Рассказы об Арионе. 3 глава. Волшебная плитка

Волшебная плитка. 

    Через год в кабинет администратора влетела дамочка. Начав голосом скрипки «откуда у вас?», она закончила голосом разъярённого контрабаса «этот дурак экскурсовод? Из его анкеты следует, что я бабочка-капустница, а я известная балерина и скоро будут счастливой!». 

    За дамочкой в кабинет ворвался ещё один посетитель с перекосившимся лицом. Первую часть возмущения он изложил открыто, обозвав Ариона «совершеннейшим дураком с указкой», а вторую -   шёпотом на ухо администратора. Посетители осаждали хранителя музея и требовали мер к дураку экскурсоводу, пока хранитель музея не оглох от крика, шёпота и не отсырел от слез.

     Дамочка была первой жертвой Ариона. А началось это с решения экскурсовода: воскресить себя, как человека с новой сверхмогущественной идеей. 

    Он выуживал идею во время походов по периметру музея с сучковатым посохом монаха Светлого Даниила, жившего на Святой Горе Афон. Экскурсовод становился толковым знатоком окружающей флоры и мог на ощупь отличить анютины глазки Иван – да – Марья от волчьих ягод и написать фолиант в полторы тысячи страниц о магических свойствах анютиных глазок, из которых на Руси делали самые сильные любовные настои. От фолианта Арион отказался. Титулы профессоров ботаники были не лучше титула грустного профессора истории. Они были помешаны на гербариях. 

    Посох пришлось забросить через неделю. Он вызывал у экскурсовода набожные мысли и желание присоединится к братии, поселившейся в кельях монастыря Великомученика Святого Пантелеймона.

   Экскурсовод часами просиживал возле заплесневелых труб органа, скрестив под собой ноги подобно знаменитому индийскому йогу Сельвипули, и, вслушиваясь в умирающие звуки Баха, в которых было пение небесных сфер, чувствовал себя сверхчеловеком с душой язычника. 

   Душа язычника уводила Ариона в холодные каменистые пещеры к предкам в мамонтовых шкурах, поклонявшихся огню. А от сверхчеловеческих желаний экскурсовод расписывался в платёжной ведомости капитан -  бомбардир, император Арион.  

   С риском для жизни экскурсовод взбирался по мраморным стенам кафедрального собора (музей находился в соборе) с библейскими сюжетами, изображением античных философов и поэтов Аристотеля, Гомера, Вергилия под огромный купол красно – ржавого цвета. 

   Под куполом воздух бы пропитан удушливой сыростью, клубилась темень, изредка разбавляемая светом, который освещал сосновые подмостки с теснившимися    ангелами. Среди них самый дряхлый, задыхающимся от старости ангел Азраил с медными глазами и огромной кустистой бородой, который видел сотворение мира, искушение Люцифером Лилит, любовь Одиссея и Пенелопы....   Азраил говорил, что Всевышний приковал его к бессмертию и сколько бы он не старел, он никогда не сможет умереть и вынужден созерцать только свою бесконечную старость.   

- Мир такой же старый, как и я, -  вещал ангел. – Как во мне ничего не появляется нового, так ничего нового не появится и в нём. Человек стремится познать высшее, - вздыхал он, - но как он может познать высшее, если он не в силах разобраться с низшим, с тем, что он видит каждый день. Он не может измерять даже тяжесть пламени, вернуть день прошедший, или ускорить день сегодняшний, чтобы приблизить день будущий. - Он хлопал крыльями, похожими на обдёрганную рогожу и добавлял. -  Однажды ты совершишь такой поступок, который делают все люди, и не раскаешься, потому что ты честолюбив и не познал Всевышнего, как и другие, но ваш мир Всевышний наделил тем, что спасёт вас.

   Иногда Арион катался на нём, и, срываясь с него, таранил стены музея, вызывал шум горных обвалов, селевых потоков, землетрясений… От ушибов его голова проросла шишками и стала похожа на морскую рогатую мину. Идеи не было. Было тайное поощрение администраторов экспериментов с ангелом, в тайной надежде, что скоро из-под купола грохнется мешок с костями экскурсовода. 

   В отчаянии Арион обматывался спиралями из электрических плиток, подключался к сети, накалялся, словно чугунная чушка, и проникался геростратовскими идеями. Красный экскурсовод вызывал у хранителя музея убеждение, что он отлично выдержит испытание даже во время путешествий в Космосе.

- Поближе к Богу? - спрашивал Арион. - Или к императорам?

    В надежде на чудо Арион препарировал умершего ангела со сломанными крыльями и стал обладателем двух деревянных иконок, трёх оловянных крестиков и золотой чеканки с двуглавым орлом. Золотую чеканку хранитель музея конфисковал, как народное богатство, которое нужно приумножать. Через неделю Арион увидел, что золотой орёл пал жертвой золотых дел мастера, который превратил хищника в червонную печатку в форме гуся на указательном пальце администратора.

- Приумножаем? - бросил экскурсовод.

- Фамильное золото! - пробормотал хранитель музея.

    Арион понял, что в фамильное золото патрон превратил бы блюда, серебряные кубки…, если б они не числились в столовой утвари императора.

    Через полгода бесплодных попыток Арион стал травить своё сознание могуществом. Он надевал монаршие шубы, шапки даже в сорокаградусную жару и тайком таскался по углам, задыхаясь от запаха нафталина и обливаясь потом. По музею пошёл слух о странных приведениях, которые предпочитали допотопным балахонам соболиные меха.

- Вы не знаете, кто эти привидения? - подозрительно спрашивал администратор и тянул носом.

    От экскурсовода пахло как от ломбардной моли. 

    Ещё полгода Арион оккупировал кареты, коляски, возки, умывался в царских тазах и утирался красным рушником с красным петухом в надежде на сверхъестественное озарение. Не помогал даже нашатырь, который экскурсовод закачивал в нос, словно собирался полоскать его.  

- А ты за идеей сходи к нашему администратору, - советовали ему, и так нахваливали хранителя музея, словно тот был величайшим тружеником, перепахавшим весь земной шар и взрастившим хлеба с зерном в добрый кулак и стеблем с хорошую осину. 

    Тайком от администратора Арион пускался в самые рискованные и хитроумные авантюры, чтобы нарастить капитал, так как по опыту элементарной мастерской знал, что создателей сверхмогущественных идей не только возвеличивают, но и изгоняют. Он предоставлял монаршую одежонку напрокат, взимая за одну только примерку шубы полтинник, за катание в карете, которую Арион таскал сам, словно лошадь, целковый, а за примерку ботфортов - три целковых.

- Почему ж так дорого? - возмущались посетители.

- А вы найдите такое место, где за три целковых можно побыть императором! 

    Посетители подавленно молчали, так как побыть императором за три целковых можно было только в этом музее.   Арион увеличивал цены за прокат, утверждая, что повышение рыночной цены императора находится в прямой зависимости от повышения базарных цен. Можно было стать на путь расхитителя государственного добра и толкнуть соболиную шубу поклоннику императора, а карету - поклоннику исторических реликвий. Экскурсовода останавливало существование прокурора. Арион пошёл на риск и продал администратору зоопарка дряхлого ангела Азраила за тридцать целковых.

- Я знал, что ты меня продашь, - сказал ангел, - но я не в обиде. Люди всё продают. Если в их руках окажется Бог, они продадут и Бога, но Всевышний мудр. Он сделал вас смертными.

     Через месяц Арион начал рыскать по социологическим институтам, выдавая себя за диссертанта-соискателя.  Он год блуждал в жидких социологических анкетах отечественного и заграничного происхождения и разрабатывал свою анкету, чтобы абсолютно точно уяснить место человека Ариона в этом мире и его сверхмогущественных идей. От имеющихся анкет пришлось отказаться. В них был такой же хаос, как и в социологических институтах. Экскурсовод понял, что нужно начинать с нуля. 

    Арион соскрёб железной щёткой со стены колесницы с охотниками и их жертвами, выбросил на свалку машину времени, распродал ремесленнический инструмент по производству археологических ценностей и занялся чисто теоретическими исследованиями. 

    За год каторжного труда Арион высох как скелет доисторического животного и покрылся известью, словно череп неандертальца. После года упорного труда Арион зашёл в хозяйственный магазин «Тысяча мелочей и больше», купил на последний целковый белую квадратную кафельную плитку и, возвратившись домой, высек на ней свои размышления. Черновики раздумий, которыми была завалена его комната, он сжёг. 

    Плитка оказалась совершеннейшим чудом. Она знала всё явное и тайное. Даже подневольного кузнеца Агамемнона из греческого города Фифы, который подковывал Буцефала Александра Македонского. Он чувствовал себя отлично, пока не понял, что кафельное чудо обладает существенным недостатком. Оно могло рассказывать, но не показывать. 

    Ещё год Арион упорно бился над обратной стороной своего чуда. Заявляясь из музея, он сразу же брался за ремесло и все больше уходил в дебри изнурительной работы, от которой его весёлые глаза покрывались ледяной коркой, ладони становились похожими на черепашьи панцири, а молодая и здоровая кровь превращалась в кровь шершавую, как наждак.

     Ариону было горько от новых открытий, что шершавая кровь перерождает человека в существо, на которое смотрят как на скотину и забывают, что у этой скотины есть душа и разум. Грустные размышления приводили его к мысли, что человек бессилен перед могущественными стихиями природы. И достаточно подуть ледяному ветру, как человек забивает живую тварь, которую сам же кормил и её шкурой прикрывает собственную шкуру не в пример твари, которая довольствовалась своей шкурой. Человек посягал на первозданность, как на собственный двор и все ради того, чтобы сохранять в сытости и тепле свой пупок. 

    Тяжёлый труд превращал Ариона в выносливую лошадь Пржевальского. В чертах его лица проглядывалась лошадиная усталость и лошадиное выражение. Мысли экскурсовода были похожи на мысли жвачного животного, от которых постоянно хотелось есть и спать. Даже во сне Ариона не оставляло ощущение, что он погружается в доисторическую эпоху, где не было будущего, где настоящее было зыбким и грустным, где его прошлое теряло смысл, где умирали его бывшие радости. За каторжной работой он забывал привычные названия привычных вещей. 

    Его буйное воображение тускнело и цепенело, но наряду с этим ему чудилась сверкающая золотая колесница с гением Арионом с волшебной плиткой.

Он поддавался чудному обману воображения, где все смертное кажется бессмертным, малое - великим, человеческое – сверхчеловеческим. И кто не поддавался этому обману? Великий ли завоеватель Азии или тот, кто считает завоевателя великим? 

    Арион просветлел, когда увидел на оборотной стороне кафельной плитки изображение патрона, который сидел с удочкой возле искусственного озера в метеоритных берегах. Плитка могла показывать. К вечеру даже в недрах мироздания для экскурсовода не оставалось ни одной нераскрытой тайны.

   Мир, некогда обширный остров, превращался для него в крохотный островок, которое размывало время, разрушая труд человека и возвращая первозданности её обычную жизнь, отторгнутую рукой человека, Он слышал скрежет земного ядра, дыхание подземных вулканов, которые расшатывали земную твердь, чтобы расколоть её и бросить в бездну, утыканную раскалёнными звёздами. Арион думал, что человек смирился с окружающей действительностью, и если он воюет с ней, то только затем, чтобы продлить свои мучения и умереть не сегодня, а завтра. Человек рождался для того, чтобы постигать науку ползать, слепнуть, глохнуть в мире, которому не было никакого дела до того, кто умер, кто родился, в котором все было равноценно, все тайна, все имело свой срок - и малое и великое.  

    Над одним покойником рвали волосы, наказывая собственную голову, но не настоящего виновника. Другому покойнику плевали вслед. И когда его проносили по улице, открывались окна в заглохших домах, оживали цветочные магазины. Люди разгребали пыль и извлекали из пыли свои человеческие привязанности. Дома становились весёлыми и цветистыми, и так до тех пор, пока они вновь не вымирали, словно от чумы, а цветы сохли от тоски людей. 

    Смерть человека не вносила никаких изменения в вечный порядок вещей.  Экскурсоводу становилось грустно. Он смотрел на стены комнаты, которые на его глазах покрывались слизью, потолок - мхом, окна - плесенью. Это был мир угасающих вещей, но в этом мире для него существовали вещи, достойные его человеческой привязанности: керосинка с неярким светом, чистые белые листы бумаги, ручка и кафельное чудо. Экскурсовод прислушивался к своему сердцу, которое жило не по его воле, а по собственным законам и по этим же законам оно должно было умереть

    На следующий день ровно в полдень Арион сунул плитку в коробку из-под шоколада «Алёнка», спрятал в карман и направился в музей, чтобы продемонстрировать своё чудо администратору.   Это должно было стать венцом всех его сверхмогущественных идей и возвысить экскурсовода, как самого гениального изобретателя.

    Возле музея стояла старушка с корзиной петрушки. Она уронила корзинку, когда кафельное чудо Ариона показало ей её прадеда, который был мелким бунтовщиком и триста лет назад тоже стоял на этом самом месте, продавая петрушку и заворачивая её в лики святых, за что его и четвертовали. 

   Вахтерши побледнели, когда увидели на плитке своих прабабушек, которые тоже сидели на этом месте триста лет назад, но поклонялись не администратору, а Богу и проверяли не документы, а продавали свечки и образки

    Среди посетителей экскурсовод произвёл сначала лёгкое замешательство. Арион прекратил свои эксперименты, когда среди них стал зарождаться циклон, взял курс к недрам музея и прошёлся по кабинетам служащих. 

    Вышел он оттуда пропахший каплями Зеленина и с распухшей головой, словно прочитал сто томов достоверней их мемуаров. 

    Арион был близок к белой горячке. А кафельное чудо стало красным и потрескивало, как раскалённая чугунная плита. Экскурсовод, опасаясь, как бы оно не развалилось вместе с его головой, три часа охлаждался под ледяной водой в личной душевой администратора.

    Речь в кабинете администратора экскурсовод начал с мощных интонаций, сказав, что только благодаря своей колоссальной воле и фанатическому упорству он понял: человек творит зло потому, что слишком долго живёт и успевает за столь долгий жизненный путь передать свои пороки. Что неплохо было бы укоротить срок земного существования, в котором человек отмечало бы рождение нового человека с чашей, наполненной не вином, а родниковой водой с цианистым калием. 

    Экскурсовод изложил и другой вариант, как искоренить в человеке зло. Человеческое бессмертие! И тогда никому и никогда не придёт в голову лишать другого человека жизни по той простой причине, что бессмертного человека невозможно ни задушить, ни повесить… Ещё с полчаса экскурсовод перечислял все блага бессмертия, в котором нельзя было замёрзнуть от стужи, умереть с голода или жажды. Последним благом оказалось непостижимое богатство человека. Даже самый нищий, собирая по копейке в миллиард лет, стал бы могущественнее всех существующих сейчас администраторов. 

- Но я не знаю, как это сделать, - грустно закончил Арион.

- А я знаю! - ответил администратор и потянулся к телефону. – У тебя не идеи, а сквозняки.

    Арион продемонстрировал патрону своё чудо, которое показало хранителя музея с удочкой на озере в метеоритных берегах, где плавали мраморные рыбки.

- Продай! -  сказал поражённый администратор.

- Зачем?

- Ну! Нужно!

- Что нужно? Завтра я обнародую его! 

- Размечтался, дурень!

    Через полчаса экскурсовод понял, что администратор совершенно прав. Чудо вместо добродетелей рода человеческого показывало одни пороки. Музейный сторож, просмотрев чудо Ариона, сказал, что экскурсовод крепко заслуживает по зубам. 

    Из кабинета хранителя музея Арион вышел подавленный, с остатками кафельной плитки, которая треснула после десяти часов титанической работы найти святого человека.

- Эх, ты! - сказал администратор, глядя на осколки. - И сам негам! И другом не дам! Собака на сене!

    Такого поражения Арион не ожидал, но его натура требовала действий. На второй день экскурсовод почувствовал, как в его голове проклюнулась очередная идея. 

    Свою вавилонскую башню Арион выстраивал неусыпным наблюдением за администратором и пришёл к потрясающему открытию. Патрон находил «Служебный вход» только по шуму вертушки, установленной в проходной. 

    Арион провёл пробный эксперимент и остался доволен, когда утром, вырубив пробки, лишил механизм его электрической жизни. Администратор так и застыл с растерянным лицом на мраморных ступеньках. Арион прошёлся по музею. Эксперимент превзошёл все его ожидания. Вахтерши спали, забросив шерстяное хозяйство, над которым усердно трудилась моль. Служащие не замечали его, словно Арион был бесплотным человеком. 

    Через неделю Арион убрал все посторонние звуки из музея, дабы эксперимент оказался совершенно стерильным. Он ввёл строжайшее табу даже на шёпот среди посетителей и пожертвовал собственным языком, пришпилив его сапожной иглой к нёбу. 

    В полночь перед понедельником Арион тайно проник в музей, снял вертушку, положил её на байковое одеяло и, благословив себя крестным знамением, двинулся к входу для посетителей. 

    Утром торжествующий экскурсовод включил вертушку и увидел, как хранитель музея, а за ним и служащие направились на шум вертушки, прошествовали через вход для посетителей, и вместо того, чтобы отправиться по своим служебным местам стали рассматривать шубы, шапки... Патрон не узнавал Ариона, называл его «молодой человек», «дорогой товарищ экскурсовод». Арион был потрясён. Перед ним стоял человек с лицом администратора, но с мыслями пенсионера-посетителя. Возле самой дорогой соболиной шапки администратор вздохнул.

- Хочется взять на память? - ласково спросил Арион.

- Хочется!

- Так это же просто!

    Экскурсовод сунул шапку за пазуху администратору со словами, что народное богатство принадлежит всем, и шепнул милиционерам, что в музей проник человек, который покушается на народное богатство. Патрона с шапкой выловили два милиционера.

- Но это же народное богатство! - сказал администратор.

- Моря и реки тоже народное богатство! - ответил Арион. - Но Вы же не суете их за пазуху!

    Вавилонская башня рухнула, когда Арион оказался в администраторских покоях. За столом сидел человек не с администраторским лицом, но с мыслями администратора.

- Это же моё кресло! - возмутился Арион.

- А документ у тебя на него есть?

    Полгода Арион таскал вертушку в байковом одеяле от «Служебного входа» к входу для посетителей. Байковое одеяло превратилось в половую тряпку. Сам экскурсовод - в крепкого деревенского мужика. За эти же полгода он сменил тридцать администраторов и всех тридцать посадил на деревянную лавку. Экскурсоводу надоело таскать вертушку и надоело таскаться по судам, где его бывших патронов обвиняли в расхищении государственного добра. 

    Он уже готов был отказаться, но, зайдя в очередной раз в кабинет администратора, чтобы увидеть, кто же опять поселился в кабинете, он не поверил своим глазам. Ему показалось, что он видит сон, но это был не сон. Может вертушка переселила его в другое измерение?   Тяжёлые шторы были раздвинуты. Через окно вливался мягкий свет, который, падая на полированный стол, кресла, не отражался тенью. Администраторское кресло пустовало. Арион направился к нему, чтобы сесть, но остановился.   

    Возле стола стояла девушка. Арион хотел по привычке возмутиться, но его потрясло незнакомое выражение на лице девушки. Он никогда не видел такое выражение. 

- Что у тебя на лице, - спросил он.

- Это любовь, - ответила девушка.

- А зачем она нужна? - спросил Арион.

- Любовь окрыляет душу человека, - ответила она. -  Пойдём.

    Она взяла его за руку. Он шёл с ней по гигантской пустыне, но пустыней была его душа, в которой умирали фараон Арион первый, император Арион, гениальный изобретатель Арион.. Они умирали тяжело и медленно, как тяжело и медленно думал он о несовершенном, но земном мире, чувствуя, как в ладошке накапливается тепло от его спутницы. 

    Арион понял, что бессмертный ангел Азраил был прав, когда сказал, что в человеческом мире есть то, что спасает вас всех.