Как три русских композитора отпор антисемиту дали

В мемуарах первой скрипки Квартета имени Бородина, Ростислава Дубинского, есть примечательная история.

В 1956 г. в Молдавии проводился всесоюзный фестиваль советской музыки. В концертном зале собралась вся местная партийная элита, а в первом ряду сидели гости: московские композиторы с Шостаковичем в центре. Бородинцы были на подъеме и вдохновенно сыграли 4-ый квартет Шостаковича, композитор был очень доволен. Потом был банкет для московских гостей — замминистра культуры и композиторов, куда пригласили и квартет Бородина. За столом композитор Евгений Голубев робко спросил, не сыграют ли бородинцы как-нибудь написанный им и еще неисполнявшийся квартет. Потом композитор  Николай Пейко спросил Дубинского, знаком ли он с сидевшим здесь же композитором Борисом Чайковским, тоже написавшим замечательный квартет, который хорошо бы сыграть, и познакомил их. Через некоторое время Чайковский шепнул Дубинскому, что Николай Пейко написал замечательный квартет: не могли бы они его сыграть?

 Евгений Голубев

Все пили за Шостаковича. В этот момент дверь в ресторан открылась, и в зал ввалился здоровенный детина в кожанке. Он подошел к столу, оглядел всех, остановил взгляд на Шостаковиче и произнес: «Русские люди! Позволите мне посидеть с вами за одним столом?».  Официанты уже были готовы выкинуть его из зала, но никогда никому не отказывавший Шостакович торопливо ответил: «Конечно-конечно, садитесь». Ему подставили стул и налили вина. Гость поднял бокал, с возгласом «За русский народ!» осушил его и победоносно всех оглядел. Он снова налил себе и в тишине, начал говорить, нарочито картавя: «Абгам! На каком фгонте ты воевал? на Ташкентском? Сколько стоили твои медали? И за сколько ты их пгодал?»

«Какая мерзость!» — Шостаковича затрясло. Он налил себе водки дрожащими руками, пролив на скатерть. За столом воцарилось молчание.

Невысокий щуплый Пейко встал из-за стола и двинулся к детине, рядом с которым казался мальчиком. Он медленно и отчетливо произнес:

— Пошел вон, говно!

Детина обалдел:

— Что?

— Говно! – твердо повторил Пейко – мы посадили тебя за стол как человека, а ты… Пошел вон!

Детина уже начинал срывать с себя кожанку, готовясь к драке, но пять официантов скрутили его и выбросили из зала.

Далее Дубинский пишет, что внимательно посмотрел вокруг и понял, что он единственный еврей за столом (добавив «не считая Берлинского»). Этого виолончелиста и сооснователя квартета Бородина он не любил и считал то ли неевреем, то ли полуевреем, но это другая история. «Но вокруг меня сидели такого рода русские люди, которые, как представители русского народа и русской культуры, даже малейший антисемитский выпад воспринимали как смертельно оскорбительный», — вспоминает он.

В 1956 г.

они хлопотали друг за друга. В этом году было уже много легче, чем в предыдущие – по крайней мере, для упомянутых выше композиторов. Про травлю Шостаковича все знают. Про других знают меньше. Замечательный композитор Моисей Вайнберг вспоминает: «6 февраля 1953 года был концерт в зале им. Чайковского, где Ойстрах играл транскрипцию моей “Молдавской рапсодии” для скрипки с оркестром. Потом пришли мы домой, со мной пришел Чайковский (Борис Александрович) с супругой и Николай Иванович Пейко. Сидели за столом. В два часа ночи раздался звонок в дверь, и меня забрали, а они просидели всю ночь при обыске».

Вайнберга арестовали как зятя Соломона Михоэлса и как «прибывшего из-за границы». Те же Пейко и Чайковский, во главе с Шостаковичем, ходатайствовали об освобождении Вайнберга. Скоро Сталин умер, и 25 апреля 1953 г. Вайнберг вышел на свободу. М. С. Вайнберг посвятил Борису Чайковскому свою последнюю Камерную симфонию, а Николаю Пейко — свой вокальный цикл на стихи Шекспира.

Пейко, Чайковский, Голубев были профессорами Московской консерватории, возглавляли кафедры и воспитали множество учеников-композиторов, некоторые из которых обрели мировую славу. Они преодолевали советские музыкальные границы. Как писал в своем доносе в ЦК министр Поликарпов, «профессоры Пейко и Голубев устраивали у себя на дому прослушивание эстетских произведений» и «вели со студентами разговоры о праве на творческие искания (абстрактные)». В начале 50-х годов, по настоянию органов партийного надзора, Николай Пейко был уволен из консерватории по обвинению в приверженности «декадентским» принципам своего учителя Николая Мясковского и в пропаганде идеологически «опасного искусства»: музыки Малера, Брукнера, Равеля, Стравинского, Берга, Глазунова, Метнера. В знак протеста против увольнения Пейко заявление об отставке подал заведующий кафедрой композиции Евгений Голубев.

Но раньше было еще хуже, особенно Николаю Пейко. В 1937 г. на Бутовском полигоне был расстрелян его отец. Была подвергнута жесточайшим репрессиям почти вся родня его жены Ирины Михайловны, урожденной княжны Оболенской.

Так что хлопоты друг о друге в 1956 г. были цветочками.

 Творчество всех трех композиторов оказалось в истории русской и мировой музыки несколько в тени на фоне их старшего современника Дмитрия Шостаковича. Но их произведения исполняют, записывают. Пишут о них диссертации и книги, организуют фестивали их имени. Их помнят десятки знаменитых учеников. Определение «выдающиеся композиторы» за ними давно закрепилось. В кругах их музыкальных поклонников их называют «гениальными».

Но дело не только в музыке. Они достойны воспоминаний как очень хорошие люди. Увы, наша память часто коротка. Увы с фото  Новодевичьего кладбища могилы Николая Пейко и его жены Ирины, урожденной княжны Оболенской, мы видим заросли бурьяном.