Очерк современной истории по А.К. Толстому.

Крестьяне и рабочие, ведомые вождём, галантные не очень, наперевес с ружьём, пришли и проводили последнего царя и многих перебили и, некоторых зря. Лихое было время, поспешно не сужу, к великому их племени сам принадлежу. Но люди миллионами жить стали не из милости, по ленинским законам добра и справедливости. Борясь, страдая, мучась, свободою дышали, не проклинали участь, которую избрали. Словами упивались: « Земля, Декрет, Совет », однако удивлялись, порядка, дескать, нет. Лишь проясняться стала картина светлых снов – смерть вырвала титана из жизненных рядов. Такой не знало скорби уж много поколений: лежало тело в морге и это тело – Ленин. Простонал поэт, священного отчаянья полон, сознавая бесполезность торга: « Я бы жизнь свою, глупея от восторга, за одно его дыханье отдал!» Но жизнь не прекращалась: лишь убеждённей стали, мы с Лениным прощались, и присягал нам Сталин.

Рождён в стране он малой, среди кавказских гор, был предан идеалам, но власть любил, как вор. Миллионы не причастных к делам его братвы, посгинули напрасно во славу Колымы. Нам гибнуть не в первое, многотерпима Русь; скорбела по изгоям и затаила грусть. Страдая, строя, мучась, надеждой всё ж дышала, не проклинала участь, которую избрала. И ей наградой было спасение Земли от Гитлера – кумира беды смертей войны. Забыли про обиды, забыли про себя: « Уж, коль России гибель, Россия это я.» Уже не до порядка и не до счёта жертв; да, было нам не сладко, врага ж настигла смерть. Мир, потрясенный горем, не веря, что спасён, от моря и до моря Россию славил он. Но заживали раны, ожили города, страна бурлила пьяная от мирного труда. И снова острословы, очухавшись от бед, своё твердили слово, порядка, дескать, нет. Смелее, звонче стали: « за правду мы всегда…», но просто умер Сталин, дожив свой век тогда.

Настали перемены. Жизнь потекла вольней. У власти стал Никита Сергеевич у ней. Он был весёлым малым и нравом не крутым; и жизнь спокойней стала; задвигались плуты. Как Пётр за границу любил он наезжать и как растить пшеницу крестьянство поучать. И новую обузу привёз из-за морей: « Сажайте кукурузу и станем, есть свиней» Крестьяне, по привычке, с ним не вступали в спор: не стало вдруг пшенички, поднялся сыр да бор. Без волокиты: «Будет руками-то махать!» - отправили Никиту при жизни! – отдыхать. И думали-гадали, какой придёт герой: не дай бог снова Сталин или Хрущёв второй!? Но зря перепугались: наместо одного, три витязя поднялись наследники его. Не многое меняли, шумели не ахти, народ не притесняли, за то их бог прости. Зажили тихо-смирно; вот так бы много лет; едим и пьём обильно, порядка, правда, нет. Но нам ли о порядке печалиться ей-ей; все наши недостатки в России и при ней. Не будем слишком строги к отчизне и к себе: мы люди, а не боги и ходим по земле; мы долю нашу сами попортили слегка; бывали дураками, а как без дурака? Страдая, строя, мучась, вольнее задышали…, но, лучшие из лучших порядка возжелали.

Решили, что негоже троих кормить царей. Народ подумал: «Что же, пусть Лёня, он добрей. И статью и повадкой вполне подходит так, и девок любит сладко и выпить не дурак». А кто-то очень прытко такой подбросил клич: «Хоть с головой не шибко, но всё-таки – Ильич». И зажили спокойно: хлеб, водка, колбаса, хоккей, балет достойный и джинсы, и лавсан; и лагерей особых убавилось в разы, и меньше стало злобы, и страха и бузы. Читай не только Маркса, но Фрейда и Камю, а кто не зарывался, гулял по Авеню. Конечно, если матом правительство ругать, могли совсем отправить, в израиль отдыхать. А так на кухне, в бане, в курилке, у реки: гуляйте россияне, режь правду мужики.

Платили, правда, мало: всем поровну почти, всё оборонка жрала или жрала? Учти: ведь мы соревновались с америкой самой, по глупости пытались пугать её войной. Они могли позволить себе такой кураж: доход национальный по-боле был, чем наш. И нам бы надо было вести себя скромней, но гордость погубила, ведь русский не еврей. Ума у нас пожиже, а сопли пузырём, пусть родиной унижены, но за неё помрём. Хоть нам Высоцкий, Галич, Шаламов и Шукшин открыть глаза старались: где, в чём и как сидим; Астафьев, Ерофеев(конечно Венедикт) ругали не евреев, стыдили нас самих. Про прошлое Исаич нам всё разобъяснял, без родины скитаясь, за нас дурных страдал. Поэзия и проза нас звали к одному: «Забудьте вы про розги, живите по уму» За это не сажали, а только иногда, иных предупреждали, мол, гнёте не туда. Полусвободы этой ещё бы лет пяток, ещё мы были дети, Но Брежнев жить не смог.

За Брежневым Андропов нас строже стал пасти, он искренне пытался порядок навести. То, что министров в бане он голыми ловил, не помнят россияне, и я чуть не забыл. А то, что водку сделал дешевле, это – да, такое не забудут в народе никогда. Но долго ждал он власти, умаялся вконец: лишь провалило счастье, а он уж не жилец. Едва похоронили, другого нежильца – Черненко водрузили у власти без венца. И он, конечно, умер пропукав всё и вся. И тут такой «цугундер» в россии начался.

Пришел Михал Сергеич великий либерал: о мировом порядке всеобщем возмечтал. Но нам полусвободы ещё бы лет пяток и поняли б народы, что красный бобик сдох. А мы, не подготовясь, как в омут головой, с разбега бултыхнулись в « порядок мировой». Но нам ли о порядке, о Господи, прости: сидим на сковородке и задниц не спасти. Лишь Михаил Блаженный Сергеич Горбачёв, ушедший так смиренно, ещё сдержать нас мог. Его мы упрекали: «Что медлишь, надо вскачь!». Да, были дураками, всяк сам себе палач.

Польстились на Бориса, свободы мишуру; прости нас и Раиса за злобу и хулу. Прозрели очень скоро, став нищими вконец, что царь Бориска голый, властолюбивый лжец. За десять лет свободы превращены в кисель и нас шакалов своры терзают каждый день. И горстка первобытных подонков и пройдох со злобою животных орут, что бобик сдох. Распродают Россию навынос и вразнос, уже не ждём «мессию», уже живём всерьёз.

Нет страны, нет идей у раздавленных масс: человек человеку не друг, а чубайс. Нас построят рядами, посадят по грядкам, но порядка не будет: в зонах нету порядка. Каждый должен решиться: или сгинуть во мгле или объединиться на русской земле; не с вором, не с хапугой, не с продажным юристом; с сыном, братом и другом, с тем, кто хочет трудиться; и с бесправным солдатом, педагогом, врачом, с тем, кто стал виноватым, невиновный ни в чём.

Въехать стройно на танках, не в чечню, а туда, где кучкуются банки и спросить: - «Господа, где народный парламент, где верховный совет, где, дай Господи память, наш теперь президент? Чьи вокруг эти виллы, самолёты, дворцы, будьте ласковы милые, покажите концы, что запрятали в воду так от нас глубоко и не ясно народу, он здесь собственно кто? Удобренье истории, потребитель лапши, камикадзе претории, не томите души?»


И бабахнуть случайно, сперва холостым,
Показав, что вопрос, был отнюдь не пустым.
И, как пишет сатирик, нелюбимый в народе,
Объяснят без истерик, кто козлы в огороде.
Ну, а если безропотно
Будем мы вымирать,
Грош цена нашим опытам;
Зря родила нас мать

Нас построят рядами, посадят по грядкам, но порядка не будет: в зонах нету порядка.