Социальная революция любое светлое будущее делает тёмным прошлым. Коммуны - зеркало революции

Дехристианизация российского общества дала о себе знать уже в первой половине 19 века — мятеж декабристов тому яркое подтверждение. Уходя от Бога Истинного, люди превращались в почитателей божков мнимых, становились приверженцами социальных идолов и кумиров. Раз Бога нет, то всё дозволено. Эта психология, которую так страстно обличал Ф.М. Достоевский, становилась мировоззрением, превращалась в «социальную философию». Здесь — истинный корень трагической эпопеи «освободительного движения».

Русский радикализм — это болезнь души, отринувшей Бога, потерявшей национальную почву и исторические корни. Анархистов и радикалов, которых в России называли нигилистами, численно всегда было немного, однако они были очень активны и отличались фанатичной преданностью своим фантастическим устремлениям. Эта одержимость производила сильное впечатление не только на последователей, но даже на врагов.

Начитавшись сочинений теоретиков социализма и радикализма, они были убеждены, что только социальная революция может открыть дорогу к «светлому будущему людей». В 1860-е годы началось «хождение в народ» с целью его просвещения и просветления. Одновременно получила распространение идея строительства коммун.

Под влиянием Сен-Симона и Фурье русские интеллигенты основывали общежития, напоминающие фаланстеры французских утопистов. Широкую известность приобрели петербургские коммуны. Группа нигилистов, идейных единомышленников, объединялась для совместного проживания, причем нигилисты-разночинцы («бурые нигилисты») не общались с нигилистами-аристократами. Как правило, заработка почти ни у кого не было, спали вповалку.

«Идеологическую» коммуну Артура Бенни описал Лесков в «Загадочном человеке»: «Один не окончивший курса студент, один вышедший в отставку кавалерийский офицер, один лекарь из малороссиан, один чиновник и один студент из поляков, впоследствии убитый в польской банде, устремились овладеть священной простотой Артура Бенни, чтобы жить поспокойнее за его счет… Достопочтеннейшие люди эти решили скрепя сердца свои владеть Артуром Бенни сообща в компании, на коммунистических началах. Коммунисты поселились у него все разом… Условием этой однополой коммуны было, чтобы никому между собой ничем не считаться.

Сожители его обирали, объедали, брали его последнее белье и платье, делали на его имя долги, закладывали и продавали его заветные материнские вещи – они лишали его возможности работать и выгоняли его из собственной квартиры».

В воспоминаниях И.Е. Репина рассказывается о 13 художниках, которые вышли из Академии художеств в 1863 году и устроили сообща мастерскую. Они сняли на окраине столицы большую мастерскую. Совместная жизнь, вполне сносная, обходилась каждому совсем недорого. Но эта «производственная коммуна» не имела строго выраженной идеологической линии.

О другой коммуне известно из биографии Мусоргского. «Осенью 1863 года, — пишет Стасов, — воротясь из деревни, Мусоргский поселился вместе с несколькими молодыми товарищами на общей квартире, которую они для шутки назвали коммуной, быть может, из подражания той теории совместного житья, которую указал знаменитый в то время роман «Что делать?».

Правда, Чернышевский мечтал о всемирной коммуне.

Широкую известность приобрела коммуна писателя В.А. Слепцова, который задумал в Петербурге осуществить фаланстеру Фурье — в учении утопического социализма Ш. Фурье это дворец, где совместно живут и трудятся члены коммуны — фаланги. Сам Фурье не смог основать ни одной коммуны, но некоторым его российским последователям это удалось. Правда, коммуна Слепцова, как и все подобные ей, была далека от совершенства. Красиво изложенная на бумаге идея оказалась невыполнима на практике.

Современники единодушно считали, что благие начинания Слепцова погибли из-за… его барских замашек. Вот как описывает Николай Успенский дворец «коммунаров»: «Ярко освещенный подъезд громадного дома, напоминавший своей внушительной наружностью совершенный дворец. Солидный швейцар с булавой. Лестница, украшенная статуями греческих богов и экзотическими растениями… Роскошная квартира с необозримой анфиладой комнат, освещенных люстрами, лампами и затейливыми абажурами и бра на стенах». Там можно было встретить нигилистов-аристократов: детей богатых родителей, институток из дворянских семей, либеральных дворян, разорившихся князей, секретаря «Современника», дворянина, который проиграл свое состояние в карты. Жили здесь и нигилисты из мелких служащих и чиновников, которые враждовали с «салонными». Весь быт и уклад коммуны, где одно время была даже прислуга и няньки, возмущал разночинцев.

Писатель Левитов рассказывал, что как-то попросился к Слепцову в коммуну, но тот ответил: «Вы, народные писатели, страдаете безденежьем. А у нас живут люди более или менее обеспеченные, тут есть и сынок графа и дочка…» Расходы по приему гостей ложились тяжелым бременем на менее состоятельных членов коммуны. Заветы автора романа «Что делать?» были искажены и нарушены. К тому же недруги Слепцова обвиняли его в слишком коммунистическом отношении к прекрасному полу. Говорили, что он помогает только хорошеньким, а старухам и некрасивым к нему можно было и не подходить. Коммуну закрыли весной 1864 года (к слову сказать, срок жизни коммун был очень недолгим).

Коммуна Слепцова послужила темой для романа «Панургово стадо» В. Крестовского и для романа Лескова «Некуда». Устроитель коммуны, избалованный барин Слепцов, кроме того пешком обошел пол-России, ночевал в клоповниках и курных избах, мыкался по больницам, замерзал в дороге. Этого Слепцова современники не заметили, а мемуаристы забыли.

«Общественное строительство», порожденное беспредметным идеализмом, как и «хождение в народ», закончились полным провалом. Радикалы и анархисты избрали другую тактику, начав прибегать к беспощадному террору против представителей власти. Они не хотели преобразований, они грезили о крушении империи.

Источник: https://dzen.ru/a/Y8eHgB5hv0cDJPwk

революция