России недостает многих благоприятных природных условий. Но еще больше ей недостает ума, чести и совести!

В конце 80-х услышал фразу М. Тэтчер, которая привела к перевороту моих представлений об окружающем мире: «На территории СССР экономически оправдано проживание 15 млн человек». Что означает «экономически оправдано»? Меня это подтолкнуло к новым размышлениям – ведь Тэтчер не относится к деятелям, склонным к несерьезным высказываниям, – и я попытался выяснить суть дела. В 1995 г. вместе с группой ученых участвовал в сравнении условий приграничных районов России и сопредельных территорий. В то время провозглашалась неизбежность включения России в экономику Запада. Но никто не задавался вопросом: «А может ли наша экономика в принципе быть конкурентоспособной?» И уже после сдачи работы снова и снова анализировал исходные данные. Получалось, если развить исходные предпосылки, то явно следовал вывод прямо противоположный – включение в мировой рынок вызовет мгновенную (по историческим меркам) смерть нашей экономики...

Почему Россия не Америка?

Размышления над книгой

Г. И. ХАНИН,
доктор экономических наук

​

Пожалуй, ни одна книга по экономическим проблемам в 90-е годы не была столь популярной, как книга А. П. Паршева «Почему Россия не Америка». Она не залеживается в магазинах, никого не оставляет равнодушной. Сужу по реакции моих студентов-вечерников в одном из вузов Новосибирска, где она обсуждалась. Сам я прочитал ее с огромным удовольствием и перечитал еще раз, чтобы уяснить мысли и позицию автора.

Читателей привлекают гражданственность автора, его боль за печальное состояние экономики России и российского государства, глубокая обеспокоенность будущим страны. Поразительная ясность и трезвость мышления, удивительная для непрофессионального экономиста способность охватить различные стороны экономики России и показать их взаимосвязи, выявить причины экономического упадка. Великолепный стиль и манера изложения. Оригинальность мышления, способность находить интересные новые объяснения экономическим явлениям. Хорошее знание истории России, особенно послеоктябрьского периода.

Эти качества отличают книгу А. П. Паршева от большинства выходящих в России экономических произведений. Когда-то наши экономисты – назову В. Н. Богачева, А. М. Бирмана, В. И. Селюнина – умели писать понятно и доступно для непрофессионалов. Умеет делать это и И. Я. Бирман, но он все реже печатается в российской прессе. Отсутствие такого умения я связываю с низкой гуманитарной культурой и просто отсутствием таланта. Эти качества обусловили поистине шизофренический оптимизм в оценке перспектив российской экономики в последний год, которым отличились представители противоположных экономических школ – от либералов до дирижистов. Наконец, чаще всего наши экономисты перелагают уже давно известные и отнюдь не бесспорные экономические теории, даже тогда, когда их негативные последствия для экономики России вполне, кажется, очевидны.

Успех книги А. П. Паршева определяется, как мне кажется, и еще одним обстоятельством. В обществе под влиянием неудачных реформ, связанных с попыткой перенести в Россию западные методы хозяйствования и политической жизни, накопились глубокая враждебность к Западу, ощущение, что Западу эти реформы нужны для ослабления России и собственного обогащения в ходе интеграции России в мировую экономику. Приводимые в книге А. П. Паршева аргументы подкрепляют это ощущение научным, как кажется сторонникам этой точки зрения, обоснованием. Именно поэтому книга наибольший успех имела у сторонников коммунизма и особого пути России, стала чуть ли не их Библией.

Экономист-профессионал легко найдет в книге немало неточностей и ошибок частного характера. Но я бы не хотел искать «блох». Гораздо интереснее и полезнее найти в ней яркие идеи. Большинство ученых-экономистов, увы, не могут похвастать успехами в выработке рецептов возрождения российской экономики и просто не имеют морального права показывать свою «ученость», выискивая мелкие ошибки у оригинального непрофессионала. Но принципиальные недостатки, с моей точки зрения, я, естественно, отмечу.

О чем книга?

На первый взгляд, монография посвящена одному крупному вопросу экономической политики – перспективам привлечения иностранного капитала в Россию, точнее, отсутствию таких перспектив. На самом деле автор дает свое видение особенностей России и свой взгляд на пути решения ее общественных и экономических проблем.

Наиболее оригинальным в книге является то, что автор придает огромное значение географическому положению России, которое он считает крайне неблагоприятным прежде всего по климатическим условиям. Из двухсот стран мира, утверждает
А. П. Паршев, по суровости климата с нами может сравниться только Монголия (с. 48). Даже в Канаде и Скандинавии, с которыми Россию обычно сравнивают, гораздо теплее.

Объяснение особенностей отдельных цивилизаций природными условиями их местоположения было широко распространено в философской литературе прошлого. Из этого исходили, например, Иоганн Гердер, Монтескье, российские историки
С. М. Соловьев и В. О. Ключевский. В советское время такие воззрения пресекались как проявление географического детерминизма, чуждого постулатам исторического материализма.

Справедливости ради отмечу, что классики западной экономической мысли также придавали малое значение географическому фактору. В последние годы среди экономистов на особенности географического положения России обращал внимание Б. С. Хорев, но его работы не привлекли, к сожалению, широкого внимания. Напомню также о выдающейся книге академика Л. В. Милова «Великорусский пахарь» и работах интереснейшего историка Э. В. Кульпина по истории России.

Более суровые климатические условия предопределяют неконкурентоспособность экономики России, поскольку требуются несравненно большие, чем у конкурентов, затраты на отопление, возведение зданий и сооружений, поддержание жизни населения. К негативным особенностям России А. П. Паршев относит также огромные пространства страны, требующие больших затрат на перевозки, короткий вегетационный период и некоторые другие. Поэтому, по мнению А. П. Паршева, российская экономика НИКОГДА не сможет стать привлекательной для иностранных инвестиций, в принципе не может конкурировать ни с развитыми, ни с развивающимися странами из-за высоких издержек, вызванных в первую очередь суровым климатом.

Огромная заслуга А. П. Паршева в том, что его анализ свободен от иллюзий и показывает действительность в самом мрачном виде такой, какая она есть.

Автор доказывает, что происшедшая после 1991 г. интеграция России в мировое хозяйство привела к огромным потерям для ее экономики.

Он резко критикует идею конвертируемости российской валюты как одну из причин развала ее экономики после 1991 г. Важнейшим негативным результатом интеграции России в мировую экономику А. П. Паршев считает огромные объемы экспорта капитала из России и вследствие этого (и паразитической деятельности новой русской буржуазии) катастрофическое проедание производственных фондов российской экономики, что грозит ее полным коллапсом.

Автор крайне низкого мнения о подавляющем большинстве известных российских экономистов, считая их программы и действия идиотскими, если не предательскими. Столь же низкого мнения он и о новой российской буржуазии, считая ее паразитической и абсолютно неспособной к созидательной деятельности. При этом он очень высокого мнения о достижениях советской экономики, государтственной мудрости политических и хозяйственных руководителей Советского Союза в сталинский период.

Взятые по отдельности указанные идеи неоднократно выдвигались и обосновывались российскими экономистами разных направлений, особенно национально-патриотического спектра, но сконцентрированные вместе и изложенные ярко и аргументированно они дают новый сильный эффект. Я привел, конечно, не все основные идеи работы, а только те, которые намереваюсь обсудить в дальнейшем. Для более полного рассмотрения содержания книги просто нет места в журнальной статье.

Оценка современной российской экономики: все мрачней и ниже...

Сразу хочу сказать, что многое в утверждениях А. П. Паршева мне кажется правильным или близким к истине. Оговорюсь при этом, что не обо всем могу судить с полной уверенностью, например, о роли географических условий.

Совершенно справедливы его утверждения о том, что интеграция России в мировую экономику в целом оказалась намного более вредной, нежели полезной. Очевидное доказательство тому – огромный вывоз капитала из России. Сошлюсь на свои расчеты, согласно которым он составил в 90-е годы сумму, приближающуюся к триллиону долларов (см.: Мировая экономика и международные отношения. 2000. № 11).

Совершенно оправданна тревога автора по поводу разрушения производственного потенциала России в 90-е годы. Эта проблема широко стала обсуждаться только в последние два года. До этого преобладало мнение о достаточности производственных фондов в стране, образовавшихся, якобы даже с избытком, в советский период. Инакомыслящими были в этот период буквально единицы. Назову, в частности, коллектив новосибирских исследователей под руководством
К. К. Вальтуха.

Мои расчеты, которые я проводил с середины 70-х годов, показали, что рост основных производственных фондов прекратился в СССР уже в конце 80-х годов. За 90-е годы производственные мощности российской экономики сократились примерно в два раза, а с учетом огромного сокращения оборотных фондов – еще больше. При нынешних объемах ввода в действие производственных основных фондов через 10–15 лет должно наступить почти полное выбытие производственного потенциала России. Мало что меняет в этом отношении и происшедший в 2000 г. рост производственных капиталовложений. При их падении по сравнению с 1990 г. в 5 раз за 1991–1999 гг. рост на 15–20% в 2000 г. лишь отодвигает срок их полной ликвидации. К тому же прошлогодний объем производственных капиталовложений не так легко сохранить.

Правда, происшедшее в 90-е годы сокращение объема производственных фондов частично коснулось их излишнего объема в отдельных отраслях, устаревших фондов на предприятиях, не имеющих перспективы, заведомо неэффективных. Так что «эффективные фонды» сократились в меньшей степени. Но вряд ли можно утверждать, что половину производственной мощности страны составляли заведомо неэффективные фонды. К тому же сейчас сокращаются и бесспорно эффективные. Впрочем, такое разделение требует более тщательного изучения и расчета. Показательно, что доля оборудования в возрасте свыше 20 лет остается чрезвычайно высокой. Так что процесс освобождения от устаревшего оборудования идет, вопреки абстрактным рассуждениям, очень медленно, что свидетельствует о невысокой эффективности нынешней хозяйственной системы и с этой стороны.

Рассматривая возможные источники экономического прогресса, А. П. Паршев много внимания уделяет развенчанию мифа о безграничных запасах полезных ископаемых в России. Эта часть его работы – одна из лучших. Он показывает, что с учетом местоположения и условий добычи полезных ископаемых эффективные запасы намного меньше, чем их оценивают в российской статистике национального богатства. Так, при официальных разведанных запасах полезных ископаемых в объеме 28,6 трлн дол. эффективные запасы А. П. Паршев считает равными 5–10 трлн дол. (с. 60). В 10 трлн дол., кстати, оценивает величину разведанных запасов России и Мировой банк, используя более строгие критерии оценки разведанных запасов, чем принято в России. Но и это не самая нижняя оценка. По оценке В. В. Виноградова¹, при нынешнем уровне развития техники и технологии рентабельны только запасы, оцениваемые в 1,5 трлн дол. К сожалению, этот автор не приводит методику расчета.

Учитывая ограниченность сырьевых, в том числе и топливных ресурсов России, А. П. Паршев считает преступным для будущего страны нынешний значительный экспорт сырьевых ресурсов.

Трудно не согласиться с этой точкой зрения. Сейчас активно разворачивается экспорт газа из России. Казалось, уж газа у нас хватает, по официальным оценкам, даже разведанные запасы обеспечивают внутренние потребности на 81 год (с. 60). Но в эти запасы входят и месторождения Ямала. Попробуйте, однако, их взять! Сколько раз уже обещали начать их освоение, а воз и ныне там. И вот уже газовики начинают сокращать поставки газа для внутреннего потребления. А замены ему пока не находится.

Большую трезвость и проницательность проявляет А. П. Паршев и при рассмотрении других проблем экономического положения России. Так, он подвергает сомнению выгодность для России экспорта таких энергоемких продуктов, как алюминий и аммиак, справедливо считая, что их нынешняя рентабельность является лишь следствием дешевизны электроэнергии, и их вывоз представляет собой не что иное, как косвенный вывоз дешевой электроэнергии (с. 285–286, 288).

Подвергает он сомнению и перспективность экспорта оружия из России. Во-первых, он справедливо отмечает, что сейчас торговля идет оружием, сконструированным в СССР, а не в России (с. 301). В связи с огромным сокращением НИОКР в этой области перспективы экспорта оружия сомнительны. Разве уж совсем не требовательным странам.

Но есть и другая причина: как считает А. П. Паршев, экспорт оружия может быть эффективен при крупномасштабном производстве вооружения, снижающем издержки на единицу выпущенной продукции. Поскольку сейчас поставки оружия для внутреннего потребления ничтожны, сомнительна и эффективность его экспорта за счет производства, а не старых запасов.

А. П. Паршев делает вывод о том, что крах российской экономики должен наступить в ближайшие годы. В этом я с ним полностью согласен, поскольку не разделяю оптимизм большинства ученых по части успехов российской экономики в последнее время.

Так, может показаться, что в 2000 г. положение с инвестициями в российской экономике качественно улучшилось и у нее, наконец, появились источники финансирования инвестиций. Некоторые экономисты заговорили даже об инвестиционном буме и начале «экономики роста»². Однако анализ показывает, что рост инвестиций в 2000 г. никак не компенсировал упавшие в 5 раз за предыдущий период инвестиции в реальную экономику и к тому же носил сугубо временный характер, ибо опирался на значительный рост мировых цен на топливо и ряд других продуктов российского экспорта и на значительно сократившиеся после кризиса
1998 г. затраты на оплату труда. По мере исчерпания этих временных факторов источники роста инвестиций неизбежно должны сократиться, если не случится нового чуда, аналогичного росту цен на топливо.

В июле–августе 2000 г. прибыль в промышленности сократилась с 16% во II квартале до 12%³. А ведь IV квартал, судя по всему, оказался значительно хуже, чем III. Об этом говорит хотя бы уменьшение перевозок коммерческим транспортом в ноябре 2000 г. по сравнению с октябрем, в то время как в 1999 г. произошло заметное увеличение⁴. Поступившие в конце января 2001 г. данные Госкомстата РФ говорят о том, что в ноябре и декабре уже начался спад в промышленности России, причем все возрастающими темпами. В таких условиях не только бессмысленно говорить о росте инвестиций, но и вырисовывается картина возобновившегося после некоторого перерыва экономического спада.

Есть все основания утверждать, что происшедший в
1999–2000 гг. рост ВВП в основном был связан с ростом мировых цен. Произведу несложный, не претендующий на абсолютную точность расчет. В 1999 г. валовой внутренний продукт составил 4,54 трлн руб. в текущих ценах⁵. По официальным данным, в 2000 г. он вырос по отношению к
1999 г. на 7,6%. Не будем подвергать эту цифру сомнению, хотя основание для этого есть. Трудно представить себе, что промышленная продукция выросла более чем на 9%, в то время как производство электроэнергии – на 2%. Обычно производство электроэнергии растет быстрее, чем промышленной продукции. В ценах 1999 г. ВВП должен составить, следовательно, 4,88 трлн руб., а его прирост – 0,34 трлн руб.

В 2000 г. объем экспорта равнялся 104 млрд дол. против
76 млрд в 1999 г.⁶ Прирост – 28 млрд дол. Окончательные данные об изменении физического объема экспорта и изменении экспортных цен за год отсутствуют. Примем, для осторожности, с учетом данных за первую половину года, что физический объем экспорта вырос на 5%. Тогда за счет роста цен экспорт увеличился примерно на 24 млрд дол. Паритет покупательной способности рубля в 1999 г. равнялся примерно 8 руб.
за 1 дол.

Следовательно, только за счет роста мировых цен на продукцию российского экспорта экономика России получила 212 млрд руб. Иными словами, выигрыш от роста мировых цен в 2000 г. оказался равным двум третям прироста ВВП в 2000 г. Без учета повышения мировых цен ВВП России вырос всего на 2,5%
в 2000 г.

Конечно, этот расчет сугубо приблизительный. Он не учитывает, скажем, изменения мировых цен на импортные товары.

Замечу, что есть и еще более пессимистические оценки: ВВП России в 2000 г. не вырос, а сократился. Назову, в частности, расчет А. Илларионова⁷..

Я привел эти данные, чтобы показать, насколько правильно
А. П. Паршев оценил переспективы российской экономики, в отличие от многих российских и западных экономистов.

Попытаемся теперь оценить те аргументы, которыми автор подкрепляет вывод о тотальной неконкурентоспособности российской экономики.

Затраты выше, чем где-либо

Важное место в аргументации А. П. Паршева о нереальности надежд на иностранные инвестиции занимает таблица, показывающая калькуляцию затрат на выпуск 100 долларов промышленной продукции в разных странах. Он придает этой таблице такое большое значение, что приводит ее дважды (с. 118, 291). Таблица производит уже на первый взгляд довольно странное впечатление. Из нее следует, например, что только в двух странах из числа рассматриваемых (Россия, Великобритания, Италия, Германия, Франция, США, Япония), а именно – в Японии и США, издержки меньше, чем выпуск. Это обстоятельство смущает и А. П. Паршева (с. 118), что, впрочем, не мешает ему оперировать этими данными и впоследствии.

Таблица заимствована из книги В. Д. Андрианова «Россия в мировой экономике». Обращаюсь к этой книге в надежде найти указание на методологию расчета и исходные данные, но не нахожу ни того, ни другого. Это у иностранцев всегда указаны источники либо методы расчета таблиц и исходных данные. Наши же авторы хотят, чтобы им верили на слово.

Позволю высказать гипотезу, как могла появиться эта таблица. Сам В. Д. Андрианов либо другой автор, у которого он ее заимствовал, пересчитали и выпуск, и издержки в разных странах в ценах США. Задача эта очень непростая, но разрешимая, хотя результат не может претендовать на точность. Буду исходить из того, что расчет проделан добросовестно. Естественно, что требовалось пересчитать и заработную плату на уровне заработной платы американцев. Отсюда столь высокий удельный ее вес в затратах на промышленную продукцию в России (более трети). Понятно, что только пересчет заработной платы по ставкам американских работников должен был привести к превышению издержек над результатами по большинству рассматриваемых стран.

Однако есть и коренное отличие ситуации в российской промышленности от других стран. Если отбросить заработную плату, в других странах, кроме России, все остальные статьи затрат в сумме меньше 100 долларов. И только в России две статьи («топливо, электроэнергия» и «сырье, полуфабрикаты») дают в сумме 152,5 доллара, т. е. намного больше, чем объем продукции. Из этого факта А. П. Паршев делает совершенно справедливый вывод: «Даже если нашим рабочим вообще не платить, то наши издержки все равно существенно выше, чем в других странах с зарплатой» (с. 119).

Однако вывод, который делает из этих данных автор, представляется мне явно поспешным. Он логично заявляет, что при таком положении не найдется идиота-иностранца, желающего вкладывать деньги в российскую экономику. Почему, однако, автор говорит только об иностранцах? Россияне – тоже не идиоты, поэтому размер инвестиций в России сейчас ничтожен не только в промышленности, но и в сельском хозяйстве и на транспорте. То, что российские банки не вкладывают деньги в убыточное производство, скорее, говорит в их пользу: что-то в реальной экономике они все-таки понимают.

Можно назвать лишь несколько сфер хозяйственной деятельности, где инвестиции в России давали отдачу, и они там действительно производились. Розничная торговля, например. Посмотрите, сколько построено новых или коренным образом реконструировано магазинов! В них приятно зайти. Но секрет успехов торговли прост. Она, во-первых, почти не платит налогов, а во-вторых, преимущественно обслуживает богатеев, которые денег не считают. Расширяется также отрасль связи, благодаря баснословным тарифам. Одним словом, инвестиции в России целесообразно производить в отрасли, находящиеся в особо благоприятном положении. В промышленности это некоторые пищевые подотрасли.

Впечатление о фатальной неконкурентоспособности России усиливается А. П. Паршевым в главе «Передел» (с. 290–296). В ней автор, опираясь на ту же таблицу, доказывает, что чем выше стадии обработки, тем менее конкурентоспособна российская продукция, так как на каждой стадии неконкурентоспособность, вызванная природными условиями, умножается.

Этот вывод хорошо согласуется с фактами. В самом деле, Россия экспортирует по преимуществу сырье или полуфабрикаты (например, прокат черных металлов, а не машины и оборудование). Однако глубокий анализ показывает, что вывод получен путем искусственного подбора цифр, подходящих для такого вывода. Так, в его условном примере для России уже на первом переделе затраты на топливо в 3 раза выше «средних», а затраты на зарплату равны затратам на топливо, причем размер последних равен у России и ее конкурентов. Равенство указанных затрат сохраняется на всех переделах.

Стоит, однако, сделать эти соотношения более обоснованными, как полученный вывод может не подтвердиться. Если, например, взять продукцию машиностроения, экспортируемую преимущественно развитыми странами, то затраты на заработную плату при ограниченном разрыве в производительности труда окажутся значительно меньше. Меньшими, при более рациональном хозяйствовании, окажутся и расходы на топливо и электроэнергию, амортизацию. И экспорт некоторых видов продукции более высоких стадий обработки окажется выгодным.

Мне кажется не совсем верным положение автора, что тяжелые климатические условия автоматически повышают все издержки. Согласимся с тем, что из-за этих условий издержки по статье «топливо, электроэнергия» у нас в 3–5 раз выше, чем в других странах. Но почему по статье «сырье, полуфабрикаты», составляющей половину всех затрат (их размер в 5 с лишним раз больше, чем топливо, электроэнергия), издержки в России примерно в 2 раза выше, чем в других странах? На природные условия можно отнести лишь большие затраты на перевозки этих материалов из-за больших расстояний, но их доля в этой статье невелика. К тому же ввоз импортного сырья многими странами осуществляется на значительно большие расстояния. Да и по статье «топливо, электроэнергия» далеко не вся разница связана с климатическими условиями. Думаю, сам автор прекрасно знает о российской расточительности в использовании этих ресурсов.

Также вряд ли только с суровым климатом связана повышенная материалоемкость продукции.

Возьму для анализа не современное положение, а милые уму и сердцу автора советские времена, «золотой период советской экономики» – 50–60-е годы. В конце 50-х годов в СССР выпускалось свыше 12 млн (!) железных кроватей весом 35–37 кг каждая. В то время как в ряде стран вес железных кроватей составлял 20–25 кг и они были прочнее. Металлическая посуда в других странах выпускалась из стали толщиной 0,3 мм, а в СССР – 0,5–0,7 мм. В результате перерасходовалось более
20 тыс. т металла в год. Только по двум этим изделиям можно было сэкономить более 100 тыс. т металла, что позволяло выпустить дополнительно 1,5 млн стиральных машин, в 3 раза больше фактического выпуска в конце 50-х годов. Объясняя причину перерасхода металла, министр торговли РСФСР
Д. Павлов отмечал, что план по выпуску посуды устанавливался по весу, поэтому было выгодно выпускать более тяжелую посуду, а металлургам, добавлю, выпускать более толстый металл.

Приведу теперь более масштабный пример. Средний вес металлорежущих станков, выпускавшихся в СССР в 60-е годы, составлял 3200 кг, в то время как в США – примерно 1200, во Франции – 1700, а в Японии (первая половина 1967 г.) – всего 887⁸. Главная причина повышенного расхода состояла в нерациональной структуре производства металлорежующих станков, не соответствующей структуре выпускаемых деталей.

Число подобных примеров можно умножить многократно.
В. И. Селюнин имел полное право назвать советскую экономику самоедской. Другой вопрос, был ли такой ее тип абсолютно неизбежен или вызван устранимыми недостатками командной экономики? И не компенсировался ли он сильными сторонами командной экономики: отсутствием экономических кризисов, полной занятостью населения, высокой долей, до определенного времени, производственных капиталовложений и т. д.

Одним словом, высокая материалоемкость вызвана, преимущественно, вопиющими недостатками хозяйствования в России. Климат и другие природные особенности здесь играют второстепенную роль. К тому же таблица В. Д. Андрианова характеризует положение в промышленности уже в период реформ, в 1995 г., когда объемы промышленного производства резко упали, а многие затраты (условно-постоянные) либо остались неизменными, либо сократились незначительно. Да и расточительности стало не меньше, а больше.

В советские времена все же обеспечивалось превышение выпуска над издержками, что и создавало источники для финансирования экономического роста, укрепления оборонного потенциала и повышения уровня жизни населения. Уверенно об этом можно говорить применительно к 50–60-м годам. В 70–80-е годы, с падением эффективности, важнейшим фактором финансирования экономического роста стали уже высокие мировые цены на топливо. С их падением экономика СССР начала обваливаться.

Но и для нынешней экономики масштаб превышения издержек над затратами, указанный в таблице, мне представляется несколько завышенным. Вряд ли материальные затраты в России превышают западные в 2,5 раза.

Произведенные Н. И. Сусловым и мною расчеты альтернативной оценки объема и динамики российской экономики за
1990–1995 гг. тоже показали убыточность реального сектора российской экономики, но все же меньшую, чем у
В. Д. Андрианова (при том, что мы учитывали еще более неэффективные отрасли, например, сельское хозяйство и строительство). Так, по нашим расчетам, в 1995 г. превышение издержек над продукцией составило 86,3 млрд руб. при объеме выпуска отраслей реальной экономики, куда мы включили промышленность, сельское хозяйство, строительство, транспорт и связь, в 606,6 млрд деноминированных рублей⁹. Убыток, следовательно, составляет по отношению к издержкам 16,5%. Тоже немало, но все же не 157%, как у В. Д. Андрианова. В методологии расчетов имеются отличия, но порядок цифр сравнивать, по моему мнению, можно. Окончание публикации и выступления других участников обсуждения см. в следующих номерах.

Спасет ли Россию автаркия?

Что же предлагает А. П. Паршев для предотвращения неминуемой, по его (и моему) мнению, гибели российской экономики, если нынешний курс экономической политики будет продолжаться? Выход он видит в изоляции российской экономики от мирового рынка. Раз через взаимодействие с мировым рынком утекают из России национальные богатства, изолируемся от мирового рынка. Он и примеры из русской истории для обоснования приводит. По А. П. Паршеву, Россия только тогда успешно развивалась, когда была изолирована от внешнего рынка (с. 135–155). В особенности достается золотому рублю, справедливо рассматриваемому как средство взаимосвязи с мировым рынком.

А. П. Паршев предлагает три меры (с. 260): госмонополия на внешнюю торговлю, прекращение вывоза капитала и отмена конвертации рубля. Странно, что не назван строгий контроль за банковской деятельностью.

Больших возражений у меня эти меры не вызывают. Давно (после 1991 г.) считаю, что если есть намерение развалить любую экономику, жившую изолированно от внешнего мира, то для этого имеются два простых средства: быстро либерализовать внешнюю торговлю и банковскую систему. И, конечно, конвертировать национальную валюту. Тогда разграбление страны гарантировано. Та колоссальная утечка капитала, которая произошла в 90-е годы, была бы невозможна без этого. А баснословные траты в нищей стране, неспособной рассчитаться с долгами, на путешествия за границу или приобретение оттуда предметов роскоши?

Мои сомнения в следующем. Достаточны ли эти меры и не избыточны ли отдельные из них? Начну с последнего. Надо ли устанавливать монополию на весь экспорт и импорт? Может быть, достаточно только на его основные статьи? Совсем не ясно, как представляет себе А. П. Паршев взаимодействие монопольных внешнеторговых организаций с внутренними потребителями и экспортерами: таким, как в командной экономике, или они будут контролируемыми государством посредниками? Это принципиальный вопрос. От него зависит характер предполагаемого экономического механизма. И где гарантия, что внешнеторговые организации в последнем случае не превратятся в такой же инструмент перекачивания ресурсов, как и частные? Там что, святые будут сидеть?

Какого эффекта в самом лучшем случае можно ожидать от изоляции от мирового рынка? Начну с положительного. По максимальным оценкам, ежегодно из России вывозится около 30 млрд дол. Предположим, что этот вывоз удастся ликвидировать. Значит, ресурсы страны увеличатся на эту сумму. Воспроизводимое национальное богатство России сейчас – примерно 3 трлн дол., и оно сокращается ежегодно примерно на 3%, т. е. на 90 млрд дол. Значит, полученная экономия в лучшем случае позволит уменьшить это сокращение до 50 млрд дол. И сокращение составит 1,5% в год. Этот прогресс приведет к продлению периода гибели экономики с 10–15 лет до 30 лет. Но все-таки гибели.

Не забудем, однако, и о неизбежных потерях. Взаимодействие с мировой экономикой имеет ведь и плюсы. Конкуренция иностранных производителей заставляет улучшать качество отечественной продукции, ее технические характеристики, внешний вид, снижать издержки. Достаточно ли будет внутренней конкуренции, с которой готов согласиться А. П. Паршев, для достижения этих целей? Не возникнет ли монополистический сговор отечественных производителей? Не уменьшится ли из-за этого ожидаемый положительный эфект?

Произведенное западными экономистами сравнение развития открытых и закрытых экономик (всего рассмотрено 111 стран) за 1970–1990 гг. показало, что в эти годы среднегодовые темпы роста развитых промышленных стран с открытой экономикой составили 2,29%, а с закрытой – только 0,76%. Для развивающихся стран разница еще более значительна – соответственно 4,49% и 0,69%¹⁰. В России получилось иначе. Но виноваты в этом мы сами, бездумно «открывая» нашу экономику.

Никуда не деться от того обстоятельства, что главная проблема российской экономики состоит в превышении внутренних издержек над выручкой.

Вывоз капитала уменьшает остающуюся в стране часть, но не ликвидирует эту огромную разницу. Кажется,
А. П. Паршев это осознает. Он пишет о необходимости для подъема экономики жертв со стороны населения. Думаю, что они неизбежны. В какой-то степени и от лиц со средними (по российским меркам) доходами. Но особенно от богатейшей части, на которую сейчас приходится чуть ли не треть общего личного потребления.

Маленький расчет. Фонд личного потребления составляет сейчас 300 млрд дол. (600 млрд дол. ВВП и доля личного потребления населения в нем около 50%). Из них на 3–5% населения приходится примерно 90 млрд дол. Сократите через налоговую систему, обложение имущества и предметов роскоши это потребление в два раза, что совсем немного для возврата неправедно в большинстве случаев полученных доходов – и вы уже получите 45 млрд дол. ежегодно для увеличения национального богатства и повышения уровня жизни беднейшей части населения. Любое буржуазное правительство провело бы эту меру, а в России 10 лет пойти на нее не решаются. Даже левые.

Пусть при известной слабости налоговой службы (которую надо незамедлительно совершенствовать) соберут в бюджет дополнительно не 45 млрд, а только 30 млрд дол. Все равно это огромная величина, не уступающая по размерам ежегодному вывозу капитала из России. Если сюда добавить имеющиеся возможности возврата вывезенных в разное время из России капиталов, исчисляемых тоже миллиардами долларов возможных ежегодных поступлений, если за эту проблему всерьез взяться, чего до сих пор не было, то положение российской экономики только за счет этих мер может заметно облегчиться.

Но этих (и некоторых других аналогичных) мер, возможно, достаточно, чтобы стабилизировать существующее экономическое положение, но не обеспечить экономический подъем, совершенно необходимый для решения накопившихся экономических, социальных и других (например, экологических и оборонных) проблем России. Здесь не обойтись без системных социально-экономических преобразований.

«Командиры» и «реформаторы»

Анализируя место России в мировой экономике сейчас и в прошлом, А. П. Паршев исходит из своеобразия исторического пути России, обусловленного природными особенностями среды обитания и сформировавшегося в этих специфических условиях духовного мира русского народа. Он справедливо упрекает историков, что этому своеобразию они не уделили достаточно внимания, восхищается историком
Л. В. Миловым, который сделал ряд оригинальных умозаключений об особенностях российского исторического процесса. Высказанные в связи с этим гипотезы
А. П. Паршева (с. 391–404) представляются мне весьма интересными, хотя, не будучи профессиональным историком (но очень интересуясь историей), я воздержусь от их оценки.

Мне не удалось выявить ясный взгляд А. П. Паршева на ключевой вопрос: возвращаться ли России к социализму (пусть обновленному) либо оставаться на нынешнем рыночном пути, подвергнув его очень существенной модификации.

Сначала вывод кажется очевидным. А. П. Паршев с восхищением отзывается о результатах экономического развития России при советской власти, особенно в сталинский период.

Описание сталинской экономической системы содержится в двух главах: «Система, которая работала» (с. 170–173) и «Как мы жили при автаркии» (с. 348–353). Название первой говорит само за себя. В ней автор с восторгом описывает умение сталинской командной системы обеспечивать товарно-денежную сбалансированость. Во второй – государственную мудрость при ведении внешней торговли и заключении кредитных соглашений. Беды советской экономики, по А. П. Паршеву, начались с Н. С. Хрущева, который своими неумелыми, безграмотными действиями разрушил основы командной системы, породил «мелкую халяву» (с. 174), уравниловку, которые развратили народ. Осуждает он косыгинскую реформу 1965 г., вдохновленную профессором Либерманом. И уж, конечно, все реформы М. С. Горбачева.

Что касается нынешних реформ, то иначе как губительными А. П. Паршев их не называет, а реформаторов-гайдаровцев именует жуликами, хитрыми врагами или честными идиотами, которые этими хитрыми врагами поставлены (с. 190). Он готов допустить, что «реформаторы» – «на самом деле подставные фигуры», не ведавшие, что творят (с. 193).

Многое в сказанном справедливо. Российская экономическая мысль и экономическая история пережили два периода: неумеренного, некритического официозного восхищения успехами командной экономики и безудержного ее развенчания во второй половине 80-х и первой половине 90-х годов. Теперь пришло время более научного и объективного их освещения. И первые шаги в этом отношении уже делаются. Отмечу в этой связи глубокую статью Андрея Белоусова в журнале «Россия ХХI» (2000. № 2–3). Но это только начало объективных исследований, требующих и квалифицированного изучения, и осмысления архивного материала о реальном механизме функционирования советской экономики в сталинский и послесталинский период, к которому многие наши историки, кажется, не готовы в силу недостаточного экономического образования и, увы, просто лености (английский экономист Дэвис выпустил несколько томов книги по истории советской экономики начала 30-х годов, содержащих тысячи ссылок на сотни источников).

И темпы экономического роста, и скорость структурных изменений в экономике в 30–40-е годы были беспрецедентны для своего времени. В 50-е годы к этим характеристикам добавилось и огромное повышение эффективности экономики, начавшееся преодоление ее самоедства. При том не забудем и об огромных жертвах населения, не упомянуть о которых просто безнравственно. Однако в своем восхищении сталинской экономикой А. П. Паршев переходит через край. Он говорит о чуть ли не идеальной товарно-денежной сбалансированости, отсутствии дефицита, умелом, чуть ли не рыночном установлении розничных цен в сталинский период. Может быть, в Москве дефицита и не было. Я провел детство в Риге, которая находилась в более благоприятном положении, чем города других республик. И хорошо помню, как в начале 50-х годов часами стоял в очереди за мукой, сахаром и сливочным маслом.

При оценке успехов сталинской командной экономики и в первые послесталинские годы не следует забывать о двух обстоятельствах. Во-первых, преимущества «догоняющего развития», когда отставшая страна имеет возможность воспользоваться техническими и организационными достижениями лидера (в СССР широко использовались также и промышленный шпионаж, и технические знания немецких и других иностранных специалистов). Во-вторых, существует сомнение в том, что командная экономика, хорошо себя показавшая в условиях индустриальной экономики, может так же хорошо функционировать в более сложной и тонкой постиндустриальной экономике.

Не удалось в командной экономике устранить дефицит потребительских благ, хотя общая товарно-денежная сбалансированность действительно была до конца 50-х годов значительно выше (исключая военные и предвоенные годы), чем позднее, когда контроль над денежной массой был потерян, что имело фатальные последствия.

Конечно, такие министры финансов, как Г. Я. Сокольников, Г. Ф. Гринько и
А. Г. Зверев, на порядок по своему интеллекту и результатам деятельности выше министров финансов России 90-х годов, о которых доброго слова ни один историк не скажет. Но не забудем и другого. От министра финансов далеко не все зависит. В том хаосе, который царил в обществе и экономике, даже гений мало что сумел бы сделать.

Не совсем справедлив А. П. Паршев и в оценке российских экономистов. Я мог бы назвать десятки экономистов, которые и в начале реформ, и в ходе их проведения предупреждали о катастрофических последствиях, но к ним не прислушивались, их не привлекали к государственной работе.

А. П. Паршев крайне низкого мнения об экономической системе России после 1991 г. и деловых людях нынешней России, считая их неспособными к созидательной деятельности. Автор, как можно понять, в принципе не против капитализма, если он успешен. Он просто убежден, что «строй, сложившийся у нас, не капитализм» (с. 387). «Нет у нас в стране «ни капитализма», ни «буржуазного строя» (с. 386). Такой вывод он делает на основе того, что конституирующим признаком капитализма является способность увеличивать капитал общества, а этого как раз в России не происходит.

Я разделяю в целом мнение А. П. Паршева о характере российской экономической системы и деловых способностях большей части нынешних российских бизнесменов. Хотел бы, однако, отметить, что в характере российского бизнеса за десять последних лет происходят значительные изменения. За этот период сменилось несколько поколений российских бизнесменов. В первом поколении преобладали «наперсточники» либо «хлестаковы» типа Артема Тарасова, Неверова, Мавроди, Стерлигова. Подавляющая их часть давно ушла из хозяйственной жизни. Не буду останавливаться на последующих поколениях. В этой среде шел естественный отбор, и постепенно она улучшалась. Если судить по результатам хозяйственной деятельности крупнейших металлургических заводов, некоторых нефтяных компаний, многих компаний пищевой промышленности, торговых фирм, что появляется слой действительно способных предпринимателей, умело действующих в новой хозяйственной среде и внутри страны и за рубежом, не проматывающих, а увеличивающих или, по крайней мере, сохраняющих капитал¹¹.

Безусловно, успешных предпринимателей меньшинство (по некоторым оценкам, 10–15%), но не замечать их было бы неправильно. Наконец, к заслугам российской буржуазии можно отнести коренное улучшение культуры торговли и обслуживания населения, огромное разнообразие товаров и услуг, которое предлагается теперь этой сферой. Можно сослаться в объяснение на высокие цены, не доступные большинству населения, но чтобы обеспечить такое разнообразие товаров и услуг, нужны предпринимательские усилия и способности.

Тем не менее в целом характер «русской буржуазии» меняется очень медленно. Так, даже в конце 2000 г. из 50 клиентов казино «Тропикано» (Атлантик-Сити, США), тратящих 10 тысяч долларов в день, 27 – русские. В жалком состоянии по-прежнему находятся ведущие институты рыночной экономики – банковская система и рынок ценных бумаг. Реальное состояние российского бизнеса высветила история с банкротством компании В. А. Гусинского «Медиа-Мост». Основанием для возбуждения уголовного дела против «Медиа-Моста» явилось то, что чистый актив компании носит отрицательный характер, т. е. уставный фонд «проеден». Защитники компании (в их числе и М. С. Горбачев) утверждают, что в таком же состоянии находится 90% российских компаний. Эти данные хорошо согласуются с приведенной выше оценкой доли успешных предприятий в России.

Трудный выбор социально-экономического типа хозяйства

Но если А. П. Паршев ни в грош не ставит российский «капитализм» и высоко оценивает командную систему в ее сталинском варианте, то почему он не выдвигает в качестве выхода из хозяйственного тупика полномасштабный возврат к командной экономике, национализацию приватизированной собственности, а ограничивается мерами по усилению государственного регулирования в области внешней торговли? Единственное, что он предлагает национализировать, – это сырьевые отрасли (с. 124). Немалый, конечно, сектор российской экономики, но все же меньшая, хотя и самая прибыльная часть. Ясного ответа в книге я не нашел.

Выскажу свое предположение. С одной стороны, А. П. Паршев понимает сильные стороны рыночного хозяйства, при хорошей его организации и ограничении пределами данной страны. Он пишет: «Оценка труда рынком самая справедливая... Пока объективной оценки умного труда человека всем обществом не придумано, все идеи об отмене рынка – архиблагоглупость» (с. 239–240). С другой стороны, думаю, он понимает огромные опасности очередной ломки хозяйственного и, неизбежно, политического механизма страны. Даже если такой поворот и удастся, в чем никак нельзя быть уверенным, он приведет к очередной дезорганизации хозяйственной жизни на несколько лет, пока новый (старый) хозяйственный и политический механизм устоится и укоренится. К тому же вряд ли западные страны будут равнодушно наблюдать за таким поворотом, а у России нет ни военных, ни экономических сил устоять перед их давлением.

Не видит автор книги и реальной силы, которая способна была бы повести ко второй социалистической революции и, самое главное, удержать власть после возможной ее победы и возродить экономику России.

Известный свет на взгляды Паршева проливает его знаменательное высказывание
(с. 199): «Я лично не вижу сейчас других классов в нашем обществе, кроме тех, кто каким-то образом прикоснулся к рыночной экономике. Так уж сложились обстоятельства. Из этих классов и могут появиться люди, которые создадут государство на нашей территории». Оно отражает, как мне кажется, признание умного человека, в общем-то симпатизирующего не капитализму, а социализму, в том, что поезд социализма, по крайней мере, в России, к сожалению, ушел.

Но если капитализма нет, а социализм невозможен, то на что же надеяться и опираться? На этот кардинальный вопрос прямого ответа в книге нет. Неужели автор действительно считает, что достаточно России изолироваться от мирового рынка – и ее экономика будет спасена навечно?

От выбора социально-экономического типа хозяйства не уйдешь. Если же А. П. Паршев считает, что «хорошие» отечественные бизнесмены, защищенные от мирового рынка, сформируют жизнеспособную экономику», то каковы основания для таких надежд?

Дело не в климате, дело – в людях

Вернусь теперь, после изложения и обсуждения основных положений книги, к ее основной идее – роковом влиянии географических условий на положение российской экономики. Автор сделал большое дело, обратив внимание общественности на эту проблему, которой долгое время пренебрегали. Но не переоценивает ли он ее значимость? Приводимые им средние оценки температуры вовсе не доказывают невозможность вести успешную хозяйственную деятельность в России. Автор и сам говорит об эффективной хозяйственной площади. Она в России не так уж мала (6 млн кв. км), хотя там тоже весьма холодно, но на ней наши предшественники сумели вести хозяйственную деятельность, достаточную для поддержания терпимой жизни населения и сохранения государственности.

Напомню, что Россия в XIX веке и большей части XX века (исключая периоды войн и революций) имела валовой внутренний продукт на душу населения, заметно превышавший среднемировой уровень, и только в 90-е годы XX века опустилась на уровень ниже среднемирового. Но разве климат России за этот период ухудшился? Скорее, он потеплел. Так что здесь дело все-таки не столько в климате (к которому народы учатся приспосабливаться), а в других факторах, зависящих от людей и их общественной деятельности.

Готов согласиться, что из-за неблагоприятных природных условий Россия не может произвести душевой ВВП на уровне развитых государств с более благоприятным климатом. Но пусть не на первом и даже на 30-м месте, но 40-е или 50-е место по душевому доходу Россия может занять, а не 102-е, на котором она находится сейчас, если верить подсчетам Мирового банка, и рискует опуститься еще ниже в ближайшие годы. Напомню, что в начале 50-х годов Южная Корея имела душевой доход один из самых низких в мире, и ее многие специалисты считали безнадежной страной. Сравните ее тогдашнее положение и нынешнее положение! А помог ли благоприятный климат Украине в 90-е годы? Она опускается в экономическом отношении все ниже и ниже.

Географический фактор, как мне кажется, действительно мог играть решающую роль в древности и в средние века, но впоследствии его роль уменьшилась в пользу других факторов экономического развития. Природные условия особенно важны для сельского хозяйства и добывающей промышленности, но они уже значительно меньше влияют на производительность труда и издержки производства в обрабатывающей промышленности, еще меньше на наукоемкие отрасли и сферу услуг. Как, например, они могут повлиять на информационные технологи? Но у нас, к сожалению, даже близко нет предприятий, сопоставимых с «Майкрософт». Индия зарабатывает на экспорте программ 3–6 млрд дол. ежегодно, а Россия – менее 100 млн дол., имея прекрасных программистов.

К тому же есть в природных условиях и географических условиях России и сильные стороны, о которых не стоит забывать. Наша огромная территория может сгодиться и при прокладке международных транспортных путей и линий связи, хотя реализация этого преимущества не так проста, как кажется. Большое значение в мировой экономике может приобрести наличие больших запасов водных ресурсов, в частности пресных вод. Быть может, во второй половине XXI века и российские запасы полезных ископаемых найдут должную оценку в мире, когда исчерпаются другие.

Не все концы с концами сходятся у А. П. Паршева и в отношении ограничения размеров внешней торговли. Он сравнивает в начале книги, пусть и не совсем точно, абсолютные затраты на производство товаров в России и за границей, и в силу более высоких издержек в России считает ее заведомо неконкурентоспособной на мировом рынке. Но уже в конце книги он вспоминает о знаменитом принципе сравнительных издержек Давида Рикардо (с. 340–345), согласно которому для выгодной внешней торговли вовсе не требуются обязательно более низкие абсолютные издержки, достаточно относительных преимуществ при производстве отдельных продуктов по сравнению с другими странами. И с этим принципом А. П. Паршев, хотя и с оговорками, согласен.

Не все так просто и с ограничением экспорта сырья и материалов. Верно, что это невозобновляемый ресурс, и желательно его экономить. Но здесь мы сталкиваемся с вечной проблемой сочетания текущих и перспективных потребностей. А. П. Паршев призывает задуматься о детях и внуках, и здесь он прав. Но и о себе тоже неплохо подумать. Согласен, что желательно ограничить экспорт топливно-энергетических ресурсов, но правильно ли, как рекомендует А. П. Паршев, вообще запретить экспорт этих ресурсов? Не подорвем ли мы окончательно нашу экономику, все еще нуждающуюся в импорте товаров и услуг в гораздо большем размере, чем позволит объем экспорта, рекомендуемый автором («10 миллиардов долларов ежегодно, и это еще много» – с. 353). Этой выручки не хватит даже на выплату долгов.

Не забудем, наконец, что геологи способны, если им за это заплатить, открывать и новые месторождения полезных ископаемых, и что с изменением структуры экономики и материалосбережением уменьшается материалоемкость продукции. Сумели же на Западе снизить энергоемкость более чем на треть после энергетического кризиса 70-х годов!

Увлекшись своей идеей вредности для России мирового рынка и напрасности надежд на иностранные инвестиции, автор склонен недооценивать другие факторы экономического роста, в частности, социально-экономический механизм. Недооценивает он, как мне кажется, и способности населения данной страны бороться с встретившимся трудностями. Не скажу, что он не видит этой проблемы. Он предлагает (с. 216) «вспомнить, кому в 70–80-е годы приходилось задуматься над тем, купит ли кто-нибудь продукт его труда. Сделал что-нибудь полезное, не сделал – было все равно». «Вот такое общество, состоящее из таких людей, вышло на мировой рынок» (с. 217). «Пусть каждый задаст себе вопрос, что лично он может сделать своими руками или чем-то еще, что можно продать на мировом рынке... Ответ будет неутешительный – кроме детей, сделать что-либо трудно». «Да, наши рабочие и крестьяне малоээффективны» (с. 246). И уж совсем неожиданное заявление: «Русский народ хреновый, конечно», но тут же добавляет, «но лучше его нет и страны лучше нет».

Да и высокую материало- и энергоемкость А. П. Паршев, оказывается, не сводит только к плохому климату. Он с завистью пишет о бережливости шведов и финнов, экономном использовании ими энергии (с. 244).

Мне кажется, что если бы свой незаурядный талант автор использовал для придумывания способов пробуждения активности и трудолюбия своих соотечественников, его выдающееся произведение стало бы намного полезнее.

Я уже говорил об интересе А. П. Паршева к истории, не только к советской, но и дореволюционной. Наверняка на читателей произведут сильное впечатление главы, где автор доказывает пагубность золотого рубля для экономики России (с. 135–155).

Логика А. П. Паршева простая (что вовсе не всегда означает неправильная): была Россия при Александре III изолирована от внешнего рынка бумажным рублем – благоденствовала, ввели золотой рубль – дошла до революции. Многое в изложении
А. П. Паршевым истории этого периода мне представляется заслуживающим внимания, в частности, развенчание преувеличенных восторгов об успехах дореволюционной российской экономики в начале века, особенно в 1908–1913 гг. Но его изложение событий оставляет впечатление заданности. Факты, не подтверждающие его концепцию, попросту игнорируются. Как быть с тем, что переход к золотому рублю готовился задолго до Витте, как раз при Александре III – министрами финансов
Н. Бунге и А. Вышнеградским?

Или – вопрос о роли иностранного капитала в России. Можно ли уйти от того факта, что русский национальный капитал оказался неспособным создать основные отрасли тяжелой промышленности и банковскую систему, и эти самые трудные для современной экономики задачи взял на себя иностранный капитал? И ведь пришел он в Россию, несмотря на климатические условия, правда, больше в южные районы (Баку, Донбасс), но и в Москву, Петербург, Сибирь и на Дальний Восток. А сейчас не идет и на юг России.

Обсуждая идею А. П. Паршева об автаркии, позволю себе привести одно сравнение. Учебным примером ограбления белыми жителей Африки является обмен стекляных бус и других безделушек на золотой песок. Почему этот добровольный, подчеркну, обмен оказывался возможным? Потому что африканцы не умели сами производить эти безделушки (как и ткани, гвозди и т. д.) и не обладали коммерческими знаниями для самостоятельной продажи их и изготовления из золотого песка золота. Этот явно неравноценный обмен был огромной платой за экономическую, техническую и культурную отсталость.

Действительно, можно согласиться, что мировой рынок благоприятствует прежде всего богатым странам. Но вывод отсюда состоит, мне кажется, не в том, чтобы отгораживаться навсегда от мирового рынка, а в том, что надо поскорее ликвидировать свою экономическую отсталость.

На Западе не все так плохо

Явное неудовлетворение вызывают оценки автора состояния экономики зарубежных стран. Видно, что этот вопрос он не изучал всерьез и полагался на интуицию.
А. П. Паршев заметил, что в США и других странах относительно, а иногда и абсолютно падает производство в ряде отраслей промышленности, и вот уже у него появляются пренебрежительные оценки западных экономик. Он не доверяет официальным оценкам отставания России по уровню производительности труда и связывает имеющуюся оценку с тем, что в США значительно больше доля услуг. По его мнению, в промышленности отставание России не больше, чем в 1,5 раза (с. 245).

На Западе и в СССР немало ученых занимались сравнением разницы в производительности труда в промышленности. Сошлюсь на самый качественный, как мне представляется, расчет голландского ученого Коуховена, относящийся к 1987 г. Он показывает, что производительность труда в обрабатывающей промышленности СССР (исчисленная по добавленной стоимости на один человеко-час) ниже, чем в этой же отрасли США, почти в 4 раза (26,3%). При этом в производстве напитков отставание составило почти в 20 раз, электротехнической промышленности –более чем в 6 раз, табачной, текстильной и швейной промышленности – более чем в 5 раз, бумажной –
в 5 раз и лишь в двух отраслях из 16 (металлургии и нефтепереработке) отставание оказалось менее 2 раз.

Однако с тех пор производительность труда в промышленности США росла среднегодовым темпом в 3–4%, в России – снизилась примерно на 30–40%. Так что вполне вероятно, что теперь отставание России от США достигает уже почти
10 раз. Недавнее исследование производительности труда в России, произведенное консультативной фирмой «Мак-кинзи» показало несколько меньший разрыв, но наличие серьезного отставания подтвердило. Нет необходимости доказывать, что в остальных отраслях материального производства, кроме железнодорожного транспорта (сельское хозяйство, строительство, транспорт), оно еще больше.

Одна из причин отставания очевидна: значительно меньшая фондовооруженность труда. Но не только: вспомним, что построенные по итальянским проектам Волжский автомобильный завод и Щекинский химический комбинат еще в 70-е годы имели производительность труда в 5–6 раз меньше, чем аналогичные итальянские предприятия из-за худшего снабжения, гипертрофии вспомогательного и управленческого персонала, низкой дисциплины труда и квалификации работающих.

Что касается утверждения А. П. Паршева о будто бы исчезновении промышленности на Западе, то статистика этого не подтверждает: развитые капиталистические страны по-прежнему производят больше половины промышленной продукции в мире, хотя их доля действительно падает в пользу развивающихся стран. Но уже в области наукоемкой промышленности превосходство западных стран просто подавляющее. А в России, увы, в 90-е годы именно наукоемкая промышленность понесла самые большие потери.

Верно, конечно, что развитые страны перемещают в развивающиеся страны самые трудоемкие и «грязные» отрасли промышленности. Но замечу, часто и эти отрасли находятся под контролем иностранного капитала и образуют в экономическом смысле часть американской, японской и т. д. экономики. Запад специализируется на самой квалифицированной продукции и услугах на, управленческой и консультационной деятельности. Нелишне в связи с этим отметить, что интеграция России в мировую экономику позволила выявить, «кто есть кто» в российской экономике.

Я вовсе не хочу сказать, что западная экономика вообще и американская в частности не имеет серьезных проблем и ей ничто не угрожает. Заслуживает внимания и проблема гипертрофированного развития сферы услуг. Но анализ этих проблем требует гораздо более серьезного и глубокого исследования, чем это делается в книге А. П. Паршева.
О них нельзя говорить мимоходом.

Мне думается, что принижение А. П. Паршевым достижений западной экономики является оборотной стороной его патриотизма и национальной гордости: ему очень не хочется признавать, что Россия в чем-то хуже Запада. Ей просто не повезло с природными условиями. И это при том, что в книге много сказано о привычке наших людей к «халяве», нежелании и неумении эффективно работать.

А. П. Паршев, конечно, прав, что России недостает многих благоприятных природных условий. Но еще больше ей недостает, по моему мнению, ума, чести и совести. Эти качества, не очень ценимые российским обществом и раньше, особенно искоренялись в последние десятилетия, равно как в ходе революций и войн (на войне тоже гибнут лучшие). Среди интеллигенции в 70-е годы было популярно утверждение, что при Сталине у умного человека было 70% шансов попасть в лагерь или на тот свет и 30% шансов – проявить свои способности. После смерти Сталина, к счастью, ему уже, как правило, не угрожал лагерь, но зато он не имел шансов реализовать свои способности и получить общественное признание. Еще хуже стало положение
в 90-е годы. Во власть и основную часть бизнеса пошли самые худшие, подлинная шваль, посредственности в интеллектуальном отношении и моральные уроды. И в этом та главная беда России, которую, как мне кажется, недооценивает А. П. Паршев.

Вся книга А. П. Паршева пронизана ощущением надвигающейся катастрофы, коллапса. Он буквально взывает к обществу: опомнитесь! И удручен неспособностью основной части общества осознать надвигающуюся катастрофу. И здесь А. П. Паршев тоже совершенно прав. Наше общество напоминает пассажиров «Титаника», веселящихся (кто может) накануне колоссальной катастрофы, которая не пощадит никого – ни бедных, ни богатых.

На что же он все-таки надеется? На то, что общество очнется, «когда жареный петух клюнет» (с. 405). А он, по мнению А. П. Паршева, обязательно клюнет. И тогда Россия очнется, как это было в начале XVII века или после гражданской войны.

Я тоже думаю, что для того чтобы Россия очнулась («Россия сдурела», как выразился один публицист), нужна большая катастрофа, когда вода подойдет уже даже не к горлу, к горлу она уже подошла, а захлестнет с головой.

Другое дело, найдутся ли внутренние силы, такие же, как раньше в аналогичных ситуациях, чтобы найти выход. А. П. Паршев сохраняет оптимизм. Я сомневаюсь, судя по тому, как ведет себя наше общество. Возьму острейший кризис 1998 г. Нельзя сказать, что он прошел бесследно. Кое-что изменилось в экономике к лучшему. От экономики абсурда начали переходить к очень плохой экономике. Но стоило непосредственной опасности отступить, как снова наступило успокоение. Теперь, кажется, надвигается очередной кризис. Посмотрим, отрезвит ли он наше общество. Впрочем, я был бы рад, чтобы в этом вопросе А. П. Паршев оказался прав, а я не прав.

Последний вопрос, на котором я хотел бы остановиться. Почему непрофессионалу в области экономики удалось обнаружить серьезные экономические явления, которые игнорировались профессиональными экономистами? Часто, критикуя некомпетентные действия государственной власти или технарей-хозяйственников, экономисты с горечью говорят о том, что есть три области знания, в которых все разбираются: сельское хозяйство, медицина и экономика.

Но, как мне кажется, этими областями знания все люди имеют дело, пусть и не в одинаковой степени, в течение всей жизни. И умный человек может, опираясь на жизненный опыт, чтение умных книг, выявить определенные закономерности, иногда не хуже профессионала, оторванного нередко от реальной жизни и черпающего свои знания в основном из литературы.

Одновременно с книгой А. П. Паршева я читал книгу Д. И. Менделеева «Заветные мысли», и меня поразила глубина проделанного им экономического анализа и предвосхищение некоторых экономических теорий, которые появились спустя десятилетия (теории экономического роста, менеджериальной революции).

А. П. Паршев написал яркую и глубокую работу. Отмеченные, с моей точки зрения, недостатки не должны поколебать этот вывод.

1 Мировая экономика. / Под ред. А. С. Булатова. М., 1999.
С. 122.

2 Ивантер А. Пробуждение //Эксперт. 2001. № 1. С. 16.

3 Там же. С. 17. Имеется в виду доля прибыли в объеме промышленной продукции.

4 Коммерсантъ. 17.01.2001. С. 8.

5 Russian economic trends. 14.06.2000. Table 1.

6 Эксперт. 2000. № 27. С. 85.

7 Лацис О. Алексей Илларионов: кризис возможен в этом году. //Новые известия. 02.12.2000.

8 Палтерович Д. М. Парк производственного оборудования. М., 1970. С. 309.

9 Суслов Н. И., Ханин Г. И. Альтернативная оценка российской экономики в 1990–1995 гг. //ЭКО. 1997. № 11. С. 61. Расчет объема продукции произведен по: Российский статистический ежегодник. М., 1995. С. 9, 10, 280–281, 389.

10 Долгов С. И. Глобализация экономики. М., 1998. С. 166.

11 Подробнее см.: Ханин Г. И. Блеск и нищета российской буржуазии.
ЭКО. 1998. № 12.