Хлопотливая нация

Когда я был маленьким, совсем крошечным мальчуганом, у меня были свои собственные, иногда очень своеобразные, представления и толкования слов, слышанных от взрослых.
     Слово «хлопоты» я представлял себе так: человек бегает из угла в угол, взмахивает руками, кричит и, нагибаясь, тычется носом в стулья, окна и столы,
     «Это и есть хлопоты», — думал я.

И иногда, оставшись один, я от безделья принимался хлопотать. Носился из угла в угол, бормотал часто-часто какие-то слова, размахивал руками и озабоченно почесывал затылок.
     Пользы от этого занятия я не видел ни малейшей, и мне казалось, что вся польза и цель так и заключаются в самом процессе хлопот — в бегстве и бормотании.
     С тех пор много воды утекло. Многие мои взгляды, понятия и мнения подверглись основательной переработке и кристаллизации.
     Но представление о слове «хлопоты» так и осталось у меня детское.
     Недавно я сообщил своим друзьям, что хочу поехать на южный берег Крыма.
      — Идея, — похвалили друзья. — Только ты похлопочи заранее о разрешении жить там.
      — Похлопочи? Как так похлопочи?
      — Очень просто. Ты писатель, а не всякому писателю удается жить в Крыму. Нужно хлопотать. Арцыбашев хлопочет, Куприн тоже хлопочет.
      — Как же они хлопочут? — заинтересовался я.
      — Да так. Как обыкновенно хлопочут.
     Мне живо представилось, как Куприн и Арцыбашев суетливо бегают по берегу Крыма, бормочут, размахивают руками и тычутся носами во все углы... У меня осталось детское представление о хлопотах, и иначе я не мог себе вообразить поведение вышеназванных писателей.
      — Ну что ж, — вздохнул я. — Похлопочу и я.
     С этим решением я и поехал в Крым.
     
     * * *
     
     Когда я шел в канцелярию ялтинского генерал-губернатора, мне казалось непонятным и странным: неужели о таком пустяке, как проживание в Крыму — нужно еще хлопотать? Я православный русский гражданин, имею прекрасный непросроченный экземпляр паспорта — и мне же еще нужно хлопотать! Стоит после этого делать честь нации и быть русским... Гораздо выгоднее и приятнее для собственного самолюбия быть французом или американцем.
     В канцелярии генерал-губернатора, когда узнали, зачем я пришел, то ответили:
      — Вам нельзя здесь жить. Или уезжайте немедленно, или будете высланы.
      — По какой причине?
      — На основании чрезвычайной охраны.
      — А по какой причине?
      — На основании чрезвычайной охраны!
      — Да по ка-кой при-чи-не?1!
      — На осно-ва-нии чрез-вы-чай-ной ох-ра-ны!!!
     Мы стояли друг против друга и кричали, открыв рты, как два разозленных осла.
     Я приблизил свое лицо к побагровевшему лицу чиновника и завопил:
      — Да поймите же вы, черт возьми, что это не причина!!! Что — это какая-нибудь заразительная болезнь, которой я болен, что ли, — ваша чрезвычайная охрана?!! Ведь я не болен чрезвычайной охраной — за что же вы меня высылаете?.. Или это такая вещь, которая дает вам право развести меня с женой?! Можете вы развести меня с женой на основании чрезвычайной охраны?
     Он подумал. По лицу его было видно, что он хотел сказать:
      — Могу.

     Но вместо этого сказал:
      — Удивительная публика... Не хотят понять самых простых вещей. Имеем ли мы право выслать вас на основании охраны? Имеем. Ну, вот и высылаем.
      — Послушайте, — смиренно возразил я. — За что же? Я никого не убивал и не буду убивать. Я никому в своей жизни не давал даже хорошей затрещины, хотя некоторые очень ее заслуживали. Буду я себе каждый день гулять тут по бережку, смирненько смотреть на птичек, собирать цветные камушки... Плюньте на вашу охрану, разрешите жить, а?
      — Нельзя, — сказал губернаторский чиновник.
     Я зачесал затылок, забегал из угла в угол и забормотал:
      — Ну, разрешите, ну, пожалуйста. Я не такой, как другие писатели, которые, может быть, каждый день по человеку режут и бросают бомбы так часто, что даже развивают себе мускулатуру... Я тихий. Разрешите? Можно жить?
     Я думал, что то, что я сейчас делаю и говорю, и есть хлопоты.
     Но крепкоголовый чиновник замотал тем аппаратом, который возвышался у него над плечами. И заявил:
      — Тогда — если вы так хотите — начните хлопотать об этом.
     Я с суеверным ужасом поглядел на него.
     Как? Значит, все то, что я старался вдолбить ему в голову — не хлопоты? Значит, существуют еще какие-то другие загадочные, неведомые мне хлопоты, сложные, утомительные, которые мне надлежит взвалить себе на плечи, чтобы добиться права побродить по этим пыльным берегам?..
     Да ну вас к...
     Я уехал.
     
     * * *
     
     Теперь я совсем сбился:
     Человек хочет полетать на аэроплане.
     Об этом нужно «хлопотать».
     Несколько человек хотят устроить писательский съезд.
     Нужно хлопотать и об этом.
     И лекцию хотят прочесть о радии — тоже хлопочут.
     И револьвер купить — тоже.
     Хорошо-с. Ну, а я захотел пойти в театр? Почему — мне говорят — об этом не надо хлопотать? Галстук хочу купить! И об этом, говорят, хлопотать не стоит!
     Да, я хочу хлопотать!
     Почему револьвер купить — нужно хлопотать, а галстук — не нужно? Лекцию о радии прочесть — нужно похлопотать, а на «Веселую вдову» пойти — не нужно. Откуда я знаю разницу между тем, о чем нужно хлопотать и — о чем не нужно? Почему просто «о радии» — нельзя, а «Радий в чужой постели» — можно?
     И сижу я дома в уголку на диване (кстати, нужно будет похлопотать: можно ли сидеть дома в уголку на диване?) — сижу и думаю:
      — Если бы человек захотел себе ярко представить Россию — как она ему представится?
     Вот как:
     Огромный человеческий русский муравейник «хлопочет».
     Никакой никому от этого пользы нет, никому это не нужно, но все обязаны хлопотать: бегают из угла в угол, часто почесывают затылок, размахивают руками, наклеивают какие-то марки и о чем-то бормочут, бормочут.
     Хорошо бы это все взять да изменить...
     Нужно будет похлопотать об этом.

Это рассказ А.Аверченко, написанный в начале прошлого века.