Лифт, как индикатор любви

Жила-была молодая женщина. Не в моем воображении, конечно, а в моей журналистской практике. Активная такая, веселая. Очень работоспособная, моя коллега.

То, что коллега – немаловажно. Мы довольно сильно всей редакцией ей завидовали: у нее все получалось. Получалось слушать, анализировать, писать. А самое главное – быстро и результативно. Ее материалы делали субботние тиражи в городской газете в выходные дни в два раза больше. При этом она ничего не боялась, разве что сложных развязок на дорогах. Могла при этом остановиться («как  дура», это она сама про себя говорила) на сложном перекрестке, упереться глазами в карту и…. Пока не разберется – дудите-не дудите, с места не двинется.  У многих даже эта «дорожная независимость» и то, что она не боялась быть дуррй, но боялась совершить, ДТП вызывало буквально зубную боль…

Ну да ладно, я не об этом. Хотелось немного обрисовать ее характер. И вот в жизни этой женщины случилось в 1992 году одно событие, довольно стандартное для того времени. У нее была работа, а муж работу потерял. И решил ехать на Запад за (каким уж там длинным!) рублем. Собрала она ему тормосок. Пирогов не пекла, не тот характер! Выдала последние в доме доллары, перекрестила и отпустила. Кстати, муж ейный был человеком довольно гордым, Ларка ему предлагала жить на ее зарплату – не захотел. Уехал.

Месяца четыре он исправно звонил, насколько позволяли средства. То из Парижа позвонит, то из Кёльна. Лерка мужем гордилась. Лопатила свои статьи, растила ребенка и ждала своего Алексея. И вдруг он замолчал. Месяц молчит, два, три… Лерка, женщина деятельная, подняла на ноги Интерпол, какие-то местные следственные органы. Как могла, сама искала через челноков, бандитов… Годы-то 90-е. Но самое ужасное – она перестала спать. Она вдруг резко похудела, хотя весом особым не отличалось, просто высохла вся. Но на все вопросы отвечала – много работаю. И только мне призналась однажды… Я ту ее фразу запомнила на всю оставшуюся жизнь. Никогда не забуду. Мы сидели на кухне, младший Алексей, вдоволь «помамкав», был отправлен в койку, и Лерка сказала, опрокинув в себя сиротскую толику алкоголя:

– Знаешь, Лиса, что самое страшное на свете?

–Что?

– Лифт! Я каждую ночь, слушаю, как он движется. Досчитаешь до 2-х – первый этаж, до 20-ти наш, десятый.

– И что?

– Как ты не понимаешь?!!!! Каждый раз, когда я считаю до 20-ти, приезжает  Василий, сосед…

– Ты дура!!! Ты мужа так ждешь?!!!

– Я не дура, и мужа  я ТАК жду. Мне кажется, если я усну, он этаж проедет…

Я, конечно, очерк об этом написала, в газете разместила. Читательницы (да, что скрывать, и читатели – такие сентиментальные орангутанги) плакали буквально. А у Лерки наступила новая стадия ожидания. Подруги стали приводить женихов. Женихов она «принимала», поила чаем и выставляла за дверь.

И все худела и худела.

Виделись мы, конечно, не каждый день. Но в очередную нашу встречу я была сражена внешним видом моей приятельницы: тощая, как ивовая ветка, челка «по глаза», перчатки. Ну, думаю, трындец , у Лерки новая идея журналистского расследования, и имидж – просто класс. Это был не имидж! Это был псориаз!!!

Эта красотка и умница покрылась лишаями (год не спала, лифт, идиотка, слушала!!!) с ног до головы. Диагноз: псориаз. Сутки она плакала, я свидетель. Взахлеб, громко, не стыдясь соседей. С подвыванием каким-то плакала. Кожа и правда была, как  гнилой апельсин – и на руках, и на ногах, и даже на лице – лоб не пощадила. Одни глазюки темно-серые остались, и рот – яркий и большой, веселый был рот… Её мама (доктор, кстати) возила дочку по всем знакомым профессорам. Профессора головой качали и назначали какие-то вонючие мази. Лерка профессоров слушалась, мазалась, страдала, конечно. Часто говорила мне: «Представляешь, Алекс приедет, а я в каком-то жире вся и воняю…»

О том, что ее Алекс не приедет, она не то слышать не хотела, могла и побить…

И вот наступил один ноябрьский день. Поздняя европейская осень: косые дожди, хмуро, печально и безысходно. И… Лерка говорит (все, как сейчас помню):

–Лежу, лифт слушаю… Ну, ты знаешь, я его давно слушаю. Остановился на нашем этаже. И – звонок. Только Алекс так звонит: р-раз, как будто заикается. Я бегу, спотыкаюсь, знаю – он. И вдруг понимаю, что если он увидит мои вот эти лишаи недолеченные…

Он приехал. Почему год молчал – не рассказал. Моя умная Лерка  НИКОГДА не спросила его об этом. Она всегда говорила – не хочешь услышать лжи, не задавай вопросов. А он быстро оценил ее 41 кг, шелушащиеся руки и ноги, и… сдался.

Они еще прожили некоторое врем вместе. Но Лера «оценила» это отношение к себе. И вот, после практически 16-ти месяцев ожидания, она ушла.

Сейчас с бывшим мужем не встречается. Но вспоминает его, конечно. И постоянно (когда выпьет) пристает к друзьям: «Народы! (Она личность харизматичная и умеет так харизматично вопрошать). Я его ждала, пусть без рук, пусть без ног!!!... А ему были противны мои лишаи!». Но потом – и вот в чем  ее главное мужество – она говорила: знаете, народы, даже умирая женщина должна оставаться привлекательной. И этим она оправдывала своего Алекса.

Я не знаю, типична эта история, или нет. Как мы переживаем болезни и страдания близких? Наверное, все индивидуально и не просто. Но спустя много времени, т.е. 15 лет, Лера вылечилась, у нее прекрасные чистые ладони, она не носит перчаток, в прическе открывает лоб – тем более, ей сейчас за 40, а на лбу ни одной морщинки. Она – успешный журналист. Алекс живет с новой женой, у него дочь. Но когда я спрашиваю: «Алекс, ты не хочешь с Леркой поговорить?», он всегда отвечает – «О чем?».