О слепой вере в мифы

Вот один из забавных парадоксов, которые открываются, когда беседуешь с людьми о вере: чем более человек уверен в том, что уж кто-то, а он — современный, просвещенный и разумный человек, не верящий ни в какие мифы, тем в большей степени его мировоззрение определяется именно мифами. Слово «миф» я употребляю здесь не в том смысле, в котором его употребляют антропологи — «сказание, передающее представления людей о мире, месте человека в нем и о происхождении всего сущего», а в смысле, скорее, бытовом — неправда, выдумка. Правда, мифы нашей интеллигенции сохраняют нечто от мифа в «высоком» смысле — они тоже пытаются объяснить смысл истории и место человека в ней. Один из таких мифов активно проповедуется известным телеведущим Владимиром Познером. Г-н Познер убежден, что одна из величайших трагедий для России — принятие Православия.

Можно, конечно, обратить внимание — как многие и сделали — на крайнюю безграмотность подобных утверждений. Россия не «приняла» Православие — она изначально сложилась как православная страна, никакой «доправославной» России, которая могла бы принять или не принять Православие, просто никогда не существовало. Говорить о том, что принятие Православия было трагедией для России — это примерно то же самое, что сказать человеку: твоя величайшая трагедия — свадьба твоих родителей. Именно Православие создало из того конгломерата славянских, финно-угорских и других племен, о котором мы знаем из «Повести временных лет», единый народ, с единым самосознанием и языком. Можно обратить внимание на то, что Крещение Руси совершилось до раскола 1054 года и очень задолго до Реформации и появления протестантизма.

Но историческая безграмотность тут слишком очевидна. Попробуем разобраться с тезисом «Православие не способствует общественному благоустроению, в то время как протестантизм способствует». Верно ли это по существу? Это вопрос, мягко говоря, неочевидный — на благоустройство и богатство страны влияет множество факторов: природные условия, уязвимость для иноземных нашествий, то, как развивалась политическая ситуация, и жестко привязать уровень развития к конкретной религии вряд ли возможно. Например, США, в силу своего географического положения, никогда в своей истории не подвергались вторжению иностранных войск; про Россию — и тем более Грецию или Болгарию — этого сказать никак нельзя.

В Средние века, например, католический Запад резко уступал в развитии и православной Византии, и исламскому Халифату, а человек, склонный ставить социально-экономическое развитие критерием истины, скорее всего был бы мусульманином. После Реформации говорить об особенном преуспеянии протестантских стран тоже сложно; даже в XIX веке протестантизм не был синонимом сытости и богатства: во время страшного голода 1866–1868 годов в Финляндии умерло около 15% всего населения, жители другой протестантской страны — Швеции — в XIX веке массово эмигрировали в Америку, спасаясь от, как пишет шведский историк Линда Магнуссон, «постоянного существования на грани голодной смерти». Те же причины — голод и крайняя нищета — гнали за океан протестантов-шотландцев. Тезис, что протестантские страны всегда были богаче православных и католических, просто неверен: европейские протестанты отправлялись за океан отнюдь не от изобильной жизни. Можно ли обнаружить какую-либо четкую зависимость сейчас? Обратимся к глобальному рейтингу экономик по показателю валового национального дохода на душу населения, составленному специалистами Всемирного банка (The World Bank). Среди стран с наиболее высоким доходом на душу населения мы находим традиционно протестантскую Данию, смешанные протестантско-католические (с преобладанием протестантов) США, мусульманский Катар, католические Италию и Ирландию, буддистско-синтоистскую Японию и Израиль. Нынешняя Россия оказывается посередине между католическими Чили и Мексикой. Как видим, установить однозначную связь между уровнем достатка и преобладающим вероисповеданием едва ли возможно.

Но интересен и другой вопрос: являются ли те, кто ставит в пример России протестантские страны, верующими протестантами? Может быть, эти люди глубоко верят в Бога и склонны видеть в земном благоустроении знак Его отеческого благоволения к тем, кто верно следует Его слову? Нет; сам Познер — решительный атеист; большинство единомысленных ему — если не прямо атеисты, то люди, вполне индифферентные к религии. Они отнюдь не спешат, с огромной Библией под мышкой, на какое-нибудь протестантское собрание. Никакого реального интереса к протестантизму они не проявляют. Похоже, единственное, что им нравится в протестантизме — то, что он не Православие.

Для сознания определенной части нашей интеллигенции характерно это крайнее неприятие своего национального дома, представление о России как о неком ужасном месте, в которое они заброшены в результате какой-то роковой ошибки и к которому на самом деле не принадлежат. Неспособность признавать Родину — Родиной, а сограждан — согражданами, надо сказать, не является уникальной для нашей интеллигенции. Так, например, один из основателей расовой теории, француз Артюр Гобино, был уверен в своей расовой чуждости и в расовом превосходстве по отношению к рядовым французам. По его убеждению, он как аристократ происходил от германского племени франков, в то время как простонародье — от покоренных ими кельтов. Разумеется, к тому времени реальные франки уже тысячу лет как ассимилировались, и расовые отличия Гобино от сограждан были чисто воображаемыми — что не мешало ему питать самое настоящее расистское презрение к людям одного с ним происхождения, языка и культуры.

 

Быть чужими — это не вопрос рождения, это вопрос выбора; и этот выбор подразумевает веру в то, что Россия — это какая-то особенно, неслыханно ужасная страна, над которой с самого начала тяготеет какое-то проклятие, которое делает ее историю уникально преступной и кровавой. И здесь враждебность к Православию — обязательная часть этого «комплекса чужака». В самом деле, ведь именно Православие лежит в основе русской идентичности, русской культуры и русского государства.

То же представление о России как об «уникально плохой» озвучивает и Познер; ложность этого представления не в том, что в истории России не было гнусностей и беззаконий — как раз было, и много. Ложность в том, чтобы считать их особенностью именно России.

Мы, увы, живем в падшем мире, и история любой нации исполнена тяжкого греха — и самое поверхностное знакомство с историей Западной Европы нам это неизбежно покажет. Иван Грозный был тираном; не меньшим тираном был Генрих VIII английский. Русские люди XVI века были чужды религиозной толерантности; тем не менее, Варфоломеевская ночь — это Париж, прекрасная Франция. Если наш интеллигент выводит из мрачных и кровавых страниц русской истории некую уникальную русскую плохость, то что же он должен выводить из истории других стран?

 

Опыт показывает, что ничего — он ее просто не знает. Это может показаться странным на фоне его подчеркнутой прозападности, но это так. Наши порицатели Православия совершенно не в курсе ни западной истории, ни западной политической мысли; более того, питают к ней интереса не больше, чем к тому же протестантизму. Некий условный «Запад» нужен только для того, чтобы демонстрировать свою чуждость России. Представлять этих людей в качестве «агентов Запада» или продвигателей «западных ценностей» есть крайнее недоразумение — в них гораздо больше от большевиков, чем, скажем, от Джона Локка или отцов-основателей США.

Такая чуждость и враждебность собственной культуре есть состояние дурное и болезненное как психологически, так и духовно. Захочет ли человек его преодолеть — вопрос его личного произволения; от нас зависит только ясно обозначить это состояние как разрушительное и нездоровое.

Вот уж в чем Вебер не виноват...

 

Но вернемся к тезису о благотворности протестантизма — похоже, сам тезис связан с тем, что его сторонники где-то слышали название книги немецкого социолога Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма». Можно с уверенностью сказать, что дальше заголовка знакомство с текстом не продвинулось, поскольку у нас ссылки на «протестантскую этику» означают нечто прямо противоположное содержанию книги.

В рамках нашей интеллигентской мифологии протестантизм рассматривается как индивидуалистическая вера, свободная от «гнета средневековой Церкви», от церковных требований к убеждениям и поведению, такого рода «вера в душе», которая никак не отражается ни на взглядах на мир, ни на поведении и едва ли отличается от отсутствия всякой веры вообще. Глубоко усвоенный советский миф, что влияние религии на жизнь общества вредит развитию «производительных сил», побуждает рассматривать протестантизм как ослабленную, «выцветшую», «уходящую» и именно поэтому «прогрессивную» форму христианства, этап на пути к окончательному освобождению от «религиозных предрассудков». Что же на самом деле пишет Вебер? Нечто прямо противоположное: протестантизм, который он связывает с развитием капитализма, отличала большая, а никак не меньшая «клерикальность». Процитируем самого немецкого ученого:

«Но не следует упускать из виду и то, о чем теперь часто забывают: что Реформация означала не полное устранение господства Церкви в повседневной жизни, а лишь замену прежней формы господства иной; причем замену господства необременительного, практически в те времена малоощутимого, подчас едва ли не чисто формального, в высшей степени тягостной и жесткой регламентацией всего поведения, глубоко проникающей во все сферы частной и общественной жизни. С господством Католической Церкви, «карающей еретиков, но милующей грешников» (прежде еще в большей степени, чем теперь), мирятся в наши дни народы, обладающие вполне современным экономическим строем, мирились с ним и самые богатые, экономически наиболее развитые страны на рубеже XV и XVI веков. Господство же кальвинизма, в той степени, в какой оно существовало в XVI веке в Женеве и Шотландии, в конце XVI и в начале XVII века в большей части Нидерландов, в XVII веке в Новой Англии, а порой и в самой Англии, ощущалось бы нами теперь как самая невыносимая форма церковного контроля над личностью… Именно так и воспринимали это господство широкие слои тогдашнего старого патрициата как в Женеве, так и в Голландии и Англии. Ведь реформаторы, проповедовавшие в экономически наиболее развитых странах, порицали отнюдь не чрезмерность, а недостаточность церковно-религиозного господства над жизнью».

Можно соглашаться с Вебером или нет, но он приписывает становление капитализма людям более, а не менее религиозным:

«…необходимо принять во внимание ряд бросающихся в глаза обстоятельств, которые наводят на мысль, не следует ли перевернуть соотношение между неприятием мира, аскезой и церковной набожностью, с одной стороны, и участием в капиталистическом предпринимательстве — с другой, не следует ли рассматривать данные явления не как противоположные, а как связанные внутренним родством… В самом деле, даже если начать с чисто внешних моментов, бросается в глаза, сколь поразительно большое количество сторонников самого глубокого христианского благочестия происходит из купеческой среды... отдельные люди и группы людей сочетают виртуозность в сфере капиталистических деловых отношений с самой интенсивной формой набожности; подобные случаи отнюдь не единичны, более того, их можно считать характерными…»

Книгу Вебера нашим ругателям Православия определенно стоит прочитать; впрочем, им вообще следовало бы подтянуть культурный и образовательный уровень.