«Родишь свой выкидыш — нажми на кнопку вызова»

Текст: Светлана Буракова

Иллюстратор: Ксения Анненко

В России пациенток, потерявших ребенка во время беременности, кладут в одну палату с женщинами, которые лежат на сохранении. Такой опыт становится большой травмой и для тех и для других

На 19-й неделе беременности Татьяна заразилась от мужа коронавирусом. У нее случился поздний выкидыш. Женщину госпитализировали в больницу, где она два часа рожала своего еще живого ребенка — без врачей, в палате с перепуганными беременными девушками, лежавшими там на сохранении. 

«Девочки зажимали уши, прятали лицо к стене»

В семье 37-летней Татьяны (имя изменено по просьбе героини. — Прим. ТД) трое детей. Старшей дочери 13 лет, двое младших почти погодки — четыре и два с половиной года. Четвертая беременность стала для семьи большой неожиданностью. 

Татьяна твердо решила рожать, несмотря на то что еще не до конца восстановилась после рождения младшего ребенка, а ее мама и свекровь настоятельно советовали сделать аборт. 

«К концу третьего месяца, когда все эти испытания с принятием ребенка закончились, я начала готовить для него место в нашей жизни и в нашем доме», — с теплом вспоминает Татьяна.

Беременность с самого начала была непростой. На одном из приемов женщина жаловалась врачу на сильное давление внизу живота, нехарактерное для ее тогда еще небольшого срока, и на быструю утомляемость. За год до четвертой беременности ей провели конизацию шейки матки, что, по мнению Татьяны, могло осложнить вынашивание ребенка. Врачи не придали значения ни ее жалобам, ни факту перенесенной операции, а все анализы проводили «поточно» и говорили, что «все нормально». 

В январе муж Татьяны заболел коронавирусом, а вслед за ним заразилась и она — будучи уже на пятом месяце беременности. Когда ее состояние ухудшилось, женщина не смогла попасть на прием ни к одному своему врачу из-за самоизоляции. В один день она почувствовала, что начались схватки, вызвала скорую и настояла на госпитализации. 

Татьяну повезли в московскую больницу, поскольку в Зеленограде, где она жила, не было гинекологического отделения для беременных с коронавирусом. Дорога заняла полтора часа, еще час — ожидание в приемной. На все переживания и жалобы Татьяны врачи отвечали: «Это тонус или тренировочные схватки».

«Но я — мать троих детей. Я понимала, что это реальные схватки и я теряю своего ребенка, — вспоминает женщина. — Ко мне никто не прислушивался, все происходило очень медленно. В смотровой, куда меня наконец привели, у гинеколога сразу же округлились глаза. Она сказала: “Извините, в этом состоянии мы уже ничем не можем вам помочь. Спасти ребенка невозможно”». 

Татьяне поставили диагноз «поздний выкидыш». Ее определили в общую палату на четырех человек — там уже лежала женщина с кровотечением и две беременные девушки на сохранении. У одной, по воспоминаниям Татьяны, был срок 12-13 недель, у второй — совсем маленький, восемь недель. 

«У меня отошли воды, после чего на меня надели большой подгузник, чтобы я не залила все кровью, — продолжает Татьяна. — Я спросила у врачей, что мне дальше делать. На что мне строго и деловито ответили: “Рожай свой выкидыш. Родишь — нажми на кнопку вызова”. И ушли, оставив меня один на один с этой ситуацией на глазах у других женщин. Без врачей, без поддержки. Никакого отдельного блока, никакого этичного подхода. Совершенно бесчеловечно». 

Татьяна уверена, что только предыдущий опыт помог ей родить самостоятельно и в этот раз. «Но это было сложно морально, потому что мне нужно было выдавить из себя ребенка, которого я всеми силами хотела сохранить, — говорит она. — Пришлось выбирать: или я буду рожать его и выживу сама, или не буду этого делать и мы вместе умрем». 

Кроме шока и страха в момент родов Татьяна испытывала еще и чувство ответственности за состояние других женщин в палате. Чтобы не пугать их, она накрылась одеялом и старалась не кричать и сильно не плакать. Когда Татьяна почувствовала, что ребенок родился, то сразу «нажала на кнопку вызова, как и просили врачи». 

«Девочки зажимали уши, прятали лицо к стене. Они пришли [в больницу] сохранить своих детей, а в итоге вынуждены были видеть весь этот процесс, — рассказывает Татьяна. — Ребенок был еще жив, когда родился. Он шевелился, я это чувствовала ногами. Я хотела посмотреть на него, но одна медсестра силой прижала мне руки к груди, а другая туже сдавила подгузник и накрыла нас с ребенком одеялом. Пришлось просто лежать и ждать, пока он затихал у меня между ног. Никто, конечно, не собирался его спасать из-за слишком маленького срока». 

Через два часа Татьяну забрали в операционную, чтобы извлечь плаценту. Пока женщину вводили в наркоз, она пыталась выяснить, что будет с телом ее ребенка: хотела посмотреть на него и попрощаться. Но врачи игнорировали все ее вопросы. Очнулась Татьяна уже после операции в той же палате. Со своими соседками после случившегося она так и не заговорила. 

«После потери ребенка женщина — это живой труп, который не ест и не пьет, смотрит в пустоту и беспрерывно плачет. Они были этому свидетелями, — объясняет Татьяна. — Что я могла им рассказать? Нам не о чем было говорить, да и говорить я ни с кем не хотела. В первый день хотела просто умереть. После такой потери ты заново учишься дышать, есть, вставать. Возвращаешься с того света».

Закрытый клуб

По данным ВОЗ, выкидыш — наиболее частая причина потери ребенка во время беременности. Фонд March of Dimes, занимающийся вопросами охраны здоровья матери и ребенка, оценивает ее распространенность у женщин, знавших о том, что они беременны, в 10—15 процентов. Кроме этого, у каждой четвертой-пятой женщины диагностируют неразвивающуюся беременность (несостоявшийся выкидыш) — это остановка развития плода и его гибель на сроке до 28 недель. 

Согласно исследованию Mail.ru Group и «Добро Mail.ru», около половины россиян сталкивались с потерей ребенка во время беременности в своей семье или в семьях родственников и знакомых. По словам акушера-гинеколога Анастасии Дегтевой, цифра может быть еще выше. Это связано с тем, что только 30 процентов беременностей развиваются, и о них вообще узнают женщины и врачи. Примерно в 70 процентах случаев беременность самопроизвольно прерывается. Это происходит на стадии имплантации плодного яйца в стенку матки. В таких ситуациях женщины даже не подозревают о беременности и о том, что столкнулись с ее прерыванием. Это считается физиологическим процессом, который не входит ни в какую статистику, потому что отследить его невозможно, объясняет врач.

 Потеря беременности на любом этапе может стать тяжелой психологической травмой для женщины. «Даже если это были просто две полоски на тесте и положительный ХГЧ. Женщина уже в этот момент представляет, как держит ребенка на руках, ведет его в садик. Здесь имеет значение не только сама потеря, но и нереализация фантазий и ожиданий, которые были», — говорит Анастасия.

По словам руководителя психологической службы фонда «Свет в руках» и перинатального психолога Елизаветы Сухановой, само по себе горевание — это нормальная реакция психики на утрату. Если у женщины есть возможность горевать так, как ей нужно — получать поддержку близких, обращаться за психологической помощью, — рано или поздно она приходит к принятию потери и способна жить дальше. 

Иногда этот процесс осложняется тем, что человек «застревает» в тяжелых чувствах и переживаниях. Нередко у женщин начинается клиническая депрессия и даже возникают суицидальные мысли. В этом случае необходима помощь специалистов и прием препаратов.

Некоторые женщины остаются наедине со случившимся и иногда даже от самых близких людей слышат «забудь», «не думай об этом», «живи дальше», говорит Елизавета Суханова. Но такие советы не работают. 

«Человек не может просто переключиться, — отмечает эксперт. — Женщины слышат это как “твое горе никому не нужно”. Тогда они нередко обращаются к психологу — как минимум для того, чтобы проговорить и прожить свое горе так, как это должно быть».

Так было и у Татьяны. После выписки из больницы родственники встретили ее с шампанским и говорили: «Здорово, что ты выздоровела». «Но какое вообще шампанское, я ребенка потеряла!» — злится Татьяна. В годовщину смерти малыша она хотела взять отгул за свой счет. В ответ на эту просьбу начальница сказала ей: «Что ты ерундой до сих пор занимаешься».

«Эту глубину потери понимают только те, кто через нее прошел. Это как закрытый клуб, — говорит Татьяна. — Я два раза работала с психологами. Мне это не сильно помогло, но я смогла кому-то что-то рассказать, выговориться». 

Не каждая семья, которая потеряла ребенка, обязательно нуждается в помощи психолога, продолжает Суханова. Между супругами могут быть настолько бережные отношения, что этого достаточно, чтобы прожить горе. 

«Их ребенок живой, а мой — нет»

Ольга и ее муж вместе уже 20 лет. В их семье трое детей: старшему почти 19 лет, младшей — четыре. В мае женщина забеременела в четвертый раз — тогда они с семьей еще жили в Луганской области. Малыша Ольга с мужем не планировали, но, когда узнали о беременности, были счастливы. После того как их дети чуть не погибли на площадке из-за прилета снаряда, они собрали вещи и уехали в Ростов-на-Дону. Уже здесь, будучи на 11-й неделе беременности, Ольга встала на учет в местную женскую консультацию. 

Несмотря на пережитый стресс, беременность протекала хорошо. Но анализы показали, что у Ольги повышен сахар в крови, поэтому женщину сначала перевели на специальную диету, а позже назначили прием инсулина. 

«Мы ходили с мужем на первый скрининг. Малыш наш даже развивался на неделю быстрее, все было нормально. Врач сказала, что, скорее всего, у нас будет мальчик, показала маленький крючочек. Муж прыгал до потолка», — рассказывает Ольга. Позже скрининговый анализ показал пониженный ХГЧ, но генетик уверила, что такое бывает при вынашивании мальчиков. 

На 20-й неделе беременности Ольга поехала за зимними вещами в Луганскую область. Перед поездкой она чувствовала только слабые и редкие шевеления малыша — это настораживало женщину. Она успокаивала себя тем, что ее младшая дочка тоже не шевелилась до 20-й недели. Но на УЗИ Ольга услышала то, к чему не была готова.

«Врач приложил датчик к животу и сразу же сказал, что дело плохо. Я посмотрела на экран и увидела голову ребеночка с открытым ртом. Говорю: “Он что, неживой?” Врач помотал головой — нет. Причем он сказал, что ребенок неживой уже две недели. У меня ступор, закружилась голова — в общем, шок. Я не верила, думала, он ошибся. Хотя в душе осознавала, что это все», — вспоминает Ольга. 

Вернувшись в Россию, она три дня пролежала дома — с замершим плодом в животе. Желание было только одно — умереть. Муж почти насильно отвез Ольгу в больницу, когда у нее поднялась высокая температура, и взял на себя все непростые организационные вопросы и коммуникацию с врачами. «Если бы мужа не было, я бы развернулась и ушла оттуда. Легла бы умирать», — признается Ольга. 

Ее оформили, выдали белье, ночнушку и привели в палату. Она оказалась полностью занята беременными женщинами. Тогда шокированную Ольгу отправили в другую, двухместную палату. 

«Там были две односпальные кровати, сдвинутые практически как двуспальная. На одной из них лежала беременная девушка с таким уже большим животом. Я просто встала в дверях и разрыдалась, — говорит Ольга. — Представляете: беременная девочка — и я тут со своим ребеночком, который замер. Мне надо отгоревать это, прожить свое состояние. Я просто села и рыдала. Потом пошла к врачу и говорю: “Зачем это девочкам на сохранении видеть все?” Они только развели руками». 

Три дня врачи пытались вызвать Ольге роды медикаментозно. Все это время у нее были сильные схватки — Ольга кричала и стонала, плохо спала по ночам и «бесконечно рыдала», из-за чего другие девушки часто «перешушукивались» между собой. 

«С девчонками я не общалась, — говорит Ольга. — В таком состоянии я ничего не хотела, только быть в одиночестве, чтобы меня никто не трогал — ни мама, ни муж, ни тем более чужие люди. Я ходила по коридорам, видела беременных, и мне было настолько плохо. Пусть они и на сохранении лежат, но их ребенок живой, а мой — нет». 

На третьи сутки Ольга позвонила мужу и сказала, что уходит из больницы и возвращается домой. Тогда он договорился об отдельной платной палате — за тысячу рублей в сутки. Для бежавшей из-под обстрелов семьи это была довольно большая сумма. 

«Мы согласились на любые деньги. О каком-то комфорте говорить не приходится, но стало более-менее. Мне хотелось одиночества и чтобы ребенка достали», — вспоминает Ольга.

На четвертые сутки ей сделали кесарево сечение. Ольга не увидела ребенка, ей даже не сказали, точно ли это был мальчик. После операции его просто унесли, а женщина еще неделю провела под капельницами, похудев за это время на 15 килограммов. 

Ольга говорит, что замершая беременность и опыт госпитализации — худшее, что с ней происходило в жизни. После выписки она 10 дней лежала дома пластом. Но поддержка мужа, который в том числе взял на себя все бытовые заботы, помогла прийти женщине в себя хотя бы отчасти — полностью восстановиться она пока так и не смогла.

«Ощущение, что я в яме: мне подают руку, я карабкаюсь, но все равно туда сажусь, — рассказывает Ольга. — Взлеты и падения. Меня очень вытягивает работа, я дизайнер-иллюстратор. Как только перестаю работать, у меня случаются ужасные откаты. Я не хочу жить, вспоминаю своего малыша, начинаю прокручивать, что я не так сделала».

«На соседней кушетке девушка в бреду кричит криком»

Вместе с травмой от потери ребенка во время беременности женщины часто дополнительно травмируются в больницах из-за особенностей госпитализации, с которыми они сталкиваются. «Даже в развитых странах женщины могут быть вынуждены рожать своих мертвых младенцев в родильных отделениях, окруженные женщинами, имеющими здоровых детей, что очень тяжело с психологической точки зрения и напоминает женщине о ее потере», — говорится в брошюре ВОЗ о невыношенных беременностях.

Такая ситуация характерна и для российской медицинской системы. В стране нет определенного правила госпитализации женщин, потерявших ребенка во время беременности, говорит Анастасия Дегтева. Поэтому чаще всего они оказываются в одной палате с беременными женщинами, которые лежат на сохранении или ждут родов. По ее словам, коечный фонд больниц ограничен и разделить пациенток очень сложно.

«К сожалению, такое часто бывает — самые разные женщины лежат в одной палате, — поддерживает коллегу перинатальный психолог Елизавета Суханова. — Даже в послеродовой палате могут находиться женщины, которые родили мертвого ребенка, и женщины, которые лежат там после родов вместе с живым здоровым малышом. Поэтому о чувствах тех, у кого случилась замершая беременность на каком-то небольшом сроке, задумываются еще меньше». 

Анастасия Дегтева подчеркивает, что совместная госпитализация беременных женщин на сохранении и женщин, потерявших ребенка во время беременности, — это травматичный опыт для обеих сторон: «Беременные женщины боятся, что с ними и их ребенком тоже может произойти что-то плохое. А потерявшие ребенка женщины травмируются тем, что у кого-то все хорошо». 

Как отмечает директор фонда «Свет в руках» Александра Краус, не разделять таких пациенток по разным палатам жестоко — как по отношению к беременной женщине, которая делает все, чтобы сохранить малыша, так и по отношению к женщине, у которой развитие беременности остановилось и ей нужно как-то с этим справиться, сохранить себя, свое здоровье и свою психику.

«Мы все на уровне общественного бессознательного понимаем, что беременную женщину важно и нужно оберегать. Ведь это непосредственно влияет на состояние мамы и состояние будущего малыша. И вот эта женщина попадает в больницу, чтобы сохранить беременность, а ее помещают в палату, где три из пяти женщин лежат по причине остановки беременности или аборта по медицинским показаниям. Это происходит не где-то там, а внутри той самой системы здравоохранения, которая создана для нашего с вами здоровья. И мы, с одной стороны, помогаем женщине сохранить беременность, а с другой — окружаем ее самой страшной для нее реальностью», — говорит Александра.

Для женщины, потерявшей ребенка во время беременности, контакт с беременной пациенткой или с матерью с новорожденным младенцем может стать сильнейшим триггером, запускающим процесс ретравматизации. Это влияет на то, как быстро она восстановится, сможет стать счастливой в новых условиях и будет готова снова встать на путь материнства, добавляет Краус.

У 35-летней Екатерины (имя изменено по просьбе героини. — Прим. ТД) двое детей, и она трижды была беременна. Женщина была по обе стороны: с замершей беременностью лежала в палате с теми, кто сохранял беременность, а, вынашивая обеих своих дочерей, оказалась рядом с теми, кто потерял малыша. 

Первый раз Екатерина забеременела в 2009 году, когда ей было 22 года. Девушка прошла обследования у узких специалистов, и до 11 недель ее ничего не беспокоило, только удивляло отсутствие токсикоза. Но внезапно у Екатерины началось кровотечение, и она поехала в женскую консультацию на УЗИ. 

«Врач долго водила датчиком по животу, потом позвала коллегу, они обсуждали и отметали диагнозы. Наконец врач сказала: “Понимаешь, плодное яйцо есть, а малыша в нем нет”. Позже на контрольном УЗИ в роддоме подтвердили неразвивающуюся беременность по типу анэмбрионии, — рассказывает Екатерина. — Со мной случилась истерика. Наверное, оттого, что я была не готова. Я знала, что бывают выкидыши, но о неразвивающейся, замершей беременности никогда не слышала. Даже термина такого не знала».

Девушку положили в больницу, где ей должны были провести выскабливание. В палате, куда ее определили в больнице, лежали две женщины с диагнозом «бесплодие» и беременная девушка на сроке около 20 недель. Последняя постоянно звонила родным и рассказывала, как выглядит ее ребенок на УЗИ, как он толкается. «Я спокойно воспринимала эту болтовню, но две мои соседки меня жалели и неодобрительно смотрели на беременную», — говорит Екатерина.

Женщину выписали из больницы через 10 дней, несмотря на сохраняющиеся температуру, кровотечение и боли. Контрольное УЗИ показало, что Екатерине требуется повторное выскабливание, и через два месяца врачи снова провели ей операцию.

«На мой вопрос, что у меня нашли, хмуро ответили: “Много чего”, — продолжает она. — На осмотре заведующая отделением спросила меня: “Детей у тебя нет?” И, услышав, что это была первая беременность, так красноречиво переглянулась с коллегами, что я, кажется, потеряла надежду».

Однако через три года Екатерина забеременела. Через шесть недель из-за проблем с гормонами и отслойки плаценты у нее началось кровотечение — так она впервые легла на сохранение. В общей сложности на сохранение Екатерину госпитализировали шесть раз: четыре — со старшей дочкой и дважды — с младшей. 

«Но теперь я была уже в другом статусе, хотя состав палат был примерно одинаковый, — говорит женщина. — Беременные на сохранении, женщины с замершей беременностью и те, кто пришел на аборт, — все вместе, в одной палате. Конечно, все знакомятся, одни утешают других, другие ободряют первых. Но всем неловко. Сытый голодному не товарищ. Врачи говорят: главное — эмоциональный покой. А какой покой может быть, если на соседней кушетке девушка отходит от наркоза и в бреду кричит криком?»

Екатерина признается: когда вспоминает все эти события, то жалеет себя — ту 22-летнюю девочку. Но ей удалось справиться со всеми последствиями — она научилась иначе относиться к боли, стала осторожнее в ожиданиях и благодарной за «чудеса» — рождение ее дочек. 

«Но мне бы хотелось, чтобы никто не повторял мой опыт. Конечно, количество замерших беременностей это не уменьшит. Но я бы хотела, чтобы женщинам в горе не приходилось вежливо улыбаться и делать “покерфейс” [как будто ничего не случилось]. А беременные вынужденно не примеряли на себя страшные истории потерь. Чтобы будущие мамы с угрозой прерывания не выполняли роли больничных психологов. Беременность и так сплошной стресс», — заключила Екатерина.

Как должна быть устроена госпитализация 

На вопрос о том, как должна быть устроена госпитализация женщин, потерявших ребенка, и пациенток, лежащих на сохранении, героини и экспертки единодушно отвечают: необходимо наличие отдельных блоков. Но если коечный фонд не позволяет это сделать, то нужно хотя бы разделение внутри блока: в одной палате — беременные женщины, в другой — потерявшие беременность. 

«Дело не в коечном фонде, а в его распределении, — говорит Екатерина. — Представьте, что в одной палате лежат три беременных и три, ожидающие выскабливания. Тот же состав в соседней палате. От перестановки слагаемых сумма не меняется. А вот психологическое состояние пациентов меняется очень сильно».

Дегтева и Суханова уверяют: сейчас, если у медицинских учреждений есть возможность, они стараются разделять женщин по разным палатам. Совсем изолировать их друг от друга не получается, но минимизировать контакты можно. 

Анастасия также добавляет, что в идеале женщины с неразвивающейся беременностью на раннем сроке не должны быть госпитализированы, потому что все медицинские манипуляции можно провести амбулаторно. Поэтому важно сделать так, чтобы в женских консультациях открыли кабинеты для таких пациенток, а врачи — уделяли больше времени общению с ними.

«Во-первых, это уменьшает стресс женщины, поскольку она может находиться рядом со своей семьей. Во-вторых, остается в плюсе сама медицинская система: на это тратится меньше денег, чем на госпитализированную пациентку», — объясняет Анастасия. 

В середине ноября вице-премьер России Татьяна Голикова поручила Минздраву к 1 февраля 2023 года проработать вопрос о возможности госпитализировать женщин, планирующих аборт, и женщин, сохраняющих беременность, в раздельные палаты. Это дает надежду, что ситуация с госпитализациями женщин может быть решена. Но о результатах говорить пока рано.

«Нам некогда возиться с тобой и твоим мертвым ребенком»

Совместное нахождение в палате с беременными — не единственное травмирующее событие, через которое проходили почти все героини материала. Они единодушно говорят о том, что хуже этого опыта было только отношение к ним медицинского персонала. 

«Например, со мной за все время первой госпитализации с замершей беременностью никто [из врачей] не говорил — не то что психолог, даже анестезиолог, — говорит Екатерина. — А было просто по-детски страшно. Я не религиозна, но тогда силы и хоть какой-то стержень я нашла в вере и молитве. Когда я очнулась от наркоза [после операции] в малой операционной, мне брызнули в лицо водой, подняли с кресла и под руки повели в палату. Я до сих пор не понимаю, почему нельзя было воспользоваться хотя бы каталкой».

Многие женщины, даже живущие в развитых странах и имеющие доступ к самым лучшим системам здравоохранения, не получают надлежащей помощи после потери ребенка, пишет ВОЗ. «Даже язык, используемый медиками в отношении выкидыша и мертворождения, может сам по себе носить травмирующий характер: употребление таких терминов, как “несостоятельность шейки матки” или “погибшее плодное яйцо”, может причинять боль», — говорится в брошюре организации. 

По словам руководителя психологической службы фонда «Свет в руках» Елизаветы Сухановой, неэтичное отношение врачей к пациенткам действительно все еще встречается в российской медицинской системе — недаром существует такое понятие, как «акушерская агрессия». Чаще всего это происходит из-за нехватки у врачей времени и ресурсов на то, чтобы вникнуть в каждую историю и быть бережным со всеми пациентками. 

«Например, женщина рожает мертвого ребенка, а на нее дополнительно кричат: “Давай быстрее”, “Нам тут с тобой некогда возиться и с твоим мертвым ребенком”. Это может стать причиной дополнительной травматизации, вплоть до [возникновения] ПТСР — когда происходят флешбэки, человек слышит звуки из травмирующей ситуации, боится мест, где это произошло», — объясняет Елизавета. 

Состояние женщины могут усугубить фразы врачей, которые указывают на ее вину за произошедшее, продолжает психолог. Например, врач говорит: «Ну что же вы раньше не пришли». В таком случае шанс, что у женщины произойдет застревание в чувстве вины, увеличивается. 

С 2017 года фонд «Свет в руках» проводит образовательный курс для медиков, во время которого показывает специально снятый постановочный фильм. В процессе просмотра зритель проживает весь путь героини — с момента, когда беременной говорят, что у ребенка нет сердцебиения, до ее выхода из роддома без новорожденного.

«После просмотра кино нам почти нет необходимости объяснять медикам, как можно позаботиться о такой женщине, уменьшить количество боли, через которую ей приходится проходить, и задать очень правильный вектор для дальнейшего исцеления ее глубочайшей раны от потери ребенка, — комментирует Краус. — Им также становится очевидно и то, что им самим выгоднее выстроить систему заботы о такой женщине и сохранить добрую репутацию учреждения, команды врачей, собственное эмоциональное состояние».

По мнению экспертки, все это достигается через введение внутренних правил и регламентов взаимодействия между врачом и пациентками, выстраивания маршрута женщин и ряда технических моментов, которые возможно пересмотреть и доработать.

Еще одна проблема, с которой сталкиваются женщины, потерявшие ребенка во время беременности, — это невозможность увидеть малыша и попрощаться с ним. 

«О моем ребенке мне так ничего и не сообщили, — рассказывает Татьяна. — Пол и все его метрики я узнала не от врачей, а из патологоанатомического заключения. Я боролась, чтобы мне выдали тело, но получила отказ, потому что малыш не дорос два сантиметра. Сказали, что он будет храниться как биоматериал год, а потом его утилизируют. Это еще одна травма, меня это мучает. До сих пор ищу его черты в других детях. Матери нужно дать возможность попрощаться со своим ребенком, а не ждать, когда он умрет под одеялом. На моем сроке уже был сформировавшийся ребенок, я его ждала и любила. Для меня это тяжелая потеря». 

Елизавета Суханова подтверждает, что не все врачи предлагают мамам увидеть малышей. И даже если женщина сама настаивает на этом, то может столкнуться с активным отговариванием и запугиванием: «Зачем тебе это, он тебе потом сниться будет».

«Как будто это не человек, а что-то, что нужно выбросить в мусорку», — говорит специалистка. Но прощание важно для процесса горевания, подчеркивает она. Кто-то хочет просто посмотреть на малыша, кто-то — подержать его на руках.

«Мы же всегда прощаемся с нашими умершими близкими, забираем тело, хороним, проводим поминки — это ритуал для тех, кто остался здесь, — отмечает она. — То же самое и с ребенком. Даже когда он был в утробе, его уже любили, он был ценен и важен». 

***

Татьяна говорит, что считает себя сильным человеком. Но пережитый опыт стал для нее тяжелым испытанием — она столкнулась с травмой как от самой потери ребенка, так и от того, в каких обстоятельствах это произошло.

«Мне до сих пор тяжело общаться с людьми и внешним миром, потому что потеря произошла в таких условиях, — говорит Татьяна. — Выходить на работу было тяжелейшим испытанием, особенно когда ты готовилась ухаживать за ребенком. Воспринималось все как ненормальная реальность, а люди вокруг тебя — ненастоящие. Каждый день — это бой, который надо как-то пережить».

Редактор — Александра Садыкова