Вчера, или от ненависти к любви

Вчера я так устала паковать свои чемоданы (нужно было облегчить вес багажа, не хотелось переплачивать на таможенном досмотре в аэропорту), что я уснула прямо на диване в зале.
Проснулась рано, от непонятных хлопков и воя сирен. Машинально пошла в защищенную комнату.

– Боже мой! Сегодня же нам вылетать в Амстердам! – Подумала я. – А вдруг рейс отменят, а у меня всего неделя отпуска.
– Черт, как всегда не вовремя.- Выругалась я.

Сирены и взрывы не умолкали, я буквально на четвереньках подползла к окну. По нашей улице проехали машины с военными, и вдруг я увидела на машинах хамасовские флаги. Люди бежали от них и падали. И на асфальте появлялись красные лужицы.

– Что это? – Не верила я своим глазам,- может, фильм снимают?
В этот момент мне позвонил сын:
– Мама, у вас в городе террористы, умоляю тебя, не выходи из дому. Закрой ставни, все очень серьезно…
И разговор прервался.

Мне стало страшно, понемногу до меня стало доходить, что случилось что-то жуткое. Теперь уже совершенно отчетливо я слышала выстрелы, крики и арабскую речь на улице. Я еще раз выглянула в окно и увидела двух полицейских, которые отстреливались от террористов.
Раздался резкий звонок в дверь, я окаменела от страха.

– Помогите, помогите, – услышала я за дверью женский голос, – я ранена.
Ноги были ватные, и я, с трудом преодолевая ужас, подошла к двери и в глазок увидела растрепанную женщину. Я открыла дверь и быстро втащила ее в комнату.
Ее футболка была залита кровью:
– Там террористы, позвоните в скорую,- и она стала терять сознание.
Я стала звонить в скорую, мне ответили быстро.
– У нас в городе террористы, у меня в квартире раненая. Что мне делать? – Хрипела я в трубку. -Приезжайте или она умрет, – умоляла я диспетчера.
– Перетяните ей жгутом раны, давайте воду, ждите скорую,- как-то неуверенно ответила она мне.

Я вытерла мокрым полотенцем лицо женщины и кровь ударила мне в голову. Еще несколько дней тому назад, возле торгового центра, она врезалась в мою машину. Я обозвала ее шалавой безмозглой, она пыталась оправдаться, но я все равно вызвала полицию и сфотографировала ее машину. Я ее так ненавидела в тот момент, что даже желала ей смерти. Боже! Это же Шели, так звали эту женщину, я запомнила ее имя.

Завыли сирены, и я с трудом втащила ее в защищенную комнату и захлопнула за нами дверь. Она посмотрела на меня.
– Ой, это вы, я не специально в вас врезалась, простите, – и она застонала от боли, лицо ее стало белым.-Господи, она же сейчас умрет, – испугалась я. Шели была в спортивной одежде, видимо, вышла утром на пробежку.

Я выбежала из защищенной комнаты, чтобы взять аптечку, но тут же упала на пол от выстрелов. Мне нужно было встать, чтобы достать аптечку из шкафа, но страх парализовал меня. Когда все стихло, я поползла к шкафу, достала аптечку и вернулась в защищенную комнату. Трясущимися руками я перетянула ей ногу жгутом и залила рану спиртом. Она стонала, и тут я заметила на ее боку пятно крови, я подняла ее майку и увидела рану.

Внутри все похолодело от страха. Я поняла, что ждать нельзя. Я затыкала рану бинтами и вливала в ее рот воду. Ее срочно нужно в больницу, а ближайшая в Ашкелоне.

Я смотрела страшные кадры в интернете. Хамасовцы прорвали границу, сжигают и убивают всех на своем пути. А в нашем городе они окружили полицейский участок, и там уже идет бой. Шели стонала от боли, и мне стало ещё страшнее от безысходности. Я укрыла ее одеялом и шепотом умоляла не умирать. И опять позвонила в скорую, но они не отвечали.

– Сынок, – через минуту кричала я в трубку, – у меня раненая соседка, что мне делать, у нас бои на улицах, никакая скорая не проедет, что делать, сынок, мне страшно…
– Мама, они приедут, жди, только никуда не выходи. – Умолял он меня. – Я за тобой приеду, -успокаивал он меня. – Не отключай только телефон. – Голос его дрожал от волнения. 

Шели застонала, и я стала гладить её руки.
– Все будет хорошо, моя сладкая, – шептала я ей. – Они уже едут.
«Господи, если бы можно было все вернуть и исправить, да я бы просто отдала Шели ключи от своей новенькой мазды, лишь бы она была жива». – Сказала я сама себе и вытерла слезы, чтобы она не увидела.

Мне впервые было стыдно до физической боли перед этой девушкой. Я посмотрела в зеркало и увидела там лицо, перепачканное кровью. Это было мое лицо. Мои жуткие мысли и проклятия отпечатались у меня на лице ее кровью. И я завыла от страха и стыда, разрывающего душу. И именно в мою дверь она постучалась.

«Это не может быть случайностью». – Вслух сказала я себе. И приняла решение. Не знаю, кто мне дал силы, но я дотащила девушку до машины на подземной стоянке, включила радиолокацию и помчалась по городу. Меня трясло от животного страха, и я вдруг стала шептать:
Шма, Исраэль, Адонай Элокейну, Адонай эхад.
На улицах горели машины и лежали убитые люди. Мне затошнило, но я сильно трясла головой и орала Шма, Исраэль.

Я не смотрела больше по сторонам, я должна была ее спасти.

Сердце стучало так сильно, что заглушало взрывы, автоматные очереди и мой страх. Хотя я никогда не была религиозная, но сейчас я чувствовала помощь внутри себя. Какая-то сила и уверенность? Я не думала, что будет со мной, во мне жила одна мысль – спасти Шели.

– Я должна ее спасти, должна.
И вдруг, в заднее зеркало я увидела догоняющего нас мотоциклиста, на нем была зеленая повязка.
– Не останавливаться, гони, что есть силы, – успокаивала я сама себя.
Я делала зигзаги на трассе, пули пролетали мимо. А потом я вдруг резко ударила по тормозам. И террорист кубарем перелетел через мою машину, и вылетел в кювет.
И тут я со всей силы надавила на газ, пот заливал глаза, на такой бешенной скорости я еще никогда не ездила.

Время и расстояние исчезли, и только желание спасти Шели заставляло забыть о страхе, о себе. Были десятки сирен, пока мы добрались до больницы. Никогда еще за 30 лет жизни в Израиле я не видела такого количества скорых и частных машин с ранеными. Я с трудом вытащила Шели из машины и просто волокла к приемному отделению. У меня на какое-то мгновение потемнело в глазах, но к нам уже бежали люди.

– Ее зовут Шели Бурман, – кричала я санитарам и бежала за носилками.

Все оказалось гораздо страшнее, чем я могла себе представить. На заднем дворе больницы складывали десятками тела погибших, сирены и взрывы вокруг не прекращались, я с трудом услышала звонок телефона.

– Мама, мама, – кричал в трубку мой сын, – почему не отвечаешь, я уже 100 раз звонил.
– Сынок, я жива. Я в Ашкелоне, в больнице с Шели.
– Я приеду за тобой.
– Не нужно ехать сынок, я буду с ней, не волнуйся, я в порядке, я позвоню.
Шели прооперировали, и врач сказал, что еще немного времени и она бы умерла.
– Вы настоящая мать-героиня, – обратился он ко мне. И протянул мне ее вещи и телефон.
– Она молодая, справится.
– Да нет, доктор, я не мать, мы соседи, – тихо сказала я.
Он внимательно посмотрел на меня.
– Тогда вы подарили ей вторую жизнь, вы – героиня, сегодня все герои, – произнес он устало и вернулся в операционную.
– Героиня, да какая же я героиня, еще вчера, я готова была ее стереть, растоптать ее из– за маленькой вмятины на машине. – Призналась я доктору и заплакала. – Я чувствую, что и моя ненависть к Шели вылилась наружу и сметает все и всех на своем пути. – Тихо добавила я, не замечая, что крепко держу его за руку.
– Эта злая сила, как анестезия, пришла, чтобы мы перестали грызться и ненавидеть друг друга. – Ответил доктор. – Очень жаль, что лишь так мы начинаем задумываться и задавать вопросы.
– Сейчас все мы – герои,- продолжил пожилой мужчина, который тоже сидел возле операционной,– а еще вчера разделились на левых и правых, и готовы были убить друг друга. Религиозные, светские, как это все нас волновало.
– А им все равно, кто мы! Им главное убивать евреев и им сочувствующих. Эти звери почуяли, что мы слабы и ненавидим друг друга, и рвут нас, как шакалы.- И он заплакал.

Я обняла его. К нам подходили еще люди, и еще. И мы стояли, обнявшись, близкие по горю и такие далекие в нормальной жизни. – Думала я.

Я смотрела на уставшие лица людей и теплая волна любви к ним, еще вчера к чужим и незнакомым, наполнила мое сердце. Мне даже показалось, что я сейчас задохнусь.

Моё крошечное сердце не вмещает эту громаду. Я вдруг поняла, что должна запомнить это ощущение на всю жизнь, чтобы это горе стало для меня пожизненной прививкой от раздражения в пробках на дорогах, и нетерпимости, ненависти из-за каждой мелочи к другим. Да и просто к равнодушию, которое еще вчера владело мной.

А сегодня мой мир перевернулся. Да, это внезапное вторжение хамасовцев, война, которая началась так жутко и жестоко, что-то переключила в моем сознании. Я бежала к каждой машине, которая подъезжала к больнице, и помогала выносить раненых. Их было такое количество, что мне казалось, что я в фильме ужасов. Я слышала много историй спасения в этот страшный день. Как парень накрыл своим телом гранату, чтобы спасти свою девушку от смерти, и она до самой операции держала в руке клочок от его майки.

К вечеру привезли детей из приграничных кибуцев. Они были в шоке и даже не плакали. Дети, еще вчера счастливые и избалованные, сегодня смотрели на нас сухими глазами от горя. Они пережили расстрел и пытки своих родителей. На их глазах насиловали живых и мёртвых. Я забежала в туалет и выла, как раненое животное, а потом возвращалась к раненым.

Эпилог

Утром приехала мама Шели из Тель-Авива, мы обнялись с ней как сестры и молчали.
– Ты спасла мою дочь, – пересохшими губами прошептала она мне. – Спасибо тебе, сестра,- сказала она и мы разревелись. Кто-то предложил нам сигареты, кто-то дал круассан с кофе, но самое удивительное, я почувствовала радость и уверенность, что я в своей семье. И что мы обязательно все преодолеем, если будем вместе.
– А мы ведь и есть семья, – и я с любовью посмотрела на всех, кто был рядом.
«Вот бы не расплескать это ощущение после войны.» – Подумала я.
Но до ее окончания нам предстоит еще многое пережить.  

Элеонора Гейхман