Накануне 22 июня 1941 года

А что с моральной подготовкой?

В первые недели войны на фронте сложилась удивительно противоречивая картина. Где-то, как в Брестской крепости, а также некоторых местах Литвы и Белоруссии, красноармейцы сражались неистово, наносили врагу ощутимый урон, а немцы писали, что русские «бьются как дьяволы». Но сильный отпор РККА дала далеко не везде. Нет нужды подробно рассказывать о печально известном беспорядочном отступлении армии, «котлах» на сотни тысяч человек и массовой сдаче красноармейцев в плен (по данным историка В. Н. Земскова, к середине декабря 1941 года вермахт пленил более 3,8 млн человек — больше, чем за все последующие годы войны). Историки называют разные причины катастрофы: подготовленное, внезапное и хорошо спланированное нападение немцев, высокий моральный дух врага, утрата связи и управляемости во множестве дивизий, психологическая неготовность к обороне, растерянность и ошибки верховного командования, боязнь многих командиров действовать на свой страх и риск в этих условиях.

Другая вероятная причина — недостаток боевого духа и веры в победу. Иначе даже при всех прочих факторах непросто объяснить, почему в 1941 г. немцы приняли, по подсчётам историка О. Будницкого, около 200 тыс. перебежчиков из РККА, а также почему при превосходстве в людях и технике РККА несла столь тяжёлые потери и почему вооружённые люди сдавались сотнями тысяч там, где обороняться можно было дольше, чем в той же Брестской крепости. Часть ответственности за это несут высшие командиры, которые бросали вверенные им войска, но и командиры рангом ниже не всегда брали на себя командование обороной (для сравнения — в 1942 г. немцы почти год обороняли Демянский котёл, в который их заманила Красная армия, 6-я армия Ф. Паулюса в Сталинградском котле провела больше месяца в безнадёжных условиях, да и сами красноармейцы с 1942 г. уже не сдавались так, как в 1941 г.). Мало помог делу даже ясный и категоричный приказ И.В. Сталина № 270, который назвал сдающихся предателями и обязал командиров сражаться до последней возможности под угрозой репрессий в отношении их семей.

Советские военнопленные, 1941. Источник: DW, включён в реестр иноагентов

Минский котёл, диорама. Источник: sb.by

Когда былой боевой дух и веру в победу утратили немцы, то и они стали массово и быстро сдаваться в плен. Это работает во всех армиях. Ключевое значение морального состояния войск в масштабной войне 20-го века показали ещё Первая мировая (в 1917 г. русская армия разложилась за несколько месяцев) и в меньшей степени Зимняя война 1939−1940 гг. (советское командование столкнулось с серьёзными проблемами по части дисциплины, дезертирством, нежеланием воевать, антисоветскими высказываниями на фронте). В апреле 1940 г. Главный военный совет РККА рассматривал причины неудач войны с Финляндией и одной из них называл как раз плохой боевой дух. Поэтому вполне закономерен вопрос — а как обстояли дела в 1941 году? Ответ следует искать в настроениях населения накануне войны.

Задача эта сама по себе непростая — в Союзе жили около 195 млн человек, каждому в душу не заглянешь. Оценки историков сильно разнятся. К примеру, Ш. Фицпатрик и С. Дэвис сделали вывод, что к 1940−1941 гг. крестьяне и горожане были глубоко недовольны Сталиным (а значит, могли сомневаться и в победе СССР в крупной войне под его руководством). М. В. Дьяченко также пишет, что общественное мнение пострадало из-за советской внутренней политики 1920−1930-х гг., однако считает, что все жизненные трудности народ в основном воспринимал как временные, а советские люди в целом сохраняли оптимизм и готовность к трудовому подвигу. Историк Л. А. Болокина тоже полагает, что вера в светлое будущее и оптимистичные настроения преобладали, аргументируя это тем, что протестные настроения в обществе не вылились в конкретные действия против сталинского режима. И кто из них прав? Разницу во мнениях можно объяснить склонностью авторов сильнее доверять тем или иным источникам и дефицитом этих самых источников. Сделать более конкретные и обоснованные выводы сложно было даже внимательным современникам, что уж говорить об историках, которые до сих пор не имеют доступа ко множеству архивных фондов о Великой Отечественной войне.

Плакат 1941 г. Источник: prlib.ru

Дефицит, атеизм, колхозы: что злило народ в преддверии войны

Летом 1941 г. со стороны могло показаться, что весь народ верит в победу и готов с воодушевлением бороться против внешнего врага, однако не всё так просто. Интересную запись в дневнике оставил 3 июля 1941 г. писатель М. М. Пришвин: «Речь Сталина вызвала общий подъём патриотизма, но сказать, действительный ли это патриотизм или тончайшая подделка его, по совести не могу, хочу, но не могу. Причина этому — утрата общественной искренности в советское время…». Скепсис Пришвина справедлив: внешне преданный государству человек на деле мог оказаться совсем не таким горячим его поклонником.

Были ли у советского человека объективные причины для настолько враждебного отношения к правительству, которое затмило бы патриотические чувства? Были. Многие затаили обиду на большевиков ещё со времён Гражданской войны; крестьяне хорошо помнили раскулачивание и другие несправедливости коллективизации, голод 1933 г.; кто-то пережил страх Большого террора 1937−1938 гг. (недавние «чистки» командного состава помнила и армия), другие — трудности Зимней войны. Наконец, перед столкновением с Германией партия развернула мощную антирелигиозную кампанию — за 4 года из 20 тыс. православных храмов и мечетей к 1941 г. в огромной стране осталось менее 1 тыс. А ведь по данным переписи 1937 г., более половины советских граждан оставались верующими людьми. Для крестьян это имело особое значение, к тому же у них были причины для недовольства; характерно, что в их среде на протяжении 1930-х ходили опасные слухи, что в скорой войне иностранцы вступят в Россию и отменят ненавистные колхозы. Здесь надо иметь в виду, что жители деревни оставались главной социальной базой Красной армии.

Плакат 1941 г. Источник: stalingrad-battle.ru

Помимо перечисленного, в 1939—1940 гг. СССР пережил очередной масштабный кризис снабжения.

В сельской местности и городах не хватало самого необходимого, подчас даже хлеба (именно эта ситуация «на гражданке» подрывала боевой дух красноармейцев во время Зимней войны). Красноречивые свидетельства кризиса — письма советских граждан. С. Абуладзе писал 19 декабря 1939 г. о ситуации в Москве: «Снова очереди с ночь за жирами, пропал картофель, совсем нет рыбы. На рынке всё есть, но тоже мало и по четверной цене». Замначальника Лесозавода № 6 Зюздинцев (Горьковская область, январь 1940 г.) писал о том же — недостаток хлеба, сахара, круп, масла, муки; рабочий Алапаевского металлургического завода (Свердловская обл., начало 1940 г.) С. Ставров — о многочасовых очередях за хлебом и отсутствии спецодежды на производстве; Т. Макаренко (Севастополь) — о чудовищных ценах на рынке и полупустых государственных магазинах; домохозяйка П. Клементьева из Нижнего Тагила — о голодном ребёнке, ценах, спекуляции, очередях, драках и давках в магазинах. И так далее.

Упоминаемые в таких письмах из всех уголков страны «неприятные разговоры» в народе говорят о том, что недовольство носило массовый характер. Вера Игнатьева из Сталинграда, член ВКП (б), прямо писала в ЦК в 1940 г.: «И везде, в семье, на работе, говорят об одном: об очередях, о недостатках. (…) Дожили, говорят, на 22 году революции до хорошей жизни, радуйтесь теперь! Меры надо принимать немедленно и самые решительные, пока ещё народ не взорвался». Впрочем, там, «наверху», обо всём уже и так знали. Весной 1940 г. УНКВД ряда республик и областей сообщали Л.П. Берии о «случаях заболеваний отдельных колхозников и их семей по причине недоедания», а также о повсеместных очередях за хлебом. Берия всё передавал Сталину.

Неизбежно недовольство проникало и в армию (и там снабжение далеко не всегда было в норме, а семьи военных испытывали те же трудности, что и остальные). К примеру, полковой комиссар курсов усовершенствования комсостава РККА Орлов в феврале 1940 г. писал в Секретариат ЦК ВКП (б) из Крыма: «Резко поднялась нервозность командиров, появляются нездоровые настроения».

В очереди за едой, Москва, 1930-е Источник: pinterest.ru

«Никогда нам не победить»: пораженческие настроения

Довольно лояльной на этом фоне оставалась молодёжь: с одной стороны, она в принципе более восприимчива пропаганде, с другой, — не помнила дореволюционной жизни с её потребительскими преимуществами. Патриотический порыв в 1941 году захватил прежде всего молодых, отсюда очереди в военкоматах, подделка документов несовершеннолетними и т. д. Но даже среди молодёжи в предвоенные годы появлялись «антисоветчики». В конце 1939 г. ученик Б. И. Морозов из Гомельской области писал самому А. И. Микояну, что давно нет тканей, сахара, обуви, конфет рыбы и хлеба: «Наконец, где девался хлеб? Кажется и собрали мы 6 млрд пудов зерна. Посчитаешь по 35 с лишним на каждого человека. Войны затяжной не было, а хлеба уже 2 месяца нет. (…) А мы ещё хотим построить коммунистическое общество, главным принципом которого будет «от каждого по его способностям, каждому по его потребностям». (…) Мы ещё хочем победить в грядущих боях, когда столкнутся две системы — капиталистическая и социалистическая. Нет, при таких порядках и при таких достатках никогда нам не победить, никогда нам не построить коммунизм!».

Ещё более откровенны те, кто писал для себя, в дневник. Вот запись художницы и режиссёра Любови Шапориной, сделанная в 1939 г.: «Кругом умирают, бесконечно болеют, у меня впечатление, что вся страна устала до изнеможения (…). Лучше умереть, чем жить в постоянном страхе, в бесконечном убожестве, впроголодь… Очереди, очереди за всем. Тупые лица, входят в магазин, выходят ни с чем, ссорятся в очередях».

Ленинградский аспирант Аркадий Маньков (стал позднее офицером, закончил войну с боевыми наградами) в октябре 1940 г. тоже вёл дневник: «Народ обнищал. Даже очереди в скупочные магазины. Как трудно встретить чистое, искреннее и живое движение души в этих сумерках, где кроме разговора о нужде, деньгах, работе, болезнях, масле и сахаре нет ничего. Все спрятались. Замкнулись. Боятся. Отупели. Обескуражены». Через несколько дней Маньков сделал выписку из «Записок» С. М. Соловьёва: «…мы были убеждены, что только бедствие и именно несчастная война могла произвести спасительный переворот, остановить дальнейшее гниение».

Военкомат, 1941 г. Источник: pinterest.ru

Историк О. Будницкий пишет довольно однозначно: «В Советском Союзе накануне войны было немало людей, мечтавших о гибели советской власти; некоторые из них ради этого были готовы пойти на сотрудничество с любой внешней силой, способной эту власть уничтожить». К этому можно добавить, что, очевидно, хватало и тех, кто не собирался становиться коллаборантом, но при этом не верил в победу СССР над Германией, не желал воевать и погибать под руководством советской власти, а предпочитал сдаться в плен. Обычно противники Сталина никак себя не проявляли и в безнадёжную борьбу с левиафаном не вступали. Современники называли таких людей внутренними эмигрантами — внешне лояльные, в душе они желали советскому режиму краха. С началом войны многие из них себя обнаружили — нападение немцев они встречали с надеждой на «дворцовый переворот» или восстание, а иногда даже на более рациональное и справедливое управление оккупантов. Характерную наивную запись в дневнике сделала в первый день войны Лидия Осипова (впоследствии коллаборантка): «Неужели приближается наше освобождение? Каковы бы ни были немцы — хуже нашего не будет. Да и что нам до немцев? Жить-то будем без них». Осипова не сомневалась, что СССР войну проиграет, и в 1941 г. она была в этих сомнениях не одинока. Не сразу люди с подобными мыслями поняли, что военное поражение не принесёт им свободы, а немцы вовсе не милые европейские друзья России. Разъяснили это им и сами гитлеровцы — своей жестокостью.

Вывод, к которому подталкивают эти факты: к июню 1941 г. в Союзе вообще (а как следствие, и в армии) миллионы людей были настроены враждебно к правительству или, по меньшей мере, относились к нему с недоверием и раздражением, не верили в его способность выиграть войну против Германии. Пораженческие чувства неизбежно повлияли на патриотический боевой дух в первые месяцы войны, на число перебежчиков и пленных, а также на масштабы идейного коллаборационизма (об этом явлении — сборник под редакцией О. Будницкого). СССР во многих отношениях не был готов к схватке с Третьим рейхом, в том числе и в моральном. Исправлять это пришлось прямо во время войны.