Солдат Димка

    Хлюпающее осеннее утро. На замутнённом балконном стекле прилипшие мокрые листья. Воздух пропитан плотной сыростью, от которой лёгкие становятся водянистыми. Пятиэтажный блочный дом, окружённый уличными фонарями, которые отливают жёлтый свет. Они похожи на боевые бронзовые щиты римских гладиаторов. 

    С балкона квартиры на втором этаже со свистом вылетает что-то. Врезаясь в фонарный свет, зловеще отсвечивает: бутылка, которая проламывает обвисшие от ночного дождя оголённые кусты сирени и, тараня мусорный ящик, разлетается стеклянной шрапнелью.

- Димка!  Мать твою. Опять афганский синдром.

   Голос соседа снизу: Ивана Сергеевича. Он стоит на балконе, пьёт густо заваренный размолотый кофе в большой коричневой чашке, курит сигарету «LM», чтобы взбодрить себя. 

- Здравия желаю! Товарищ полковник.

     Димка перегибается через балкон и машет гитарой, держа её за гриф. 

- Схлопочешь ты у меня, Димка. Вместо гранаты бутылку бросаешь. Можешь убить кого - нибудь.

   Димка - низкорослый, сбитый в мышцы, бывший солдат, которого, загрузив интернациональным долгом, бросили на Афганистан. В лице ничего особенного. Все те же накладки, как и у других, которые выточила природа: крупно лоб, мелкий нос, остальные мелочи подбирала, где под напильник, а где и сверлом с размаха колупнула.  В фигуре тоже не за что зацепиться. Разве что за его помощников: сучковатая палочка и шестиструнная гитара с широким потёртым кожаным ремнём. Они сопровождают его, когда он бродит по пригородным электричкам с Павелецкого вокзала.

    Соседи на этажах повыше отзываются о нём не словом, а кручением указательного пальца в висок. Иногда вечером на балконе (трудно подсчитать, сколько раз, но частенько) Димка закладывается на водку. А потом под шестиструнную выплёскивает свои окопные песни, которые он сочинил в Афганистане, и отдаёт команды: какого хрена, по-пластунски, прицел... Слушаюсь, товарищ генерал.

    В компании мужчин или женщин Димку Иван Сергеевич никогда не видел. Промелькнёт на дороге к железнодорожному вокзалу. Порой забредёт в издёрганный подлесок с берёзами, яблонями за домом, сядет на поржавевшую канализационную крышку и сидит, не шелохнувшись, пока его не спугнут выгуливающие собак. О чём он думает? Наверное, о том, о чём думают солдаты, побывавшие в Афганистане.          

   Одна черта поражала и притягивала Ивана Сергеевича к соседу крепче остальных: детская улыбка Димки, которая захватывала всё его лицо. Как она сумела удержаться и не свалиться с лица в Афганистане?

    Иван Сергеевич идёт на прогулку. Возвращается, когда рассвет начинает выбивать темень, просушивать ночную сырость и золотить верхушки высокоствольных берёз вдоль «Аллеи Славы». Километровая выстланная фигурными плитками дорожка, зажатая с одной стороны частными домами, с другой захлопнутая угарной городской трассой, и разбитой на отрезки памяти: запутанные, словно сплетённые железными пауками металлические конструкции 1941… 1945 годы. По бокам аллеи уставлены железные опрокидывающиеся урны и крепкие деревянные отполированные лавки. На одной сидел Димка. 

- Присаживайтесь, полковник, природой полюбуемся.

   Природа - остатки берёзовой рощи, в которую раньше ходили на шашлыки, прогуливали детей, отмечали праздники, баловались на полянах бадминтоном, волейболом… Десяток штук, ещё не порубленных, жили, вернее, отживали, так как на них уже стала наползать строящаяся перед домами автомобильная стоянка. Остальные деревья прибрали под трёхэтажный стадион «Авангард», обгороженный крепким металлическим забором. Только в рощу был поток, а на стадион – ручеёк.

   На аллее ветер катал окурки дорогих сигарет, бумажные стаканы, заглядывал в урны, выбрасывая жёлтые листья. День погружался в холод, выламывая редкие солнечные лучи, временами срывался мелкий дождь, улица покрывалась разноцветными зонтами и дробными бегущими звуками.

   Димка взял гитару: протёртая, с мелкими трещинами на грифе. Видимо, прожаренная и сопровождавшая Димку не один год.  Зато струны звонкие, но надсаженный баритонный голос с хрипотой.

- Не дал Вам сегодня поспать. Малость залил, - он слегка провёл по струнам медиатором: небольшая пластина, сделанная из карманной расчёски, - в кухонной раковине через край рвануло, но не крупно же. Допустимо.

- Ну, если морда у тебя целая, то не крупно и допустимо, - незлобиво бросил Иван Сергеевич.

   Недосып и сердитые мысли Ивана Сергеевича, которые не выбила пробежка, согнал Димка лёгкими щипками по струнам. Иван Сергеевич и сам пацаном играл на гитаре, а поэтому, видя или слыша гитару, уходил в прошлое, но там были песни: весёлые, горластые. Не в масть димкиным.

- Да если б и крупно, - подбросил Димка. -  Морду Вы мне не набьёте. Подпортил обои. Только денег у меня лишних нет. На жратву, иногда на бутылочку. А гараж есть. Отдаю Вам. Сейчас едем и заключаем договор на дарение. Продавайте и клейте новые обои.         .

- Ты или полный дурак, Дим, или представляешься таким.

     Димка не соглашается ни с первым, ни со вторым, Он – солдат и поколебать его не могут слова Ивана Сергеевича о том, что гараж стоит десять тысяч баксов, а новая сантехника десять тысяч рублей.

   Димка всегда в солдатской теме. Он раскручивает её не только песнями, но и разговорами о том, что на гражданке солдата иной раз бьют. Это можно, но только ради навыков, чтобы не сплоховал там, где Димке пришлось отсекать гражданскую вразвалочку, но на войне Димка никому не советует бить солдата, потому что солдат при атаке в обидчика пулю закатает. По совести. Последние слова сбивали Ивана Сергеевича. Обычно Димка говорит тихо и мягко, а вот про пулю – слова, словно слитые из стали и никакого в голосе намёка на поблажку и снисхождение. Ловил Иван Сергеевич себя на вопросе: неужели Димка…?

    Однажды вечером Иван Сергеевич перечитывал книгу своего товарища Николая Карпова «Воспоминания, сложенные в годы». Твёрдая обложка стального цвета, с прямым корешком, финский картон, мелованная бумага, отпечатана не в мелком издательстве, издающим копеечные книги, а в «Интербук-бизнес». На лицевой стороне обложки Николай в гражданке и с улыбкой, смахивающей на димкину. На обратной стороне - суровый полковник в мундире, засеянный орденами и медалями. Тоже с улыбкой, но просечённой твёрдо сжатыми губами, застывшими желваками, с заваленной назад головой. Увесистая книга, килограмма в три. Она оттягивала руки, но читать её было интересно: мысли друга по Вышке. В андроповские пороги Николай не написал бы её. Ельцинский слив открыло шлюзы.

   Оторвал его от книги звонок Димки. Иван Сергеевич на всякий случай проинспектировал потолок на кухне. Такое бывало. Иван Сергеевич иногда оттягивался на диване, а Димка звонил и предупреждал о предстоящем заливе и советовал Ивану Сергеевичу без промедления сматываться с дивана. Ну, никак не мог Иван Сергеевич злобиться на такого соседа. Другие лили без предупреждения. А этот подавал сигнал, чтоб сосед снизу подготовил алюминиевый ковчег и убрал с кухни жену, собаку Пин и кота Ваську.

- Поговорить, Иван Сергеевич. Зайдите.

         Раньше такого не случалось. Иван Сергеевич даже удивился. Он заходил к Димке не по его приглашению, а вынужденно, когда на кухне потолок превращался в мелкий душ, а в душе нарастал мат, облегчавший Ивану Сергеевичу пробежку на второй этаж. Напрасно некоторые отворачиваются от размашистого матерного слова. А как оно порой осветляет и облегчает душу. 

    Захватив книгу пусть Димка почитает, поглубже влезет в жизнь, может поменьше пить станет, Иван Сергеевич стал подниматься к соседу, ломая голову: зачем позвал? За ломкой головы он и не заметил, что, пропустив второй этаж, поднялся на третий, ушёл бы и выше, если бы не вспомнил, что третий этаж заполнен армянами, четвёртый – азербайджанцами… Словом, бывшим рассыпавшимся Интернационалом.

   У Димки трёхкомнатная квартира. Его отец - такого же звания, как и Иван Сергеевич - оставил. Две комнаты можно было сдавать.  Димка не соглашался с Иваном Сергеевичем: будут тут шаблоннить фонограммные напевки и драть электрогитары, а мои забьют.

   В узкой прихожей со встроенными жёлтыми шкафами на телефонной тумбочке в цвет шкафов лежал туго набитый зелёный вещмешок с пристёгнутой фляжкой, из которого выглядывали суровые голенища кирзовых сапог. Рядом комком плащ-палатка. Иван Сергеевич, скользнув взглядом, подумал: куда это он нацелился? В Белые столбы за грибами? Ему и в голову никогда не приходило, что Димка может не только бродить по пригородным грохочущим электричкам с гитарой. На столе стояли электрический красный чайник и две чашки, что ещё больше удивило Ивана Сергеевича. Обычно стол оккупировали пивные бутылки.

- По какому случаю вещмешок и перемена стола?

- Праздник у меня тут.

        Димка пошлёпал по макушке, повторил: тут и начал разливать чай, но так как руки больше привыкли к другому разливу, на брюках Ивана Сергеевича расползлось пятно, а по ногам до самых щиколоток зажурчали мелкие ручейки.

- Ты, наверное, хреново стрелял.  Плохим солдатом был. Чай в чашку лей. Жжёт. Дай полотенце.

- Я был хорошим солдатом, - бросил Димка, орошая очередной порцией чая стол.

     Его промахи наводили Ивана Сергеевича на мысль, что вещмешок ни при чём, наверное, уже месяц стоит, а то и больше. Димка в чём-то, видимо, крепко завяз и нужна помощь. Было как-то. Попал Димка в полицию. Сшиб в день ВДВ двух пьяных десантников в беретах и тельняшках, которые пытались отнять у него гитару. Ходил Иван Сергеевич к начальнику криминальной полиции города.

- Полотенце дай. У меня ноги не железные. 

- А что у Вас за книга? Хотите заставить меня читать? Для Вас же будет хуже. Зачитаюсь и…

   Димка подбросил книгу на руке, покачал головой.

- Моя гитара легче. Толстенная книга. Как баба с наростом живота. А кто её написал?

- Мой друг.

   Димка начал листать. Интересно было смотреть на него, как он по-детски слюнявить пальцы, почёсывает за ухом, ворошит, правда уже не детский, а осечённый сединой волос.

- Ну, и друг у Вас, - радостно вздохнул он. – Настоящий солдат.

- Полковник. Внимательней читай.

- Полковник не может быть настоящим солдатом?  А кем он раньше был?

- Разведчиком работал в Финляндии. Там же сказано.

   За окном усиливалась темень. Двор наполнялся шумом парковавшихся легковушек. Воздух и без того давивший свинцом, смешивался с удушливым угарным запахом. Вечер, как бы повторял утро: хлюпало, отсвечивало жёлтым светом. Природа, словно прошлась по кругу, ничего не изменив, ничего не добавив, как бы указав, что завтра вечер будет таким же, как и сегодня.

- А сколько красивых фотографий. – Димка не мог отделаться от восторга, книга захватывала его. - Ваш друг знаменитый человек. Со Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием вторым стоит. Книгу «Сергий Радонежский» дарит ему. Видел я Патриарха на вокзале. Глаза у него были синие, синие. Такие глаза не могут обманывать. Я тогда с ним не поговорил. Сейчас бы обязательно поговорил.

- А почему именно сейчас?

- А что такое специальные курсы КГБ-КУОС?  (готовили командиров групп специального назначения­ - ГСН – для действия в глубоком тылу противника в военное время). Что это ребята по горам лазят и речкам. Готовят их куда-то. На войну?

- Прочитаешь, узнаешь. 

- Завтра мне некогда будет читать, а в вещмешок я её не возьму. Он и так тяжёлый. Ваш друг даже с бывшим министром обороны России Ивановым ручкается. Куча артистов. Видные люди. Вы бы Иван Сергеевич позвонили своему другу.

- Я и так звоню.

- Да я не о простом звонке говорю. О сложном.

- Простые звонки, сложные. Не пори чепуху. Что это за сложный звонок?

- Пусть Ваш друг поговорит с ними, чтобы мы мирно жили и никогда не воевали.

     Иван Сергеевич засмеялся. Наивный сосед? Димка, прищурив глаза, свёл их в мелкие щели и устремил на Ивана Сергеевича. Он словно хотел проколоть его взглядом.

- Я друг для Вас?

- Как же не друг. По-соседски живём.

- Многие в нашем доме считают меня дурачком. Оскорбительное слово, но дурак ведь человек. Он думает, поступает и говорит по-другому. Просто другой человек.

- Брось ты это. Сложная штука.  Лучше книгу почитай. Жизненная.

- Красивая.

      Димка отложил книгу в сторону.

- Хочу я Вам тайну открыть. Уезжаю я, Иван Сергеевич.  

- И куда?

- Вы смотрели программу «Сегодня»? Смотрели. Я слышал, как у Вас громыхал и бухал телевизор. Думал, что взорвётся. Так почему не действуете?

- Не морочь мне голову. Что действовать?

-  Да. Не хотите действовать. У Вас сейчас беженцы живут. Как Вы им в глаза смотрите? Я бы не смог. Вы ведь родом оттуда. Я вот поеду туда. А вы нет. Понадёргали из Вас жизни, конечно, не мало. Куда уж ехать.  Ну, это не моё дело разбираться, сколько из Вас другие выдернули, сколько Вы сами над другими потрудились. Только Вы думаете и сидите на месте. Злитесь возле телевизора.       

- Так. Повоевать решил. А за кого воевать будешь?

- Воевать? – Вопрос, словно застыл на ухмылке Димки, которую выбили его повеселевшие глаза. -  Воевать не стану ни за кого.

- А зачем тогда едешь?

- Там же конфликт. – Димка с удивлением посмотрел на Ивана Сергеевича.  – Ехать нужно.

- Ты, наверное, это решил сегодня ночью. Когда у тебя сантехнику прорвало.

- Сантехнику в квартире прорвало. Это быстро поправится. Сантехника в мозгах людей рванула.

   Вона, как обозначился Димка.

- Зачем ехать, - не мог понять Иван Сергеевич, -  если ты ни за кого не собираешься воевать.

- Если я буду воевать за одних, то буду убивать других. А если буду воевать за других, то стану убивать одних.

         Словесная болтовня? Нет. Оба воевали, но каждый затёсывал войну под свой угол.

-   Ты же солдат. Значит, ты должен, - притормозил Иван Сергеевич слово, зависшее на языке, другое поставил, - значит воевать должен. Защищать.

- Не понимаете?  У Вас солдаты одного пошива. Одного помёта, что ли. Бывший погонный чин Вам говорит: либо за одних, либо за других.

     За окном глухо шумели остатки рощи. Берёз-то с двух рук сосчитать можно. А Ивану Сергеевичу казалось, что вернулось срубленное, подладилось к оставшимся и в один голос.

- Третьего – то не дано, Дим.

- Это таким, как Вы не дано, - отрезал Димка, - а мне дано.

 - Едешь проповедовать что ли? К кому припарковаться хочешь?  Свои песни под гитару петь? Сметут тебя и те, и другие. Не понимаешь ты, хлопец, что там сила нужна. Там нужен тот, кто автомат может держать.

   Димка взял гитару и запел.

Пальцем тронул я струны слегка,

 Заиграла гитара моя,

 Пальцы тихо по струнам бежали, 

Автомат перед этим держали. 

И раздумывал я про себя, 

Пальцы те же и та же рука.

 Почему автомат убивает, 

Почему же гитара играет. 

Тишина, тишина, тишина, 

Лишь играла гитара моя. 

А стрелок притаился и ждал 

На крючке его палец лежал. 

И тут чудо случилось, друзья, 

Песня тронула душу стрелка. 

Он не выдержал, встал, закричал. 

«Парень, слышишь. Я тоже играл». 

И никто не стрелял. Тишина. 

Видно за душу песня взяла. 

         Димка поднялся из-за стола, насмешливо посмотрел на Ивана Сергеевича и ушёл в другую комнату. Щёлкнул ключ.

- Не дури, хлопец. В Афганистане – чужой земле -  не потерял голову, так в родной потеряешь.

   Не спал ночь Иван Сергеевич. Перебирал мысли Димки. Утром, как только засветился подлесок, поднялся к соседу. Дверь была открыта. На столе лежала книга, на ней ключи от квартиры и записка: книгу заберите, квартиру закройте.

       Уехал Димка. Ходит Иван Сергеевич на второй этаж, заглядывает в свой почтовый ящик и в димкин. Пусто. Звонит старшему брату Димке, который в Москве проживает. Там тоже в почтовый ящик каждый день заглядывают....