеклассовый подход к проблемам этики и литературы характерен для понимания М. Лобановым эпопеи Л. Толстого „Война и мир“ (статья „Вечность красоты“, „Молодая гвардия“, № 12, 1969). Отечественная война 1812 года трактуется М. Лобановым как период классового мира, некоей национальной гармонии. Неприятие М. Лобанова вызывают идеи Великой Французской буржуазной революции: якобы избавление от них как от „наносного, искусственного, насильственно привитого“ и возвращение к „целостности русской жизни“ обеспечило, по его мнению, „нравственную несокрушимость русского войска на Бородине“»¹¹ .

Хороший пример того, как идеи, нетерпимые в СССР 1920-х — начала 1930-х гг., допущенные в сталинское время как компромисс, были подхвачены проводниками буржуазной идеологии и «творчески развиты» для атак на марксизм. Причём в постсталинское время антикоммунисты вели уже практически легальную деятельность. Яркий представитель «патриотического» направления среди советских интеллигентов, известный поклонник дореволюционных черносотенцев и одновременно кумир постсоветских левых патриотов, Вадим Кожинов, впоследствии вспоминал:

«Одним из центров возрождения патриотических идей явилось восстановленное в 1966 году Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры (ВООПИК); все общества этого рода были закрыты и даже репрессированы на рубеже 1920−1930-х годов. В 1964 году в здании Исторического музея собрался десяток молодых людей, часть из которых стала духовным ядром учреждённого спустя два года общества. И среди собравшихся был всего только один представитель старшего поколения, проведший в ГУЛАГе около тридцати лет, Олег Васильевич Волков, который — ясно это помню — сказал тогда не без тревоги:
„А не окажемся ли мы все, господа, на Соловках?“
Важно знать, как и почему удалось официально утвердить это общество. В 1965 году возникли конфликты на советско-китайской границе, и поначалу имели место отказы противостоять нарушителям: ведь они, мол, такие же коммунисты, как мы. В этих обстоятельствах Главное политическое управление Советской армии поддержало идею создания ВООПИК. И с 1966 года в кельях Высокопетровского монастыря еженедельно собирались несколько десятков молодых ревнителей (из старшего поколения там опять-таки никого не было, кроме О. В. Волкова и ещё исторического романиста В. Д. Иванова). Собрания эти получили негласное название „Русский клуб“. „Русский клуб“, помимо прочего, устраивал достаточно действенные конференции во многих городах — Новгороде, Смоленске, Суздале, Белгороде и др., а целый ряд его участников энергично выступали в печати. Эти выступления имели немалое значение. Возьмём хотя бы мемуарную статью Владимира Николаевича Осипова в „Нашем современнике“, где он говорит, что „во второй половине 60-х годов… на опустошённой русской почве нежданно-негаданно взметнулась плеяда Белинских, причём Белинских лишь в смысле таланта и темперамента. Кожинов, Лобанов, Семанов, Чалмаев, Палиевский, О. Михайлов, Д. Жуков…“ Почти все перечисленные Осиповым люди вступили на патриотический путь именно на почве „Русского клуба“»¹² .

Подобные господа несомненно и заслуженно оказались бы на Соловках в 20-30-е гг., да даже и в разгар «борьбы с космополитизмом», но ревизионистское руководство КПСС предоставило им возможность паразитировать на идеологических проблемах советского общества, связанных с патриотизмом и, в частности, сталинским компромиссом. От всех этих патриотов брежневской эпохи ниточка потянулась дальше, к нынешним красным и не очень красным патриотам российского империализма, извращающим взгляды Сталина и его политику, протаскивая антикоммунистические позиции как в истории, так и по отношению к современной ситуации, особенно по национальному вопросу.

Тем не менее, сиюминутные задачи патриотическая пропаганда сталинских времён решила довольно эффективно. Бранденбергер отмечает:

«В необычайно откровенном заявлении одного из учителей в конце 1937–1938 учебного года, вероятно, лучше всего выражен дух советского довоенного политического образования: „Мои ребята, может быть, не все исторические факты знают отлично, но одно я могу с уверенностью сказать — они поняли, кого они должны ненавидеть и кого должны любить. Они ненавидят тех, кто угнетал наш народ, кто мешал ему в героической борьбе. И они крепко любят свой народ и его друзей и вождей Ленина и Сталина“»¹³ .

По сути, тут очень хорошо выражен сугубо утилитарный, компромиссный характер «патриотического поворота» в идеологии ВКП(б). На вопрос «кого ненавидеть?» трудно было отвечать коротко и ясно — «капиталистов и созданный ими буржуазный строй», по той причине, что с частью капиталистов советская страна готовилась воевать по одну сторону баррикад. Пришлось проводить дифференциацию — есть капиталисты, которые хотят нас уничтожить, а есть такие, с которыми возможно «мирное сосуществование». Особое внимание уделялось, естественно, менее лояльным социализму слоям общества. СССР — наследник дореволюционной России, его гибель будет означать гибель всего, сделанного населяющими его народами за тысячелетие, гибель всей их культуры — этот тезис, в тех условиях бесспорный (учитывая, с каким врагом предстояло столкнуться вскоре), должен был способствовать пониманию необходимости защиты СССР всеми «обиженными» Советской властью, всеми, кого невозможно было воодушевить задачей борьбы за коммунизм во всём мире. Во многом ту же часть советского общества, лояльность которой за десятилетие до этого покупалась НЭПом, ныне привязывали к политике Советского государства, то есть к коммунизму, с помощью «идеологического НЭПа». Конечно, наиболее передовой, коммунистически сознательной части советских граждан многое в новом курсе не нравилось, но их чувствами пришлось пожертвовать. Убеждённых коммунистов «патриотический поворот» в лагерь врагов СССР не отбрасывал, а вот отсталые слои ставил в ряды его защитников.

При всей своей необходимости на тот момент, компромисс, выражаясь принятыми сейчас терминами, «закладывал идеологическую бомбу» под идеологию коммунистической партии. Её можно было в дальнейшем «разминировать», при наличии марксистского руководства, но, как мы знаем, такое было в партии лишь до середины 1950-х гг. Необходимо учитывать и то, что как раз в годы начала патриотического поворота происходила острая борьба внутри ВКП(б), достигшая своего апогея в период репрессий конца 1937–1938 гг. Ряд героизируемых до того лиц перешли в разряд «врагов народа» и срочно изымались из учебников и из числа примеров для подражания. Не останавливаясь здесь на причинах и особенностях т. н. «Большого террора», отметим, что совпадение по времени «патриотического поворота» и террора, на наш взгляд, способствовало восприятию в массах новой идеологической линии не как компромисса, а как некоего «развития марксизма в ходе борьбы с троцкизмом».

Вообще, как и любой компромисс, патриотический поворот был воспринят как отход от марксистских принципов немалой частью граждан СССР. Уступки, проникнув в массовое сознание, вышли из под контроля и зажили своей жизнью, чему, как уже было сказано выше, способствовала специфика СССР как социалистического государства, возникшего на территории полуфеодальной империи, где свойственное капиталистическому строю национальное самосознание ещё не было до конца сформировано. Бранденбергер пишет об этом:

«…многие в конце 1930-х годов находили в национал-большевистской линии гораздо больше исключительно руссоцентричных сюжетов, чем могла вкладывать в него партийная верхушка. Равнодушные к диссонансу между построением идеологического курса и его массовым восприятием, Сталин, Жданов и другие партийные деятели, возможно, даже не осознавали масштабов этого противоречия. Перефразируя устоявшееся выражение, можно описать сложившееся непонимание следующим образом: если руссоцентричный курс был изначально заявлен „национальным по форме, социалистическим по содержанию“ и получил выражение „национальное по форме, этатистское по содержанию“, многие члены общества из-за беззастенчивого возвышения русских героев, мифов и иконографии восприняли его как „национальный по форме, националистический по содержанию“»¹⁴ .

Могло ли партийное руководство помешать развитию данных заблуждений? Могло, и особо активных проводников «национальной линии» неоднократно одёргивали, по проблемам новой трактовки дореволюционной истории проводились дискуссии. Например, в 1943−1944 гг. спор вызвало издание «Истории Казахской ССР», которым часть идеологов партии была недовольна в связи с «излишним» обличением в данном пособии политики колонизации, проводившейся царским правительством. Мнения тогда разделились даже в высшем руководстве ВКП(б). Алексей Волынец, автор биографической книги про Андрея Жданова, приводит такой факт относительно итогов дискуссии:

«Жданов шёл по национальной стезе несколько дальше, чем это было приемлемо для товарища Сталина. В документе по итогам совещания историков в 1944 году Жданов предложил такую формулировку:
„Ведущая роль русского народа в борьбе за социализм… не навязана другим народами, а признана ими добровольно в силу той помощи, которую оказывал и оказывает другим народам русский народ в деле развития их государственности и культуры, в деле ликвидации их прежней отсталости, в деле строительства социализма. Это не может не наполнять каждого русского человека чувством законной гордости“.
Напротив этой фразы Сталин записал на полях короткое „не то“, и в последнем варианте тезисов данный текст был исключён»¹⁵ .

Тем не менее, идеологическая работа по недопущению превращения компромисса в принцип велась недостаточно, и оправдывает это лишь экстремальная ситуация, в которой оказался СССР. «Одёргивали» в большей степени тех, кто пытался проводить под видом нового курса национализм нерусских наций, тогда как русский буржуазный патриотизм как инструмент воздействия на наиболее значительное количество граждан СССР пользовался большей благосклонностью.

Задача компромисса в целом была выполнена успешно. Фашистские оккупанты не получили сколько-нибудь значительной поддержки со стороны советских граждан, раскола в обществе не произошло. Однако и после 1945 г. компромисс не был исчерпан. Это было связано с тем, что послевоенная ситуация в мире давала основания ожидать вскоре новой мировой войны, войны формировавшегося социалистического блока во главе с СССР против союза капиталистических государств, гегемоном среди которых стали США. В советском «компромиссном патриотизме» послевоенного периода появились новые аспекты, принёсшие с собой новые издержки.

Здесь надо вспомнить, что ситуация союза СССР с империалистическими государствами в период Великой Отечественной войны породила либеральные, пацифистские иллюзии среди части советских граждан. Им казалось, что классовые противоречия отходят на второй план по сравнению с противостоянием фашизма и антифашистского блока не на период войны, а навечно. Что западные демократии и государство рабочих и крестьян смогут жить в мире и сотрудничать ради построения общего справедливого мира и после войны. В условиях начавшегося советско-американского противостояния это заблуждение приобрело характер внутренней опасности для СССР. И против него, в условиях сохранившегося буржуазного патриотизма (внутри патриотизма советского) была развёрнута идеологическая кампания, особенно коснувшаяся, что неудивительно, тех советских граждан, которые были вовлечены в общественные организации, осуществлявшие сотрудничество советских людей с гражданами стран-союзников в годы войны.

Самым известным примером здесь является осуждение советской властью деятельности Еврейского антифашистского комитета, а затем репрессии против его членов. Кроме того, антисионистскую направленность советского патриотизма определил разрыв СССР с только что созданным Государством Израиль, где просоветские силы потерпели поражение и вновь созданное государство, которому симпатизировали многие советские евреи, сразу же зарекомендовало себя как верный сателлит США. В целом же данная послевоенная кампания получила в истории название «борьбы с космополитизмом». Под космополитизмом понимались прозападные, прежде всего проамериканские (а также произраильские) настроения.

Сразу хочется отметить один известный миф, утверждающий, что в этот период советское правительство якобы осуществляло политику государственного антисемитизма. В связи с этим отсылаем интересующихся к сборнику «Государственный антисемитизм в СССР», изданный в 2005 г. фондом «Демократия»¹⁶ . Составители — убеждённые антикоммунисты, тем не менее, просто добросовестное изучение документов, включённых в сборник, показывает, что вопреки его названию, государственного антисемитизма в СССР не было. В документах отсутствуют обвинения со стороны советского государства в адрес евреев как таковых, на основании их национальности. Все документы государственных органов свидетельствуют о политике, направленной против конкретных представителей еврейской нации, вызванной их конкретными деяниями. В частности, советских евреев, как и другие народы СССР, в те годы охватил «патриотический подъём», сопровождавшийся обращением к архаике «национальных традиций». В записке «О националистических религиозно-мистических тенденциях в еврейской литературе», подготовленной Управлением кадров ЦК ВКП(б) в 1946 г., указывалось:

«Религиозной мистикой увлекаются многие еврейские литераторы. В делах еврея-воина, с винтовкой отстаивающего свою родину, поэт-коммунист Маркиш видит продолжение… библейского начала. Чтобы выразить, с каким чувством майор Маргулис ведёт в воздухе бой с немцами, П. Маркиш восклицает:
„Такого святого чувства не испытывали его деды, когда они дали миру библию, когда объявили миру святые заповеди, в их числе самую высокую из всех заповедей ‚Не убий!‘…“
И поэт призывает советского воина-еврея не разлучаться со своей винтовкой, „Как с библией твои не разлучались предки…“»¹⁷

Документы антисемитского характера, входящие в сборник, исходят не от государства, а от отдельных советских граждан. От отдельных граждан же исходят письма с требованием пресечь антисемитские проявления в обществе и жёстко наказывать антисемитов. Опять же, руководству партии можно вменить только недостаточную работу по разоблачению антисемитизма, получившего новую почву в наиболее идейно-отсталой части советского общества в связи с ложным пониманием борьбы с космополитизмом.

Послевоенный «компромиссный патриотизм» отличался своей обличительной заострённостью против «Запада как такового». Это соответствовало насущным политическим задачам. Во-первых, война теперь предстояла, скорее всего, со всем «Западом» в обычном политическом понимании этого слова — блоком капиталистических государств Западной Европы и Северной Америки.

Во-вторых, роль «пятой колонны» могли сыграть чрезмерно восхищающиеся Западом советские люди, в том числе связанные с ним родственными контактами, что опять же ставило под подозрение в первую очередь многих евреев. В связи со всем этим в пропаганде звучали тезисы о том, что марксизм — это «незападная теория» (хотя она именно западная по происхождению), что русским учёным якобы принадлежит первенство большинства научных открытий, и только низкопоклонство перед Западом в годы царизма и «кое у кого в СССР» мешало признанию этого факта. Вполне реальные исторические сведения о русских изобретателях порой смешивались с мифами, например о «рязанском подъячем Крякутном — первом в мире воздухоплавателе»¹⁸ .

Таким образом, в описываемые годы накал патриотизма в советской идеологии вырос по сравнению с предвоенным периодом. Сказалась и пропаганда времён войны, и сам факт великой победы над могущественным врагом, дававший для определённых слоёв граждан СССР повод к ложно понятой национальной гордости. Да и наверху ситуация скорей ухудшалась, скажем, абсурдное утверждение о «незападном характере» марксизма произносилось советскими лидерами (например, Жданов его озвучил в своём докладе на знаменитой философской дискуссии 1947 г.¹⁹ ), и границы дозволенного всё расширялись. Во время той же философской дискуссии 1947 г. «опять проявился неугомонный „великорусский шовинист“ Аджемян, призвавший ЦК большевиков „взять в союзники диалектического материализма православие в целях борьбы с Ватиканом“»²⁰ (правда, этот пассаж не вошел в стенограмму дискуссии, а его автор вскоре оказался в заключении). Если говорить о Жданове, вообще-то одном из самых образованных и развитых советских руководителей, то приходится констатировать, что любой компромисс, эксплуатирующий заблуждения и предрассудки, может затягивать даже самых видных коммунистов, делая их всё более терпимыми ко взглядам, несовместимым с марксизмом.

Если уж такое было возможно в верхах партийного руководства и научной интеллигенции, что взять с «простых» советских граждан. Надо вспомнить, сколь низок был образовательный уровень тогдашних советских людей, в том числе и членов партии, к которым для вступления в нее предъявлялись лишь требования к верности социалистической Родине и качественной работе на своём месте. В книге Бранденбергера приводятся характерные данные проверки уровня знаний коммунистов в первые годы после завершения Великой Отечественной войны:

«Ответы председателя колхоза Вязниковского района Владимирской области Ф. С. Каулина, данные во время одного из опросов, подтверждают, что партийное руководство беспокоилось не зря. Кандидат в члены ВКП(б) с 1944 года, Каулин не смог ответить даже на самые элементарные вопросы вроде „Когда была организована большевистская партия?“ (Каулин полагал, что в 1917 году).
Когда разговор перевели на текущие события, он был не в состоянии назвать имя председателя Верховного Совета. Каулин оправдывался тем, что у них в глубинке нет возможности учиться:
„Если бы у нас был кружок по изучению истории партии, я бы с большой охотой посещал его“.
Проверки, проведённые в других районах Владимирской области, показали, что и там положение не лучше. Вот некоторые из признаний опрашиваемых:
„Мне многое непонятно из истории ВКП(б). Хочу, чтобы мне разъяснили, что такое социализм, коммунизм, а мне об этом никто не рассказывает“. [Катаева, работница Фабрики № 2 г. Коврова, член партии с 1944 года].
„Я ещё мало знаком с уставом и программой партии, не знаю истории ВКП(б), тут мне нужна помощь. Хотя бы беседы проводили или задания давали и потом спрашивали… это бы мне помогло“. [Волков, работник депо Казанской железной дороги в г. Муроме, член партии с 1945 года].
„В политическом отношении [я] совершенно отстал. ‚Краткий курс истории ВКП(б)‘ полностью прочитать мне так и не удалось самому, а в кружок меня никто не назначал. Устав ВКП(б) изучал перед вступлением в партию, но сейчас ничего не помню…“ [Рогозин, рабочий Фабрики № 43 г. Мурома, член партии с 1943 года].
„Я хотела бы послушать беседы о том, что где делается, а то от жизни отстаю. Хотя бы по истории партии что-нибудь рассказывали. Я ведь ‚Краткий курс‘ ещё в руках не держала“. [Попова, работница Вязниковского завода им. Карла Либкнехта].
Разумеется, не все коммунисты так охотно признавали своё невежество. К примеру, Репин, член парткома Георгиевской машинно-тракторной станции под Ставрополем, отвечающий за политическую агитацию на своём предприятии, настаивал в 1946 году на том, что знаком с „Кратким курсом“. Однако после проверки инспекторы с отчаянием докладывали, что „Репин не знает, когда была Октябрьская социалистическая революция, не знает количества союзных республик в СССР, не мог назвать ни одного столичного города из союзных республик, на вопрос, кто является Председателем Совета Министров СССР, ответил ‚товарищ Жданов‘, не знает, кто Председатель Верховного Совета СССР“. Его товарищ Тежик, председатель горисполкома, не смог ответить ни на один вопрос по истории партии. И, что было несравненно хуже, когда его спросили, что он читал „из нашей классической художественной литературы“, он назвал первое имя, которое пришло ему в голову. На его несчастье, это был Зощенко, которого Жданов только что разнёс в пух и прах в центральной прессе. У инспекторов волосы встали дыбом, а Тежик невозмутимо объяснил им, что на его работе разбираться в партийной идеологии необязательно.
В то время, как эти проблемы с членами местных парторганизаций вряд ли могли кого-нибудь удивить, гораздо большую тревогу партийного руководства вызвала докладная записка, полученная секретарем ЦК А. А. Кузнецовым в начале 1947 года и извещавшая его о том, что положение нисколько не лучше и с региональными отделами МГБ. К примеру, в Тамбове член партии Куяров не смог ответить на важнейшие вопросы по истории партии — кто такие народники, что происходило на II Съезде РСДРП. Не менее огорчителен был тот факт, что Куяров редко читал газеты и плохо разбирался в политике, в чём открыто признался. Товарищ Куярова, глава секретариата МГБ Стрелков, на вопрос, когда большевистская партия начала революционную борьбу, в замешательстве ответил, что в 1895 году. Незнание истории партии проявил и заместитель директора по кадрам Тамбовского отдела МГБ Васильев. Когда его спросили, почему же он не изучил этот предмет как следует, он не смутился и дал несколько загадочный ответ:
„Голова не тем занята“»²¹ .

Стоит ли удивляться, что подобные люди очень легко воспринимали вульгарную, объективно буржуазную, трактовку советского патриотизма, ещё и утрируя её. Шовинизм, национальное чванство — известные спутники невежества, они очень хорошо воспринимаются полуграмотными людьми.

Несомненно, за столь плачевное состояние партийных кадров несёт ответственность и высшее руководство коммунистической партии. Как мы уже отмечали в других материалах, абсолютно неверным был курс на размывание партии, на приём в её ряды без проверки идейного уровня, лишь по факту достижений в труде, либо на войне. В итоге антимарксистские «патриотические» вещи, паразитировавшие на описываемом идеологическом компромиссе, возникшие вследствие недостаточной грамотности среди масс, проникли в партию, закрепились в ней и начали воспроизводиться, что показала дальнейшая деградация КПСС после Сталина. «Жидоедствующие», обличающие «гнилой Запад» граждане, уверенные, что «все ваши „пролетарии не имеют Отечества“ и „мировые революции“ — это троцкизм», и тем не менее считающие себя коммунистами и «сталинистами», так знакомые всякому, кто интересовался современным коммунистическим движением в России, это, в конечном итоге, побочный продукт и идейного компромисса сталинских времён. Продукт, к появлению которого ни Сталин, ни его соратники не стремились ни в коей мере.

Необходимо коснуться и компромиссных аспектов во внешней политике СССР сталинского времени. В ту эпоху это означало компромиссный характер курса всего коммунистического движения, возглавлявшегося ВКП(б), которая фактически занимала лидирующую позицию в Коммунистическом Интернационале. Здесь началом компромиссной политики стал VII Конгресс Коммунистического Интернационала, проходивший летом 1935 г.

Как известно, на этом конгрессе главным врагом коммунистов был назван фашизм и взят курс на объединение в антифашистской борьбе всех политических сил, противодействовавших фашизму, включая и откровенно буржуазные. На самом деле, большевики никогда не питали иллюзий по поводу буржуазной демократии. Скажем, в 1934 г., незадолго до начала политики «Народного фронта”, Сталин указывал:

«Европейские рабочие связаны исторически с парламентской демократией. Необходимо показать, что сейчас буржуазия отказывается от демократии и переходит к фашизму (в той или другой форме), потому что она не может управлять по-другому. Отличие от прошлого в том, что сейчас борьба за парламентскую демократию бессмысленна для рабочих… Наши люди в Коминтерне переносят всё, что было правильно для русских рабочих, на европейских рабочих. Они не понимают, что у нас в сущности не было парламентаризма. Русские рабочие ничего не получили от Думы… Не так обстоят дела в Европе. Если бы наша буржуазия имела ещё 30 лет времени, она бы связалась через парламентаризм с массами и нам было бы труднее её свергнуть»²² .

И тем не менее, совсем скоро обстоятельства заставили коммунистов поднять знамя защиты буржуазной демократии от фашистской политики наиболее реакционной части капиталистов, угрожавшей рабочему движению полным истреблением. Естественно, рассчитывая в ходе этой защиты создать условия для ликвидации капитализма вообще. Помимо прочего, новый курс на создание «Народных фронтов», сам по себе бывший компромиссом с частью буржуазии на базе патриотизма и буржуазной демократии, означал уступки в двух вопросах. Во-первых, в патриотическом духе коммунисты впервые объявляли себя представителями всей нации, а не только партией определённого класса. Во-вторых, из стремления не «отпугнуть» от Народного фронта правых социал-демократов и либералов логически вытекали заверения в стремлении коммунистов добиться власти рабочего класса мирным, парламентским путём. Оба эти компромисса хорошо сформулированы в труде Уильяма Фостера, многолетнего лидера Коммунистической партии США, «История трёх интернационалов»:

«Новая политическая линия Коммунистического Интернационала заключала в себе колоссальные возможности. В области международных отношений она открывала путь к образованию широких союзов для сохранения мира между СССР и многими капиталистическими государствами. Как оказалось во время Второй мировой войны, СССР фактически стал политическим вождём такого антифашистского союза в вооружённой борьбе не на жизнь, а на смерть. Всё это, разумеется, было совершенно новым в практической политике коммунистов. Народный фронт в применении к тем отдельным странам также означал для коммунистов новую политику создания беспрецедентного широкого союза рабочего класса, крестьянства и многочисленных представителей городской мелкой буржуазии. Само собой разумеется, что при таком широком объединении, включающем большую часть данного народа, коммунисты должны будут говорить не только от лица рабочего класса, но и от лица всей нации.
Политика Народного фронта открывала также многие другие серьёзные возможности. Она означала, что коммунисты будут бороться за создание демократических правительств в рамках капитализма, правительств, которые, весьма вероятно, будут избираться при буржуазном демократическом режиме согласно установленной процедуре, а коммунисты будут принимать в них участие. Дальнейший опыт показал, что политика Народного фронта, чётко разработанная на VII конгрессе, через десять лет привела к развитию новых форм диктатуры пролетариата (страны народной демократии). Таким образом, в условиях сильного ослабления капитализма, значительного усиления социализма в международном масштабе и организаций рабочего класса возникала возможность (в отдельных случаях) относительно мирного пути установления социализма»²³ .

Помимо известных плюсов, несомненно, что политика «Народного фронта» несла в себе огромную угрозу дезориентации коммунистов и шедших за ними рабочих, заражение их иллюзиями о «единстве нации», о том, что коммунистическая партия — это партия всего народа и защищает в том числе интересы буржуазии своей нации, о парламентском пути к социализму. Конечно, этого бы не случилось, если б «Народные фронты» победили во всей Европе и привели к установлению диктатуры пролетариата. Но история судила иначе, «мина» впоследствии, как известно, разорвалась и здесь.

В довоенный период Народные фронты не добились больших успехов. Во Франции правительство Народного фронта распалось вследствие внутренних противоречий, в Испании оно потерпело поражение в Гражданской войне. Но этот же курс получил развитие и привёл к победам коммунизма во многих странах в годы Второй мировой войны. Гибкая политика коммунистов заставила быть их союзниками многих мелкобуржуазных сторонников капитализма, и даже видных буржуазных лидеров, включая такого яростного антикоммуниста, как Черчилль. Именно созданные по модели «Народного фронта» коалиции сыграли решающую роль в антифашистской борьбе в большинстве сражавшихся стран. И это способствовало победе коммунистов в послевоенные годы во многих странах мира, от Польши до Северного Вьетнама.

Однако коммунистам в процессе антифашистской борьбы пришлось идти на уступки, самой заметной из них стал роспуск Коммунистического Интернационала в мае 1943 г. Это не означало никакого «разгрома коммунистического движения», как порой пишут троцкисты, роль Коминтерна становилась всё менее важной все предыдущие годы, разница ситуаций в различных странах в годы войны затрудняла координацию действий, кроме того, международным коммунистическим движением по факту руководил ЦК ВКП(б), а не Исполком Коминтерна. Тем не менее, его роспуск имел некоторое моральное значение как символ нарушения единства коммунистического движения. И, увы, на должном уровне это единство впоследствии так и не было восстановлено, несмотря на насущную необходимость координации борьбы пролетариата во всем мире.

Роспуск Коминтерна сопровождался дипломатическими уловками коммунистических лидеров:

«Сталин в одной из своих бесед с журналистами, отвечая на вопрос Гарольда Кинга, корреспондента агентства Рейтер, заявил:
„Роспуск Коммунистического Интернационала правилен, так как:
а) он разоблачает ложь гитлеровцев о том, что ‚Москва‘ якобы намерена вмешиваться в жизнь других государств и ‚большевизировать‘ их. Этой лжи отныне кладётся конец.
б) Он разоблачает клевету противников коммунизма в рабочем движении о том, что коммунистические партии различных стран действуют якобы не в интересах своего народа, а по приказу извне. Этой клевете отныне также кладётся конец.
в) Он облегчает работу патриотов свободолюбивых стран по объединению прогрессивных сил своей страны, независимо от их партийности и религиозных убеждений, в единый национально-освободительный лагерь, — для развёртывания борьбы против фашизма.
г) Он облегчает работу патриотов всех стран по объединению всех свободолюбивых народов в единый международный лагерь для борьбы против угрозы мирового господства гитлеризма, расчищая тем самым путь для организации в будущем содружества народов на основе их равноправия“»²⁴ .

Конечно, здесь было лукавство, а говоря прямо, обман, направленный в адрес временных союзников, империалистов США и Великобритании, которые выражали опасения по поводу перспектив вступления Красной Армии на территорию Восточной Европы и могли пытаться заключить сепаратный мир с Германией. На деле ВКП(б), естественно, не собиралась отказываться от прямого содействия победе рабочего класса во главе с коммунистами в странах, освобождаемых от фашизма, и от координации международного коммунистического движения. Компромиссная политика, направленная на то, чтобы быстрее добить фашизм любой ценой, которая и порождала подобные вышеприведённому заявления, представляется оправданной.

После окончания войны коммунисты, игравшие большую роль в антифашистских союзах, начали решать новую задачу, состоявшую в ликвидации в своих странах капитализма, создания правительств пролетарской диктатуры на основе блока коммунистов с другими левыми антифашистскими силами. Компромисс на базе патриотизма играл здесь также большую роль. Программной статьёй компромисса в политике всего мирового коммунистического движения после Второй мировой войны стал текст лидера финских коммунистов Отто Куусинена «О патриотизме», написанный в 1945 г.²⁵ На нём стоит остановиться подробно.

Куусинен попросту выкидывает разницу между буржуазным и социалистическим патриотизмом, утверждая что есть «патриотизм вообще» и настоящие патриоты — это только коммунисты и друзья СССР. Позиция «удобная», но крайне искусственная и уязвимая. Скажем, среди «доблестных патриотов», воевавших с немецкими оккупантами, имелись, кроме левых сил, и антикоммунисты (голлисты во Франции, «Армия Крайова» в Польше), то есть схема «коммунисты-патриоты против правых — коллаборантов», мягко говоря, натянута. Или такой момент —

«Когда же в начале нынешней войны реакционные правители этих стран Антонеску, Рюти, Хорти, Филов и их компаньоны открыли ворота немецким войскам и ввергли свои страны в пучину захватнической войны Гитлера, то в чём состоял тогда патриотический долг тех румын, финнов, венгров, болгар, которые дорожили судьбой своего отечества? Конечно, не в поддержке фашистской войны, а в борьбе против неё. Ведь война на стороне гитлеровской Германии не могла не повредить жизненным интересам этих стран, а в случае победы повредила бы им ещё больше, чем в случае поражения, так как победа Германии означала бы потерю ими всякой самостоятельности»,

— к концу войны это стало справедливо, но в 41-м было неочевидно.

В случае разгрома СССР та же Финляндия отобрала бы свой кусок и уже тогда построила бы процветающую буржуазную «Великую Суоми» на чужом хребте, и ничем бы это не противоречило «патриотическим чувствам» и прочей «заботе об Отечестве» (буржуазном).

Сторонник капитализма — вовсе не обязательно «космополит», как после войны называли тех, кто стремился подчинить свои страны влиянию США, были и есть антиамериканские олигархи и соответственно, политики, которых их интересы толкают к конфликтам с американским империализмом (тот же де Голль в 1960-е гг., например).

Сам Отто Вильгельмович много лет стоял во главе партии, которая не только ратовала за дружбу и сотрудничество с СССР, но и пыталась способствовать разгрому Финляндии Советским Союзом и её вхождению в состав советского государства, и правильно делала (в 39-м в СССР уже было создано «Правительство Финляндской демократической республики»). С точки зрения буржуазного патриотизма — сплошное «национальное предательство». Такого рода пропаганда, как в статье, была оправдана только особенностями текущего момента, в годы войны во многих странах, зачастую, действительно, на базе борьбы против фашизма у масс произошло переплетение негативного отношения к капитализму с патриотическими чувствами, вот коммунисты и пытались, говоря современным языком, «отобрать патриотическую повестку у правых».

Вообще, в эти годы патриотизм стал инструментом коммунистов по вырыванию масс из-под влияния проамериканских сил, что было главной ближайшей задачей. Этот курс санкционировался и руководством ВКП(б). В сентябре 1947 г. на совещании коммунистических партий в Польше было создано Информационное бюро (Коминформ), ставшее своеобразным преемником Коминтерна, возможным первым шагом к его возрождению (ревизионисты ликвидировали Коминформ в середине 1950-х гг.). Использование патриотизма коммунистами было тесно связано также с компромиссным лозунгом «борьбы за мир», реализацией которого стало, в частности, создание в 1949 г. широкого просоветского «Движения сторонников мира». Понимая неизбежность войн до тех пор, пока существует капитализм, коммунисты привлекали массы, используя их антивоенные настроения, надеясь оттянуть начало новой мировой войны. В докладе «О международном положении», сделанном на совещании Коминформа, Жданов указывал:

«На братские коммунистические партии Франции, Италии, Англии и других стран ложится особая задача. Они должны взять в свои руки знамя защиты национальной независимости и суверенитета своих стран. Если коммунистические партии будут крепко стоять на своих позициях, если они не дадут себя запугать и шантажировать, если они мужественно будут стоять на страже прочного мира и народной демократии, на страже национального суверенитета, свободы и независимости своих стран, если они сумеют в своей борьбе против попыток экономического и политического закабаления их стран возглавить все силы, готовые отстаивать дело чести и национальной независимости, то никакие планы закабаления Европы не могут быть реализованы»²⁶ .

Во многом на компромиссе была основана и программа строительства социализма в странах, где победили коммунисты. Была выработана компромиссная форма диктатуры пролетариата, так называемая «народная демократия», предполагавшая сохранение мелкой частной собственности и ряда внешних атрибутов буржуазной системы. К примеру, на том же совещании делегат от коммунистов Болгарии, В. Червенков, заявлял:

«Во-первых — говорил т. Димитров, — Болгария не будет советской республикой, но она будет Народной республикой, в которой руководящую роль будет играть огромное большинство народа — рабочие, крестьяне, ремесленники и народная интеллигенция. В ней не будет никакой диктатуры, но в Народной республике основным, решающим фактором будет большинство трудящегося народа… во-вторых, Болгария будет Народной республикой, в которой частная собственность, добытая трудом, получит действительную защиту со стороны государственной власти против грабителей и спекулянтов, но в которой крупнокапиталистической спекулятивной частной собственности не будет позволено обрекать трудящийся народ… голоду и нищете.
… Болгария будет Народной республикой, свободным и независимым государством со своим национальным и государственным суверенитетом.
… Болгария будет народной республикой — фактором славянского единства и братства против всякой возможной агрессии…»²⁷

Тут мы видим ряд вещей, хорошо знакомых нам по программам оппортунистических организаций — и «общенародное государство», и «многоукладную экономику», и суверенитет как самоценность (в реальности коммунисты обязаны способствовать объединению всех социалистических стран в единое государство), и реверанс в сторону панславизма. Но в конце 1940-х гг. это был нужный компромисс, оправдавший себя — Болгария, как и вся Восточная Европа, пройдя этап «народной демократии», стала социалистической, и формально социалистические правительства пришли к власти парламентским путём, в результате победы на выборах под популярными в массах «народно-демократическими» и патриотическими лозунгами. По сути, тактику единого антифашистского фронта, оправдавшую себя в борьбе с фашистской Германией и его союзниками, коммунисты пытались применить к ситуации начавшейся «Холодной войны», в противостоянии с мировым империализмом под руководством США. И вначале — не без успеха.

Но то, что было возможным в Восточной Европе, не оправдало себя в Западной, в странах более богатых, с более крепкими традициями парламентского оболванивания масс и правого оппортунизма в рабочем движении, к тому же сказывалось и присутствие американских войск, ставших инструментом давления на правительства этих стран, наряду с американской экономической помощью по «Плану Маршалла». В результате во Франции, когда после выборов 1946 г. была возможность создания правительства коммунистов и социалистов, последние отказались от этого, настояв на включение в состав правительства представителей правых сил, а вскоре поспособствовав удалению членов ФКП из французского правительства. А в Италии Народно-демократический фронт коммунистов и социалистов потерпел поражение на выборах 1948 г., в условиях американского давления и изощренной антикоммунистической пропаганды:

«Из соцпартии вывели правое крыло и группировку центристов, которые к выборам 1948 года создали выступавший с антикоммунистических и антисоветских позиций и при этом использующий левую фразеологию блок „Социалистическое единство“ (СЕ). На деньги щедрых спонсоров СЕ завалил всю Италию тоннами листовок и газет, поливающих НДФ грязью как агентов Кремля и одновременно рекламирующих новый блок как „единственно левый и социалистический“. Пропагандисты СЕ даже не постеснялись разместить в своих газетах статьи от имени якобы троцкистов и анархистов, призывающие спасти Италию от ГУЛАГа. В итоге фальшивым левым удалось оттянуть у НДФ почти два миллиона голосов.
Накачали американскими деньгами и главную партию итальянской буржуазии — Христианско-демократическую (ХДП). Из США для непосредственного руководства агитацией ХДП прибыли опытные пиарщики, разработавшие весьма тонкую и продуманную кампанию… в населённых пунктах, в управлении которыми участвовали коммунисты и социалисты, устраивали голод, а затем сообщали жителям, что надо голосовать за ХДП, чтобы поставки восстановились. ХДП устраивала массовые раздачи продовольствия и предметов первой необходимости, собирая таким образом большие митинги. А попутно пугали людей перспективой прекращения американской помощи.
Активно к кампании ХДП подключилась и католическая церковь. Многие штабы партии разместили прямо в местных храмах, а во главе их встали священники. Святые отцы не только проклинали коммунистов в проповедях, но и оказывали религиозное давление, требуя перед допуском к причастию обещания не голосовать за НДФ.
Апофеозом антикоммунистической кампании стал выпуск и распространение в миллионах экземпляров памфлетов, содержащих как незаконно собранную подробную информацию о личной жизни кандидатов от НДФ, так и откровенную клевету. Их обвиняли во внебрачных связях, в многожёнстве, в супружеских изменах, в проституции, в гомосексуализме, в алкоголизме и в наркомании, в сатанизме и в сотрудничестве с тайной полицией Муссолини. По городам и сёлам Италии ездили „внебрачные дети“ лидера ИКП Тольятти, рассказывающие на митингах ХДП, как папа бросил их мам»²⁸ .

Однако у коммунистов этих стран остались надежды на победы на следующих выборах, надежды беспочвенные, как показало время.

Даже те коммунистические партии капиталистических стран, которые не имели серьёзного влияния среди рабочего класса и не могли претендовать на парламентские победы, в те годы проводили ту же компромиссную линию. Например, генеральный секретарь Коммунистической партии Канады Тим Бак в своей книге «30 лет коммунистического движения в Канаде», изданной в начале 1950-х гг., писал:

«Партия призвала рабочий класс „отстоять независимость Канады“.
Но некоторые прогрессивные люди заявили по поводу этого лозунга:
„Ведь это же буржуазный национализм!“
От этого обвинения нельзя просто отмахнуться; кроме того, необходимо было разоблачить далеко идущие цели правительства Сен-Лорана и выступить против их реализации, чтобы сохранить возможность для продвижения по пути победы народной демократии и построения социализма в Канаде. Это побудило партийное руководство заняться изучением роли рабочего класса в отношении всей нации. Изучение показало, что роль рабочего класса в борьбе за национальные интересы выросла неимоверно. В результате глубокого и всё яснее обнаруживающегося противоречия между грабительскими целями и политикой монополистического капитала, с одной стороны, и интересами подавляющего большинства народа, подлинной нации, — с другой, отношение рабочего класса к „национальным интересам“ коренным образом изменилось. Было бы неправильно теперь утверждать, что „национальными интересами“ Канады являются только интересы „бизнеса“ капиталистического класса. Не подлежит сомнению, что Канада является империалистическим государством, где господствует монополистический финансовый капитал, небольшая кучка олигархов, управляющих делами монополий, которые подобно гигантскому спруту охватили всю страну и высасывают жизненные соки из всех слоёв трудящегося населения. Бесспорно, что своекорыстные цели узкой клики бессовестных людей, которые управляют делами монополистического капитала, определяют в настоящее время и национальную политику Канады. Но эти люди не представляют канадскую нацию. За исключением того, что некоторые из них случайно родились в Канаде, они не являются канадцами. Их интересы и их грабительские замыслы являются антиканадскими.
Теперь опять необходимо вести борьбу за канадскую независимость, но теперь ее нужно вести против новой формы подчинения»²⁹ .

И далее:

«Капиталистические лидеры и их агенты в рабочем движении усердно распространяют ложь, будто коммунисты имеют целью уничтожить парламент. Для них эта ложь является необходимым элементом в распространяемой ими „большой лжи“, а именно, что коммунисты собираются подчинить интересы Канады интересам Советского Союза. Эта пропаганда заимствована из гитлеровского арсенала. Но она прямо противоположна истине. Канадские коммунисты борются за Канаду. Мы категорически заявляли десятки раз в нашей программе, на наших съездах, в наших опубликованных документах и т. д., что наши цели не предусматривают упразднение парламента или парламентской формы правления. Если бы наёмные пропагандисты монополистического капитала попытались быть последовательными, то они вынуждены были бы согласиться с тем, что народ Канады может продвигаться по пути к социализму, используя парламентскую форму правления, точно так же, как поступили рабочие и крестьяне стран Центральной и Юго-Восточной Европы…
Рабочий класс не может осуществить социализм в результате простой победы на выборах, но парламентская победа такого широкого союза демократических сил может преобразовать капиталистическую демократию в народную демократию и превратить парламент, который является результатом традиций и демократической борьбы канадского народа, в инструмент народной демократии — инструмент, через который демократические силы Народа, возглавляемые рабочим классом, превратят свою волю в закон»³⁰ .

Обширная цитата приведена нами с целью показать, что, увы, хрущёвско-брежневское «мирное сосуществование», победа революции путём «создания прочного большинства в парламенте», подмена во многих случаях борьбы за социалистическую революцию «борьбой с империализмом» и прочие ревизионистские установки с внешней, пропагандистской точки зрения были логичным продолжением компромиссных моментов в идеологии ВКП(б) и мирового коммунистического движения 1930–40-х гг. Именно так это и воспринималось многими коммунистами и шедшими за ними трудящимися. «Идеологический НЭП», извращённый ревизионистами, невольно помог им в отбрасывании марксизма.

Сталинская политика не смогла учесть изменений тактики империализма, сделанных им в послевоенный период. Правда, в полной мере эти изменения выявились лишь к середине-второй половине 1950-х гг., но нельзя не отметить, что первые признаки того, что тактика мирового империализма, сплотившегося под руководством США, стала новой и более изощрённой, нежели раньше, появились ещё при жизни И. В. Сталина. Их осознания и анализа, судя по работам Сталина последних лет его жизни, у руководителя СССР не было³¹ . И уж тем более не было у других лидеров Советского Союза, что и показал дальнейший переход КПСС на ревизионистские позиции. Лишнее подтверждение тому, что в подготовке руководящих политических кадров сталинская партия, к сожалению, потерпела фиаско. Выступление против ревизионизма Молотова и его группы осталось «гласом вопиющего в пустыне» в силу как идеологической слабости противников Хрущева, так и крайней малочисленности тех, кто осознавал опасность политики ревизионистов хотя бы на уровне самых общих моментов.

Империалистическим лагерем со второй половины 1940-х гг. ставка была сделана не на открытую мировую войну с социалистическим блоком (что было смертельно опасно для капиталистов в силу значительной мощи сил коммунизма и наличия у СССР оружия массового поражения), а на относительно мирное соревнование, идеологическое, пропагандистское давление и локальные войны в отдельных странах для предотвращения победы коммунизма в них. И социал-реформизм, и фашизм остались в арсенале мировой олигархии, но применяться стали более дифференцировано. В «империалистическом центре» активно проводилась политика «демократического социализма», обеспеченная лидерством США, имевших возможность вкладывать огромные ресурсы в экономику своих союзников («План Маршалла»). Результатом стал переход на сторону империализма социал-демократов и прочих мелкобуржуазных левых сил, разрушение прежних антифашистских коалиций (позднее всего — в Италии в середине 1950-х гг.), обеспечение лояльности капиталистическому строю со стороны значительной части рабочих, даже симпатизировавших коммунистам («зачем революция, если все достижения социализма можно ввести мирным путём?»), что не могло не влиять и на сами коммунистические партии. Установление же фашистских режимов, войны, кровавые репрессии против рабочего движения стали уделом, в основном, стран Третьего мира, где у империализма было меньше простора для социального манёвра.

И практика показала, что в новой ситуации «антифашистский патриотический фронт», впоследствии возведённый в абсолют и утрированный ревизионистами, перестал работать как успешный тактический ход, во всяком случае, в странах Западной Европы и Северной Америки. Аналогично и «патриотическая идеология» внутри СССР стала приносить больше вреда, чем пользы, закрепляя среди советских граждан понимание СССР не как отмирающего государства-коммуны и оплота мировой революции, а как «навеки сплочённой великой Руси» из государственного гимна. Коммунистические партии же, не разобравшись в изменившейся обстановке, продолжали вязнуть в компромиссной политике, которая всё более превращалась в прямо некоммунистическую. К тому же, если сталинское руководство делало попытки воспрепятствовать сдвигу западных компартий вправо, то после 1956 г. этот сдвиг опирался и на ревизионистскую политику КПСС. Современные итальянские коммунисты пишут об этом на примере Итальянской коммунистической партии периода «Холодной войны»:

«Тольятти, однако, был убеждён, что продолжение антифашистской коалиции и роль Советского Союза на международной арене создадут условия для прогрессивного продвижения к социализму „мирным“ путём „структуральных реформ“ и постепенного „расширения демократии путём парламентской борьбы“.
Вопрос о взятии власти пролетариатом сначала отодвинулся на неопределённое время под предлогом, будто нет условий для пролетарской революции, а потом просто забылся. Девизом партии стала „защита демократии и конституции, рождённой Сопротивлением“, иными словами, защита буржуазного государства и строя. Коминформ неоднократно осуждал позицию Итальянской и Французской компартий, правильно обвиняя их в „парламентском кретинизме“…
В итоге это привело к тому, что партия во имя „национального пути к социализму“, переворачивая роль общего и частного, фактически стала отрицать всеобщие законы развития капитализма и буржуазного государства, социалистической революции и диктатуры пролетариата. Отклонение от ленинской теории государства привело к губительному восприятию парламентаризма и буржуазной демократии, как единственно возможной почвы для борьбы. Тем самым, ИКП придавала легитимность буржуазной законности. В позиции того времени уже были заложены все зачатки еврокоммунизма…»³²

Конечный результат нам известен, и он был более чем печален — раскол коммунистического движения, переход значительной его части на позиции «еврокоммунизма», мало чем отличавшиеся от позиций социал-демократии 1920-30-х гг., против которой боролся Коминтерн, и, в конце концов, крах рубежа 1980-1990-х гг. Коммунисты, выступавшие против ревизионизма, оказались слишком слабы, да и сами были заражены многими заблуждениями — при всём уважении к Мао Цзедуну, Энверу Ходже и их сторонникам, они не смогли справиться с задачей развития марксизма применительно к ситуации второй половины XX века, в том числе и уберечь свои страны от капиталистической реставрации. Подававший надежды как возможный лидер коммунистов в мировом масштабе Эрнесто Че Гевара рано погиб, а в целом социалистическая Куба, находясь под боком США, не могла противопоставить себя советскому ревизионизму.

Подведём итоги. Сталинский патриотический поворот в пропаганде — это, как мы уже указывали, своего рода «идеологический НЭП». Но такой НЭП, в ходе которого к власти пришли «идеологические бухаринцы», которые сделали то, что бухаринцы классические намеревались сделать с ленинским НЭПом. То есть увековечить компромиссную политику, сделать её не временной, порождённой конкретными условиями, а постоянной, вытекающей якобы из самой марксистской теории. Тогда как на самом деле как раз к середине 1950-х гг. этот компромисс изжил себя, перестал быть адекватным ситуации.

Хрущёвская «команда» абсолютизировала сиюминутные тактические положения о «мирном существовании государств с различными социальными системами», «парламентском пути к социализму», «объединении всех демократических сил в борьбе за мир»³³ . По сути, ставка в борьбе за ликвидацию капитализма была сделана на экономические успехи, на то, что СССР и другие социалистические страны будут демонстрировать рост уровня жизни, все трудящиеся капиталистических стран увидят это и повсеместно перейдут к социализму, возможно, даже мирным путем.

Не был учтён ряд существенных факторов:

1. Масштабы уступок трудящимся массам, на которые оказался способен пойти капитализм в наиболее развитых странах, были невиданными по меркам довоенного мира. Социальные пособия, на которые можно жить, не работая, социальное жильё, широкие права профсоюзов и многое другое сложно было представить ещё в 1930-х гг. даже в наиболее развитых капиталистических странах. 
2. СССР, в отличие от империалистических стран, не занимался выкачиванием ресурсов из «Третьего мира», не имел подобной подушки безопасности для расширения потребления своих граждан. 
3. Возможности пропагандистского аппарата буржуазии не без успеха нейтрализовывали эффект от любых экономических и социальных достижений социализма (что демонстрирует, в частности, вышеупомянутый пример выборов в Италии в 1948 году). 

Всё это обеспечивало безрезультатность парламентской политики коммунистов в плане ликвидации буржуазной власти — сколь большой процент голосов ни получали компартии в отдельных странах, до абсолютного большинства они нигде не дотягивали. А там, где коалиции типа «Народного фронта» приходили к власти — их реформистско-парламентский характер не позволял эффективно противостоять силам контрреволюции, как это было в Чили в 1973 г.

История не знает сослагательного наклонения. Однако мы должны до конца осознавать все ошибки предшественников и хотя бы примерно представлять, какова должна была быть марксистская альтернатива политике ревизионистской КПСС.

Что было необходимо делать в новой ситуации, сложившейся во второй половине 1950-х гг., после стабилизации диктатуры рабочего класса в странах «народной демократии» и стабилизации капитализма там, где буржуазия удержала власть? Какой курс должен был прийти на смену компромиссу с буржуазным патриотизмом, если бы во главе СССР стояли марксисты? На наш взгляд, необходимы были следующие мероприятия:

1. Более тесная интеграция между социалистическими государствами, объединение их в единую Всемирную Социалистическую Республику. Это было невозможно в конце 1940-х гг., однако к рубежу 1950–60-х гг. условия созрели, по крайней мере, для восточноевропейских социалистических государств, когда в них повсеместно были созданы основы социализма. Причём столицей этой Всемирной Республики целесообразно было бы сделать не Москву, а, скажем, Прагу или Бухарест, чтобы противостоять представлению о всемирном пролетарском государстве как о «расширенной Российской империи». Естественно, дальнейшие успехи могли быть возможны лишь при условии марксистского понимания сущности социалистического государства как системы диктатуры рабочего класса, необходимой вплоть до отмирания государства по достижении полного коммунизма. 
2. Внутри социалистических стран — подчёркивание преходящего, отмирающего характера рабочего государства, разработка конкретных планов по развитию общественного самоуправления, отмиранию товарно-денежных отношений. Разъяснение массам вопроса о суверенитете, который ценен исключительно при защите социалистического государства от буржуазных сил, но должен уйти в прошлое по мере сплочения социалистического блока, который примет постепенно всемирный характер. Ликвидация «национальных уклонов» (в СССР — прежде всего «русофильского уклона» и предубеждений в отношении Запада как такового) в партийной пропаганде, исторической науке, художественной литературе. Как раз в 1950-е гг. СССР, залечив раны, нанесённые войной, обеспечив базовые потребности всех своих граждан, вплотную подошёл к решению непосредственных задач строительства полного коммунизма, высшей фазы коммунистической формации. И пресловутый хрущёвский «коммунизм к 1980 г.» был реакцией на эту ситуацию. Но при ревизионистском руководстве и ненаучной стратегии не могло получиться ничего, кроме сползания к капитализму в течении следующих трёх десятков лет. 
3. В капиталистических государствах — отбрасывание компромиссной «общедемократической» и патриотической риторики, открытое формулирование цели коммунистических партий — социалистические революции в своих странах и присоединение их к Всемирной Социалистической Республике. Безжалостное размежевание с реформистскими силами внутри компартий, ликвидация упований на избирательные победы. Поддержка всех сторонников революции, в том числе городских и сельских партизанских движений, которые, как известно, существовали в 1960–80-х гг. как в странах Латинской Америки, Азии, Африки, так и в Западной Европе, но были бесстыдно преданы КПССной верхушкой. Хрущёвско-брежневское руководство оказывало содействие левым силам в капиталистическом мире, но в основном помощь доставалась всё более уходящим вправо «официальным» компартиям, а многие коммунисты-революционеры либо замалчивались в СССР, либо на них лилась клевета как на «мелкобуржуазных леваков», «экстремистов» и даже «фашистов под красным знаменем»

То есть, резюмируя, необходимо было возвращение, на новом историческом витке, к политике раннего Коминтерна, которая была прервана в середине 1930-х гг. по причинам объективного характера. Однако к середине 1950-х гг. компромисс себя исчерпал, в связи с принципиальными изменениями ситуации в мире. И на смену «идеологическому НЭПу» необходимо должно было прийти наступление коммунизма по всему фронту, своего рода «великий перелом» в идеологии и политике коммунистического движения. В первую очередь, возвращение понимания социалистической страны как плацдарма мировой революции и ориентации на силовой захват власти рабочим классом и ликвидацию капитализма во всём буржуазном мире.

Сегодня, «задним числом», всё вышеперечисленное выглядит как размышления о несбывшемся. Однако эпоха пролетарских революций продолжается. Коммунисты XXI века столкнутся, да и уже сталкиваются, во многом с теми же проблемами и противоречиями, которые приходилось решать нашим предшественникам. В частности, к месту и не к месту многими «сталинистами» используется всё тот же термин «космополитизм», абсолютно излишний, по нашему мнению, превратившийся в универсальное обвинение, бросаемый «красными патриотами» в адрес всех, кто им не нравится, включая и марксистов. Прозападные буржуазные силы, в частности, в современной России, противопоставляющие российскому патриотизму патриотизм «идеального западного капитализма», достойны более конкретного политического обозначения («либералы»), а не расхожего ругательства. А если использовать термин «космополитизм» в его первоначальном значении, идущем ещё из Древней Греции, то необходимо отметить, что и коммунисты являются своего рода «космополитами», так как выступают за мир без национальных границ и любого национального разделения.

Сегодня мы должны отбросить компромиссы сталинских времён за их ненадобностью, вернуться к марксистской бескомпромиссной политической линии, какую проводила большевистская партия и всё мировое коммунистическое движение до середины 1930-х гг. Конечно, определённые компромиссы коммунистов с буржуазными силами возможны и сегодня, и в будущем, ситуация в различных странах и регионах очень разная. Но скорее всего уступки буржуазным силам в наш век будут носить исключительно локальный характер, не так уж много осталось мест на планете, где буржуазия и любые виды буржуазной идеологии могут еще играть сколько-нибудь прогрессивную роль.

Довольно буржуазным патриотам паразитировать на советском наследии, а коммунистам помогать им в этом, поддерживая миф о «патриоте Сталине». Весь сталинский патриотизм был не более чем порождением специфической ситуации, и в новых условиях подобная политика может и не понадобиться коммунистам.

Отделение фундаментальных положений марксистской науки от ситуационных, сиюминутных вещей — важнейшая задача современных марксистов, необходимая для создания коммунистической программы XXI века и возрождения коммунизма как политической силы, пользующейся влиянием пролетариата во всём мире. Вопрос о патриотизме — яркий пример «тяжёлого наследства» первых социалистических революций, нуждающийся в научном решении, которое покончит с заблуждениями, вызванными превратным пониманием некоторых компромиссов прошлой эпохи.