Как император общался с простым людом

За почти столетие безудержной лжи, которой, как грязью, вымазали и продолжают мазать русскую монархию, в массовом сознании сформировался и закаменел образ русского царя как золотого истуканчика, окруженного прислужниками, кои ревностно оберегают его от любого соприкосновения с внешней средой. Иными словами — деспота, равнодушного к подвластному народу, от «стонов и воплей» которого венценосца ограждают не только стены дворцов, но и ощетинившиеся штыками и ружьями войска.

Эту «картину маслом», впрочем, начали создавать задолго до гибели монархии. Свою роль сыграла и чиновная бюрократия, которая за два века бытия Российской империи приобрела такую силу, что преодолеть ее давление и глухое сопротивление подчас не мог даже сам император. Густо покрывала серой и черной краской образ царской власти «совестливая» интеллигенция, претендовавшая на роль посредника между царем и народом, но в действительности лишь мешавшая: в своем желании «разделить» с монархом власть (во всяком случае, власть над умами) она все глубже увязала в болоте антиправительственных и экстремистских настроений. Доверять ей самодержец имел все менее оснований. Бюрократия и антинационально ориентированная интеллигенция создавали то «средостение» между государем и народом, сломать которое все свое царствование стремился последний русский император Николай II.

Но была и еще одна сила, откровенно заинтересованная в разжигании смертельной вражды между монархом и низовыми сословиями — социалисты всех мастей, работавшие на революцию. Самой успешной их в этом смысле провокацией стало вооруженное столкновение между правительственными войсками и партийными боевиками, которыми была нашпигована толпа рабочих, шедших 9 января 1905 года к Зимнему дворцу с петицией, полной бредовых революционных требований. С тех пор оголтелая пропаганда «буревестников» принялась рисовать Николая «Кровавого» как тирана, боящегося и ненавидящего свой народ.

Угрюмо-депрессивный агитпроп революционных террористов был далек от реальности. Николай II всегда желал знать, чем живет простой народ, его интересы, нужды, заботы. При любой возможности он старался войти в близкий контакт с крестьянами, рабочими, солдатами, матросами, любил общение с ними «запросто», без условностей этикета. Свое желание быть ближе к народу государь продемонстрировал сразу по вступлении на престол. При первом проезде царской четы по Петербургу Николай распорядился убрать шпалеры войск, чтобы толпы людей могли свободно стоять на улицах и видеть вблизи своего государя. Это было тем более необычно, что после убийства Александра II террористами царские выезды при Александре III сопровождались строжайшими мерами охраны.

В последующие годы во время поездок по стране это естественное желание самодержца видеть и чувствовать простой народ нередко вступало в конфликт с «охранным перестаранием» чиновников на местах.

«Император прибыл… в одесский порт, откуда поездом проследовал к смотровому плацу... Рельсовый путь пролегал по городским предместьям. Царь вышел на площадку вагона, чтобы здороваться с народом, но народа не оказалось: градоначальник приказал закрыть ставнями или забить досками все окна домов, выходившие в сторону железнодорожного пути, а на всех улицах, пересекавших путь, толпы народа были оттеснены полицией на двести шагов от рельс. Государь разгневался, администраторы пострадали, а больше всего пострадало единение царя с народом, которого желали царь и народ, но которому противилась охрана» (Государь-император Николай II Александрович. Сборник памяти 100-летия со дня рождения. Нью-Йорк, 1968. С. 182.). Такие случаи повторялись не раз.

После событий 9 января, когда пропаганда социалистов смаковала возмущение столичного пролетариата («Нет у нас больше царя!»), Николай II не изменил своего отношения к рабочим. Он понимал, что те стали жертвой циничной провокации. Приняв вскоре в Царском Селе делегацию от рабочих разных заводов, император объявил им: «Вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменниками и врагами нашей родины. Стачки и мятежные сборища только возбуждают толпу к таким беспорядкам, которые всегда заставляли и будут заставлять власти прибегать к военной силе, а это неизбежно вызывает и неповинные жертвы. Знаю, что нелегка жизнь рабочего. Многое надо улучшить и упорядочить. Но мятежною толпою заявлять мне о своих нуждах — преступно». В помощь семьям погибших и раненых по распоряжению царя было выделено 50 тыс. рублей., по тем временам очень немалые деньги.

Нередко Николай II посещал мастерские и заводские цеха. В годы, когда личными усилиями государя возрождался русский флот (при сопротивлении Думы), он любил бывать на судостроительных заводах. Французский посол М. Палеолог в своем дневнике описывает такой случай. После спуска на воду нового броненосца, «прежде чем уехать, император осматривает мастерские... Он остается там около часа, останавливаясь, чтобы поговорить, с той спокойной любезностью, полной достоинства и внушающей к себе доверие, благодаря которой он так умеет покорить низшие сословия. Горячие приветствия, возгласы, словно вырывающиеся из всех грудей, провожают его до самого конца обхода. А между тем мы здесь находимся в самом очаге русского анархизма...» «Ничто так благотворно на меня не действует, как чувствовать себя в соприкосновении с моим народом», — поделился потом император с послом.

Другую историю приводит В. М. Федоровский в своем очерке «Император Николай II и его флот». Дело было на верфях в Николаеве. В цеху «был сплошной кошмар: лязг, стук, искры раскаленной стали, сыпящейся кругом... Государь долго следил за искусной работой мастеров. Наконец, сказав что-то одному из лиц свиты и подойдя к одному из мастеров, собственноручно дал ему золотые часы. Мастер, не ожидавший такой царской милости, совершенно опешил — на его глазах выступили слезы и он нервно бормотал: “Ваше превосходительство... Ваше превосходительство”. Государь глубоко тронутый волнением старого рабочего, смутился тоже и, подойдя к нему, отечески похлопал по плечу, по грязной рабочей блузе и сердечным образом произнес: “Ну что вы, что вы... Я только полковник!”» Император считал излишним производить себя в генеральский чин, дорожа скромным званием полковника, которое получил от отца, Александра III.

В воспоминаниях тех, кто знал Николая II, есть множество свидетельств проявлений неподдельной любви государя к солдатам. Эту искреннюю приязнь к рядовым он хранил со времен полковой службы еще цесаревичем. «Он не числился только, но действительно служил и был образцовым офицером и командиром. Его отношение к своим однополчанам, офицерам и солдатам, было всегда дружелюбным и доброжелательным. Он был подлинным отцом-командиром, заботившимся о своих подчиненных, как офицерах, так и солдатах, о солдатах же в особенности, так как он любил их всем своим русским сердцем; его влекла к ним их бесхитростная простота.

Е. К. Миллер вспоминал: «Особенно привлекала его возможность ближе подойти к солдату, к простому человеку из толщи народной… Наследник вынес из своего пребывания в войсковых частях не только глубокую искреннюю любовь к военной среде, к армии, но совершенно определенные взгляды на духовную сторону жизни в казарме… Он желал… собственным примером увлечь офицеров на путь еще большего приближения к солдату».

Во время Первой мировой войны, объезжая фронтовые части, монарх нередко ломал строй, запросто входя в гущу солдат для разговора по душам.

«В 1916 году 29 января император произвел смотр частям 5-й армии, на каковом, кроме резервных частей армии по его повелению был представлен сводный батальон, составленный по два человека от каждой роты, эскадрона и батареи из всех частей, входящих в армию. Его Величество, въехав в середину батальона, приказал окружить его, разорвав строй, и долго беседовал с солдатами» (Сборник памяти… С. 174).

Также в годы войны государь часто посещал госпитали, общался с ранеными, награждал, расспрашивал о семьях, брал на себя заботу о детях тех, кто умирал у него на глазах. Зрелище тяжелых ран и увечий производило на него столь глубокое впечатление, что по лицу монарха, обычно весьма сдержанного и скупого на эмоции, текли слезы. Его знаменитые самообладание и выдержка при виде людских страданий получали пробоину.

После одного из таких посещений госпиталя флигель-адъютант императора был отправлен им обратно, чтобы проверить — не обошел ли государь кого-нибудь вниманием. Адъютант, обнаружив обойденного наградой рядового, солдата-малоросса, приколол к его рубахе Георгиевский крест, передал ему сердечную благодарность царя за службу и героизм. После чего выслушал взволнованную речь солдата: «Ваше высокоблагородие, у государя такие глаза, що в жисть не бачил — до смерти не забуду. Люди говорили, шо ему до нас дила нет... Теперь я знаю — то злодеи, хуже немца — всё брешут... Уж мене теперь сего не скажут... Коли Бог даст, выдужаю — убью всякого, хто скажет що такое подобное... Я видел его глаза и знаю теперь правду. В них слезы были, вот те Христос, сам видал. Сказать — не поверят: царь, император рассийский да плаче... Смотрил на нас искалеченных и плакал... Знать, жалел. Видно, правду в полку учили, когда сказывали, що мы для него як дети. Как есть отец по детям и плаче... Ваше высокоблагородие, помирать буду, не забуду его глаз...» (Сборник памяти… С. 330).

Жизнь самого многолюдного, крестьянского сословия Империи всегда была в фокусе внимания Николая II. «Выяснение нужд столь близкого моему сердцу крестьянства меня наиболее озабочивает». «Благо крестьян всегда меня особенно заботит». «Из всех законопроектов, внесенных по моим указаниям в Думу, я считаю наиболее важным законопроект об улучшении земельного устройства крестьян». Эти высказывания государя разных лет не были лишь фразой или позой.

«Во внутреннем мире крестьянства, составлявшем три четверти его подданных», император взыскал не только нравственной поддержки самодержавия. «Его простую, незлобивую, беспритязательную, глубоко верующую, застенчивую натуру тянуло более к бесхитростным людям, с душою простого человека». Государь, «видимо, искал все те черты, которые были ему дороги и которые он так редко встречал в окружавшей его среде. Это любовное чувство к простому народу мне приходилось неоднократно наблюдать во время многочисленных разговоров государя с крестьянами. Оно всегда проявлялось в особой, легко уловимой, задушевной интонации его голоса, в чутком выборе задаваемых вопросов, в высказывавшихся затем по окончании разговора впечатлениях — неизменно доверчивых, добродушно ласкательных и заботливых» (Сборник памяти… С. 264).

В 1905 году, пойдя на уступки тем, кто требовал от императора поделиться с ними властью, Николай II сформулировал закон о созыве Государственной думы так, что в нее смогло избраться значительное число крестьян — 42 % всего состава первой Думы. Но, как и предвидел самодержец, крестьяне, эта «опора трона», оказались не готовы ответственно разделить с монархом бремя власти (как, впрочем, и думские партийные интеллигенты). В короткий срок они попались на пропагандистскую удочку социалистов и из «опоры» превратились в «лом». В последующих Думах доля крестьянских депутатов была существенно урезана.

Однако это не поколебало веры императора в чистоту крестьянской души. В 1909 году на торжествах в Полтавской губернии в честь 200-летия знаменитой победы над шведами Николай II имел возможность общаться с огромной массой деревенского люда. «По распоряжению Столыпина в Полтаву было вызвано из сел более 2000 крестьян, которые расположились в поле лагерем… Крестьяне были расположены по уездам кольцом, в которое вошел государь, и началось представление. Оно имело сначала характер официальный, но по мере продвижения государя, оно стало обращаться в оживленную беседу. Лицо государя просветлело. Его собеседники заговорили свободно. Перед царем развернулась вся картина крестьянской жизни, их забот и обычаев. Столыпин со своей стороны задавал крестьянам вопросы, вызывая их высказаться по занимавшему государя и его вопросу о разверстании надворной чересполосицы и хуторскому расселению. Ответы крестьян были метки и веселы; смеялся государь и все присутствовавшие» (Сборник памяти… С. 266).

Триумфом веры царя в духовную силу и неиспорченность простого народа стали Саровские торжества 1903 года, когда был прославлен в лике святых преподобный Серафим Саровский. Со всей страны в Саров стеклось 300 тысяч паломников, главным образом крестьян. Вот как вспоминал об этом генерал из свиты государя А. А. Мосолов. Государь возвращался от святого источника в монастырь, стоящий на возвышенности. «Гора была сплошь покрыта народом. Губернатор высказывал опасения, что толпа, желающая видеть ближе царя, прорвет тонкую цепь солдат… В это время, не предупредив никого, государь крупно свернул направо, прошел цепь солдат и направился в гору. Очевидно, он хотел… дать таким образом большему количеству народа видеть его вблизи. Его Величество двигался медленно, повторяя толпе: “Посторонитесь, братцы”. Государя пропускали вперед, но толпа немедленно сгущалась за ним, только Лауниц и я удержались за царем. Пришлось идти все медленнее, всем хотелось видеть и если можно, то и коснуться своего монарха. Все больше теснили нашу малую группу в три человека, и наконец мы совсем остановились. Мужики начали кричать: “Не напрягайте”, и мы опять подвинулись на несколько шагов. Я предложил государю встать на наши с Лауницем скрещенные руки и тогда его будет видно издали, но государь не согласился. В это время толпа навалилась спереди, и он невольно сел на наши руки. Затем мы его подняли на плечи. Народ увидел царя, и раздалось громовое “ура!”»

Тем временем либеральная и леворадикальная пропаганда делала свое дело. Будто массы жучка-короеда, она пожирала здоровый организм русского народа, превращая его в издырявленный внутри сухостой, лишенный живительных соков религиозного духа, преданности и доверия Помазаннику Божию. Что мог противопоставить этому государь, если ни правительство, ни полиция, ни Охранное отделение не могли и не умели сдержать эту селевую лавину? Только собственную личность в непосредственном общении с людьми. Множество мемуаристов, даже из враждебно настроенных к Николаю II, чуть ли не в один голос говорят о его исключительном обаянии, способности обворожить собеседника из любого сословия своей добротой, сердечностью, вниманием, простотой и ласковостью обращения, а особенно незабываемым лучистым взором, который проникал в самую душу.

Заключение

Однажды, еще до начала Первой мировой войны, императорская семья посетила немецкий Гамбург. Николай II с дочерьми отправился на прогулку по городу. На одной из улиц проезжал почтовый экипаж, с которого упал тяжелый ящик. Русский царь тотчас сошел с тротуара, поднял ящик и передал почтовому служащему. На вопрос сопровождавшей их А. Вырубовой, зачем он утрудил себя этим, государь ответил: «Чем выше человек, тем скорее он должен помогать всем и никогда в обращении не напоминать своего положения. Такими должны быть и мои дети!»

Это был принцип жизни и царствования последнего русского императора. Но многие из тех, для кого Николай II до сих пор остается черным пятном в русской истории, не желают понять этого.