Политолог, кандидат политических наук Александр Бовдунов специально для «Консерватора»

На модерации Отложенный

Опрос ФОМ, в котором большинство участников демонстрирует вполне советский подход к октябрю 1917 года, означает только одно: российское общество остаётся глубоко советским. Советские идеологические клише не только остаются в сознании старшего поколения россиян, но и воспроизводятся новыми поколениями.

Сложно вырвать почти 100 лет истории, невозможно признать, что государство, где жили и умирали деды и отцы, было создано шайкой «убийц, шпионов и диверсантов». Однако, люди, пришедшие к власти в 1917-м, этому описанию вполне соответствовали.

В 1917 году к власти пришли наиболее радикальные революционные силы, не стеснявшиеся использовать любые методы для свержения старого строя. Дорогу им открыли заговор и попытка верхушечного переворота февраля 1917-го с активным участием верхушки буржуазии, аристократии и генералитета. Но в выступлениях масс серьёзнейшую роль играли революционные партии. Социал-демократы всех мастей в том числе.

Формальные альтернативы будущему большевизму — от сохранения монархии, либеральной республики до или попытки создания эсеровской федерации — были. Другое дело, что революционный процесс в воюющей стране ставил перед ними существенное ограничение, которого не было у команды Ленина, — готовность к пораженчеству, возможность поступиться суверенитетом и интересами страны для сохранения своей власти.

Единственное, чего Ленин и товарищи точно не собирались добиваться, — это социальная справедливость, то есть именно то, чем оправдывает большевизм современный обыватель. В партийной и псевдоклассовой диктатуре с расстрелами заложников, «лишенцами» и «бывшими людьми» никакой справедливости не предполагалось. Марксизм вообще был не про «справедливость». Пролетариат занимал его не потому, что классики марксизма-ленинизма особо сопереживали простым людям, а потому, что пролетарий был для них чистым религиозно-философским концептом. Оторвавшийся от всех связей традиционного общества, он воплощал в себе чистую, безличную стихию труда — почти так же, как машина. Отсюда индустриально-машинный пафос раннего Совдепа. В освобождении этой стихии, которая возьмёт в свои руки науку, виделся прогресс человечества.



Если сравнивать с другими странами, царская Россия была нормальным государством своего времени. Не без проблем, конечно, но ничто не оправдывало гонения на христиан, слом всех социальных структур, уничтожение миллионов людей, расчленение страны на «республики», аукающееся нам до настоящего времени. То, что по итогам процесса что-то вышло и вообще живы остались, — оправдание так себе.

Есть и более тонкие вещи: грандиозный всплеск русской культуры Серебряного века, предчувствие небывалого взлёта, ещё по остаточной сохранившееся в России 1920-х, но потом выродившееся. И главный приговор «новому человеку» социализма: первый же лидер, родившийся в Советском Союзе, закрыл этот проект.

Попытки найти плюсы или хотя бы обоснования тому, что случилось с Россией после 1917-го, пошли почти сразу. До настоящего времени они строятся на том, что сам марксизм отрицал, на — обращении к русской истории, чаяниям русского народа, социальной справедливости для всех (явная эсеровщина и мелкобуржуазный уклон), державности. Ещё вариант — то, что сам большевизм видел как вспомогательные инструменты: индустриализация и всеобщее образование (к чему шли и при царе).

Однако можно попытаться понять большевизм иначе. Он был нигилистической обратной стороной царской России: заражённой западничеством интеллигенции, веры в прогресс и рецепты учёных немцев, постпетровского раскола народа и образованной публики, гремучей взвеси мистических устремлений и сектантства с рационализмом, перетекающим в магический материализм, потрясающей безответственности и легковерия одних и беспринципности других. Эти симптомы во многом свойственны нам и по сей день, включая тех, кто считает октябрь 1917-го катастрофой. И вот над этим стоит задуматься.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.47Нравится