Похоронная команда. Из рассказа Натальи Николаевны Глебовой.

Записано ею со слов ветерана ВОВ в начале 80-ых.  

"...Призвали меня в 1943 году, и после медкомиссии направили в похоронную часть. 

Почему именно туда? Ну, во-первых, потому что мне уже было 40 лет. 

Таких, не очень молодых направляли обычно в тыловые части. 

Могли бы назначить ездовым в артиллерию. 

Но на медосмотре определили нарушение здоровья: неполное закрытие сердечного клапана. 

Там, в этой нашей бригаде все были с плохим здоровьем. 

Были там, например, эпилептики, с некоторыми умственными расстройствами и тому подобное. 

Попал я на службу в начале весны в район Сталинграда. 

 На окраине города немцы зимой бросали своих мертвых в одно место, не закапывая, потому что по мерзлой земле это слишком тяжело. 

Наверное, сразу не заметили эту низину заметенную снегом. Весной снег растаял и они показались. 

Мы их грузили на телеги, свозили в одно место и раскладывали рядами. 

Нам выдали платки из плотной ткани как маски, еще длинные нарукавники, которые завязывались выше локтя, верхонки и фартуки. 

Стоял тяжелый запах разложившихся тел. 

Они уже были раздувшиеся и осклизлые. Части тел могли отрываться в руках. 

Потом мы их перекладывали в штабели, говорили, что их сожгут, но это уже без нас. 

Такой платок - маска действительно помогал, но все равно трупный газ проникал в легкие, оставался в одежде. 

Тряпки, которыми закрывал рот и нос, отравлялись через 2-3 часа и в ход шли запасные портянки. 

Потом запах был и другой, но ничем не лучше: запах сгоревшего пороха, открытых внутренностей, крови и обожженного тела. 

В первый год кормили нас обычно картофельным супом-болтушкой и кашей. 

Нам как тыловым мяса перепадало мало, все лучшее на передовую. Форма была в общем обычная, но без погон и прочих знаков отличия - только красные звездочки. 

Начальником был старшой в звании сержанта. 

К нашей постоянной бригаде подключались временные помощники - добровольцы из выздоравливающих госпиталя. 

Из тех людей некоторые были даже без руки, 

В нашей команде они собирали документы, медали и капсулы-смертники. 

Был еще один без ноги, он так потом и остался, как ездовой. 

У него был примитивный, но удобный протез, на котором он ловко шагал за телегой. 

Также прибивались и дети - подростки из числа бездомных сирот войны. Их потом при случае оформляли в детский дом. 

По нормальному ходу инвалидов через некоторое время должны были комиссовать из армии, а они таким путем, через нашу службу могли попасть на фронт, в добровольном порядке конечно. 

Почему они так поступали? 

Причины разные, может быть, когда человек теряет руку или ногу он чувствует себя неполноценным, непригодным для нормальной жизни. 

На войне на эти вещи смотрят с достаточным пониманием, сегодня ты - завтра я. 

Вот как раз случай по этой теме: ходили по полю боя по своим обычным делам и вижу лежит один ровно, как по стойке смирно, в руке автомат. 

Первым делом надо забрать оружие, хоронят без него. 

Но это оказалось непросто, рука закостенела, пришлось дернуть, и плащ-палатка с плеч слетела. Смотрю, так у него же нет второй руки. 

Вгляделся в лицо - да, он из наших, временных из госпиталя. 

Он говорил, что будет пытаться попасть на фронт, если повезет. Значит повезло, получилось... 

Попадались еще такие хитрецы из этих временных, которые подбирали хорошие документы и при случае дезертировали с их использованием. 

Но таких было мало, с легкими ранениями, и как бы они еще и не самострелы были. 

На каждого красноармейца нужно было оформить дело. 

Обычно это листок бумаги, на котором записано в какой позе был покойный, какие у него ранения, должны быть указаны найденные документы и награды. 

С документами было непросто. 

Далеко не у всех были красноармейские книжки или комсомольский билет. 

В капсуле - смертнике возможно что ничего не было, или записано не то.

 Например, у одного бойца там было целое письмо: Катя, если ты это читаешь, значит я пал на поле боя защищая Родину. 

Прощай, помни, что я тебя любил, надеялся вернуться к тебе, навеки твой Иван. 

Адреса не было и письмо такое конечно не дошло бы. 

Но в этом случае бойца опознали по вещам, передали и эту записку его жене. 

 Более поздние капсулы были со всеми записями, командир следил за правильным заполнением бланка и капсулу потом запаивали. 

Но все равно она была не всегда. 

Захоронение красноармейцев производили в удобном месте на возвышении и записывали приметы.

Сообщали о захоронении в местные органы власти с приложением собственной, нарисованной карты. 

Зимой было особенно тяжело долбить мерзлую землю. 

Разогревали кострами, взрывали трофейной взрывчаткой. 

Большей частью там была тяжелая, бесконечная работа. 

 Для опознания при возможности привлекали командиров и сослуживцев. 

Запомнился один седой командир. 

Там было такое поле, перекопанное и разрытое гусеницами танков, а тела лежали густо, перепутавшись. Очевидно, была рукопашная схватка. 

Он подходил к каждому павшему бойцу, называл на память имя фамилию звание, бережно отряхивал от земли, поправлял медали, рассказывал о каждом подробности как о родственниках. 

Простите, говорил, сынки, что вот такой старый вас молодых хороню, неправильно, что так вышло. 

С немцами было проще. 

Снимали с них все что хотели и стаскивали в достаточно глубокие воронки от взрывов снарядов или авиабомб. 

Тела бросали вповалку, как попало.

Мы спросили сразу, можно ли брать их вещи. 

Берите, но над телом ничего не делайте, не оскверняйте. 

И да, зубов золотых мы не вырывали конечно, ну а кольцо с пальца снять вполне возможно.

 В деревнях меняли на сало и самогонку, так выводили отравление. 

Обычно ничего себе не оставляли, да и примета есть, что вещи умерших не пойдут на пользу. 

Сапоги конечно брали немецкие, взамен износившихся. 

Один собирал кресты, медали ихние, и складывал в небольшой мешок, это было уже примерно в 1945, тогда можно много такого насобирать. 

У наших никаких вещей не брали себе, все передавали, они нужны для опознания, ну и потом передадут семье. 

Был обычай писать инициалы на ложке, на одежде даже фамилия могла быть написана, опознавали по медалям, по оружию. 

Поэтому эти вещи сдавали в ближайший город. 

Раненым не полагалось оружие, но мы им конечно давали что-нибудь из трофейного немецкого. 

Также и из одежды давали подходящие штаны, шинель, ботинки. 

На трофейную форму нашивали широкую красную ленту в верхней части рукава, или большую красную звезду, чтобы видно было, что это русская армия. 

У нас было пять повозок, одна постоянно занята под овес для лошадей, запас еды, наши нехитрые инструменты и пожитки. 

Потом, на второй год с продовольствием было неплохо, постоянно давали тушенку - понимали что работа- то тяжелая.

И выдавали спирт по две канистры на телегу. Некоторые пили много, мне же достаточно было по сто грамм в день. 

Местных жителей иногда привлекали для захоронений. 

И вот увидят они, что немец лежит и обязательно пнут. Особенно это было на Украине. 

Если среди погибших оказывался видный командир, то надо было доставить тело до города. Немцев тоже в высоком чине везли для опознания. 

И вот когда обоз проходил через село по дороге, то все жители выходили. 

Получалось такое прощание с покойным. 

Отворачивали палатку и заглядывали, кого везем. 

Если видели что это немец - плевали, били по телу. 

Отгоняешь их, а они недовольны, ворчат: что ты нам не даешь их бить. 

Мы им хотя бы мертвых побьем, ты знаешь, как они над нами издевались, как мучили. 

Бои случались и у нас. 

Старшему нашей бригады давали карту, на которой обозначен наш маршрут. 

Надо было заходить во все места, которые на ней показаны. 

Попадались хутора и поселочки в которых были только мертвые из гражданских. 

Обычно мы сообщали о погибших гражданских ближайшим властям, а сами не хоронили. 

И там же могли засесть отставшие немцы или бандеровцы. 

Вот этих надо было выбить. Иногда это был настоящий бой. Но обычно их было немного. 

Медалей за взятие городов нам не давали, и медаль за отвагу не полагалась, а вот эту медаль- за боевые заслуги- получил вот как. 

Командиром нашего отряда был тогда капитан, тогда как обычно руководящим был сержант. 

Этого капитана отправили к нам за какие-то провинности, так он нам сказал. 

В это время нас было 20 человек в команде. 

Оружие нам давали из остатков, разное и не всем. 

Но у нас всегда его было достаточно из подобранного трофейного. 

Немцы ехали на двух небольших машинах, в каждой по восемь человек. 

На полевой дороге, по которой они двигались, впереди было небольшое болотце, окруженное кустиками, объехать его никак, только через эту лужу. 

Командир приказал залечь недалеко от этого места. 

Здесь они вылезут из машин, надо толкать, так он сказал. 

Мы устроились за кочками и кустиками, они нас не заметили. 

И точно, с ходу они не решились это место проскочить, повыпрыгивали из машин, тут мы и открыли огонь. 

А потом бросились в атаку. 

Капитан стрелял из своего нагана, пока не кончились патроны, потом он выхватил штык-нож из-за голенища сапога и бросил в немца лезвием вперед.

Нож попал ему в шею, кровь хлынула изо рта, носа, раны. 

Другой немец размахнулся ударить ружьем и поскользнулся немного на грязи. 

Тут я его ткнул стволом винтовки - штыка на ней не было. 

Он согнулся, и кто-то из наших ударил его прикладом... 

Так мы всех фрицев и убили. 

Я упал на колени к луже, чтобы обмыть кровь немца.

 Так меня тошнило, но не вырвало, потому что в горле пересохло. 

Командир подошел к машинам, забрал там документы немцев, и мы побрели к свои повозкам. 

Немцы так и остались лежать как были, этих мы не хоронили. 

Капитана после этого перевели в нормальную часть.

 А через некоторое время мне выдали вот эту медаль. 

Оказывается, этих немцев искали, посылали специальные группы, а они наткнулись на нас. 

Для меня война закончилась под Краковом. 

Там в пригородах были тяжелые бои. Вместе с полком попал под бомбежку. 

Осколок пробил легкое. Отлежал в госпитале и потом меня комиссовали... "