Моя степь

    Степь бескрайняя и безбрежная. Далеко ты от меня. Наверное, уже и забыла, как я приходил к тебе, а ты встречала меня запахом полыни, чабреца, мяты. Как утречком по холодку с батьком приезжали к тебе косить траву. Звенела коса, скашивалось тобой рождённое. а ты не перечила, не жадничала, понимала, что брали мы у тебя для своей жизни. Вдоволь отдавала всё, что имела.

   Не помнишь. забыла белобрысого шустрого пацана, а он помнит тебя, думает о тебе, вспоминает, как любил ходить и бегать босиком по твоим протоптанным дорожкам с шелестом травы, иногда пробивал и свою. Может быть, она ещё осталась, не затоптали. Она была самой широкой. К роднику в балке Глубокой вела.

   Он любил тенистые балки. Они были, словно первозданные, до которых ещё не успела добраться рука человека. Спустившись, он шёл к роднику, слушал его неспешное, весёлое и кроткое журчание, говорил с ним. набирал в пригоршню чистейшей, прозрачной воды, которую уже не встретишь в иссушенной земле, ополаскивал загорелое до черноты лицо и пил, с каждым глотком набираясь сил и освежая свои мысли и чувства самым простым и в то же время самым сильным желанием жить.

   А потом, ложился на спину и, подобрав под голову руки, подставив лицо под тёплые, игристые солнечные лучи, пробивавшиеся между просветами – «окошками» в загустевших деревьях, смотрел, как мчаться, подгоняемые ветром - гулёной недолговечные облачка, пытаясь опередить друг друга, и мечтал. Много было думок, да много и растерялось.

   Выкарабкавшись по крутым склонам балки, усеянными острыми камнями, между которыми. несмотря ни на что, пробивалась молодая поросль с неуёмным желанием жить, он уходил в посадку с рослой, густой травой, дикими яблонями, грушами, абрикосами. Присев между кустами шиповника с ярко-оранжевыми ягодами, смотрел, как от легкого ветра колышутся верхушки деревьев, слышал скрип галочьих гнёзд, видел, как бьются солнечные лучи о листья и звенит тишина.

   Приходил он к тебе и вечерком. Садился и, подперев подбородок кулаком, смотрел на закаты жгучие, багровые с радужными полосами. «Горело, полыхало, искрилось» небо. Казалось, обрушится и спалит степь и страшно становилось ему на душе, но проходил страх, когда накатывалась темень и высекались звёзды. 

   Случалось, что, уговорив батька и мать, брал с собой ряднину и оставался на ночь в степи. Как ярко и очаровано сверкали звёзды. как сладко спалось, как вольно дышалось, какие сны сказочные приходили, несли в душу радость и распахивалась душа в сказке чистотой, не замутнялась словом чёрным, а проснувшись ранним зарумянившимся  утром, когда лучезарная зорька разливается дымчатым лёгким туманом, когда на траве сверкают росинки. когда небо, как вычищенное до блеска зеркало. видел, как медленно и плавно, словно приглядываюсь к раскинувшемуся под ним миром, всплывало из – за бугров величавое, ещё не раскалённое солнце, разбивая темень и разгоняя ночную прохладу и бросало  лучи на Бахмутский шлях, который пробегал рядом. и чудились ему арбы, и слышался скрип их, и голоса: гей, гей.

   Набирало солнце силу, выливало тёплые потоки света,  и он, заложив два пальца в рот, пронзительно свистел, кричал: з добрым ранком степь, а ты не молчала, откликалась эхом. Летело эхо, громом отдавалось, вырывались из травянистых гнёзд птицы, чуден был их стремительный полет, и он завидовал им. Оживала ты и всё, что было в тебе.

   А как любил он, продираясь сквозь перекати – поле и репейники, взбираться на курганы, к которым ходили его деды и прадеды за счастьем. Ему тоже хотелось счастья, а оно уже было, но он не знал. Думал, что счастье – это уехать из посёлка в город, оторваться от родной земли, поступить учиться, стать знаменитым…Уходил он от тебя полный сил и надежд с уверенностью, что удержит их на всю жизнь, но жизнь сложилась…, о чём мечтал, то не сбылось, о чём не думал, то случилось. 

   
    Степь бескрайняя и безбрежная.

Далеко ты от меня. Наверное, уже и забыла, как я приходил к тебе, а ты встречала меня запахом полыни, чабреца, мяты. Как утречком по холодку с батьком приезжали к тебе косить траву. Звенела коса, скашивалось тобой рождённое. а ты не перечила, не жадничала, понимала, что брали мы у тебя для своей жизни. Вдоволь отдавала всё, что имела.
   Не помнишь. забыла белобрысого шустрого пацана, а он помнит тебя, думает о тебе, вспоминает, как любил ходить и бегать босиком по твоим протоптанным дорожкам с шелестом травы, иногда пробивал и свою. Может быть, она ещё осталась, не затоптали. Она была самой широкой. К роднику в балке Глубокой вела.
   Он любил тенистые балки. Они были, словно первозданные, до которых ещё не успела добраться рука человека. Спустившись, он шёл к роднику, слушал его неспешное, весёлое и кроткое журчание, говорил с ним. набирал в пригоршню чистейшей, прозрачной воды, которую уже не встретишь в иссушенной земле, ополаскивал загорелое до черноты лицо и пил, с каждым глотком набираясь сил и освежая свои мысли и чувства самым простым и в то же время самым сильным желанием жить.
   А потом, ложился на спину и, подобрав под голову руки, подставив лицо под тёплые, игристые солнечные лучи, пробивавшиеся между просветами – «окошками» в загустевших деревьях, смотрел, как мчаться, подгоняемые ветром - гулёной недолговечные облачка, пытаясь опередить друг друга, и мечтал. Много было думок, да много и растерялось.
   Выкарабкавшись по крутым склонам балки, усеянными острыми камнями, между которыми. несмотря ни на что, пробивалась молодая поросль с неуёмным желанием жить, он уходил в посадку с рослой, густой травой, дикими яблонями, грушами, абрикосами. Присев между кустами шиповника с ярко-оранжевыми ягодами, смотрел, как от легкого ветра колышутся верхушки деревьев, слышал скрип галочьих гнёзд, видел, как бьются солнечные лучи о листья и звенит тишина.
   Приходил он к тебе и вечерком. Садился и, подперев подбородок кулаком, смотрел на закаты жгучие, багровые с радужными полосами. «Горело, полыхало, искрилось» небо. Казалось, обрушится и спалит степь и страшно становилось ему на душе, но проходил страх, когда накатывалась темень и высекались звёзды. 
   Случалось, что, уговорив батька и мать, брал с собой ряднину и оставался на ночь в степи. Как ярко и очаровано сверкали звёзды. как сладко спалось, как вольно дышалось, какие сны сказочные приходили, несли в душу радость и распахивалась душа в сказке чистотой, не замутнялась словом чёрным, а проснувшись ранним зарумянившимся  утром, когда лучезарная зорька разливается дымчатым лёгким туманом, когда на траве сверкают росинки. когда небо, как вычищенное до блеска зеркало. видел, как медленно и плавно, словно приглядываюсь к раскинувшемуся под ним миром, всплывало из – за бугров величавое, ещё не раскалённое солнце, разбивая темень и разгоняя ночную прохладу и бросало  лучи на Бахмутский шлях, который пробегал рядом. и чудились ему арбы, и слышался скрип их, и голоса: гей, гей.
   Набирало солнце силу, выливало тёплые потоки света,  и он, заложив два пальца в рот, пронзительно свистел, кричал: з добрым ранком степь, а ты не молчала, откликалась эхом. Летело эхо, громом отдавалось, вырывались из травянистых гнёзд птицы, чуден был их стремительный полет, и он завидовал им. Оживала ты и всё, что было в тебе.
   А как любил он, продираясь сквозь перекати – поле и репейники, взбираться на курганы, к которым ходили его деды и прадеды за счастьем. Ему тоже хотелось счастья, а оно уже было, но он не знал. Думал, что счастье – это уехать из посёлка в город, оторваться от родной земли, поступить учиться, стать знаменитым…Уходил он от тебя полный сил и надежд с уверенностью, что удержит их на всю жизнь, но жизнь сложилась…, о чём мечтал, то не сбылось, о чём не думал, то случилось.