Наум Лев. Новый нож (Литературная среда)

Приветствую вас, друзья мои! Сегодня и я  вношу лепту в нашу ЛИТЕРАТУРНУЮ СРЕДУ!
Хочу познакомить вас с новым, пока ещё незнакомым вам автором. Я второй день зачитываюсь его рассказами. Мы с Наумом познакомились на нашем Кирьят-гатском ЛИТО. Его проза замечательна! Она серьёзна, порой - трагична, часто пронизана тонким еврейским юмором.В ней столько философии и раскрыто так много тем...
Я долго не могла выбрать для вас первый рассказ, и тот хорош и этот... Но, наконец, выбрала. В конце концов, у нас ведь ещё много "ЛИТЕРАТУРНЫХ СРЕД" впереди!:-)))
Итак, НАУМ ЛЕВ - член союза писателей Израиля и России.                                                                                                                Читайте и наслаждайтесь!                                                                
С теплом.

        НОВЫЙ  НОЖ

Бродский сделал глоток из пол-литровой бутылки с минеральной водой, открыл папку с уголовным делом. До него расследование вёл Смирнов, но приболел…  Так говорят, когда человек запил. Поэтому дело передали Бродскому. На первой странице он увидел фото подозреваемого. Человек пришел с повинной, но формально, до суда, он считался подозреваемым. Задержанного еще не привели, и следователь мог спокойно почитать материалы дела. Изучать материалы он должен был еще раньше, у себя в кабинете, но позвонила жена Фаина и потребовала привезти из химчистки её шубу.        
          - У меня же нет квитанции, - с надеждой сказал Бродский.
         - Зяма, она у тебя в портмоне. Я утром позаботилась об этом.
Бродский сунул дело в портфель.
        - Если полковник будет спрашивать, я уехал в Сизо, – сообщил он секретарше и двинул в химчистку. Думал, что проторчит час или полтора там, но повезло…  Очереди не было,  и он быстро получил шубу Фаины, пахнущую каким-то химическим, тревожным запахом. В кармане после оплаты осталась только мелочь – за шубу ему пришлось еще добавить его обеденный рубль. Теперь появилось время изучить  дело, да и в тюрьме сейчас был обед.
          Про мужчину на фото нельзя было сказать, что он мог убить: приятная наружность, глаза ничего не прятали, смотрели на Бродского прямо с какой-то укоризной. Впрочем, внешность может быть очень обманчива. " Так, - бормотал Бродский, - Скрябин Антон Васильевич, 50 лет, родился в Ставрополе, искусствовед, место работы - Городской музей. Проживает: проспект Ленина, 20, кв. 45. Убил жену. Так, так … Протокол осмотра…фото…общий вид места происшествия, нож… Он же крупным планом… обычный кухонный, длина лезвия 18 сантиметров, так… на ручке три заклёпки… фото ножа прилагается. Сам пришел в милицию. Чистосердечное признание.  “Я… такой-то, - ну ясно - во время ссоры, в состоянии аффекта... произвел четыре удара… так... Молодец Смирнов, провел экспертизу…, так, вменяем и до, и после преступления. В момент совершения убийства себя не контролировал, раскаивается…”. 
        Бродский оторвался от чтения и посмотрел в решётчатое окно с "намордником",  из-за которого была видна только узкая полоска голубого неба - скукоженный намек на бесконечность. Он вдруг представил себя большой птицей в клетке, мечтающей о небе… 
       Профессию следователя Бродский выбрал в двенадцать лет. На день рождения отец купил ему велосипед “Орлёнок”. На следующий день на улице парень, старше и сильнее его, нагло отобрал этот велосипед. Бродский не запомнил его лица. В памяти осталась кепка- восьмиклинка, надвинутая на глаза. Он плакал - от бессилия. Отцовский подарок, ожидаемый ещё с прошлого года, пропал, испарился. Это был, пожалуй, первый серьёзный удар, который преподнесла ему жизнь. Потом были потери и неудачи, но тот велосипед он запомнил навсегда.
        - За что же ты её, сердешный, ножичком, того…  Достала она тебя, достала… Но зачем ножичком-то, - бормотал Бродский.
Зазвонил телефон.
       - Зяма, это ты?
       - А ты кому звонишь?
       - Не груби! Ты шубу забрал?
       - Забрал.
       - Ты её хорошо осмотрел? Помнишь, под мышкой было пятно? Они его вывели?
       - Под какой? Правой, левой? – По правде сказать, Бродский ничего не проверял.
       - Под левой.
       - А, под левой! Под левой всё в порядке.
       - Подкладку не порвали?
       - Всё в порядке! Всё чики-пуки! 
       - Какие пуки, он ещё хохмит! После работы зайди в Гастроном и купи два десятка…, а лучше картон яиц и не забудь масло…
       - Я все деньги отдал на твою шубу. У меня одна мелочь осталась, так что с маслом и яйцами придется…
       - Я так и знала!

Займи у майора, как его… Паташкина.
       - Фаня, я в СИЗО…уймись, сходи сама…
     В дверь постучал конвойный.
      - Всё, хенде хох… то есть, ауфидерзейн, - Бродский выключил телефон.
Вошел сержант:
     - Товарищ следователь (Бродский в то время был юристом первого класса), подследственный Скрябин доставлен для допроса. Разрешите ввести?
     - Давай, вводи…
В допросную,  как-то бочком,  вошел Скрябин.
“Как этот ботаник, - подумал Бродский, - на такое пошел. На вид - домашнее животное”. 
Скрябин уселся на привинченный к полу табурет и поправил, съехавшие на нос, очки.
       - Фамилия, имя, отчество… 
       Порядок – есть порядок, следователь обязан соблюсти форму допроса.
      - Рассказывайте, что случилось, по какой причине, когда и где. Поговорим о деталях…
      Скрябин заёрзал на табуретке. Этот кошмар ему не хотелось вспоминать.
      - Я же написал чистосердечное признание, там все написано…
      Зазвонил телефон. Бродский извинился перед Скрябиным и ответил. Говорить при подследственном он не мог, только, молча, слушал, как Фаина возмущенно что-то выговаривает ему... Скрябин же ничего не разбирал в доносившихся  звуках из телефона, но по тому, как скривил рот,  ему было понятно, кто звонит. Бродский и бровью не повел:
      - Хорошо, договорились, завтра буду в Крестах к 10 часам… - и выключил телефон. 
       - Ну, хорошо, - Бродский откинулся на спинку стула,  разглядывая  узкую полоску бесконечного неба в окне…  Краем глаза он заметил, что Скрябин тоже смотрит на окно… 
       На третьем году супружества Бродский почувствовал, что не испытывает к жене ни страсти, ни нежности. Она же рассматривала его, как часть своего гардероба. Бродским овладело безразличие, он понимал, что ничего нельзя исправить:  семейная кастрюля пыхтела на медленном огне, разочарования сидели в душе как пули, которые невозможно вытащить. Иногда они давали о себе знать, но потом всё проходило. Что радовало? Какие-то примитивные, простые вещи – сходить попариться в баню, попить пива, на работе попадались интересные дела, удивляющие его: в то время  он ещё не разучился удивляться. Как патологоанатому, который видит на работе только трупы, так и Бродскому приходилось работать с человеческими мерзостями. А это не прибавляет, знаете ли, оптимизма. Жизнь шла своим чередом. Иногда он задумывался, зачем просыпается утром. Наверное, новый день рождал в его душе ожидание нового, а это давало энергию. Энергию… энергию заблуждения. Он это чувствовал и все равно чего-то ждал от жизни… “Это просто я привык жить… Жизнь -  большая привычка, - думал он, - опять же дети…  А что дети, они уже далеко, в Израиле. Может там другая жизнь…  Да  нет, такая же, только декорации другие…”
        Раздался звонок, Скрябин усмехнулся. Бродский выключил электропитание телефона.
       - Продолжайте, значит, вы говорите, сначала было всё хорошо…
       - Ну да… Понимаете, я искусствовед, зарплата - сами понимаете, не ахти…На этой почве начались ссоры... Появилась отчужденность. Примирения потеряли сладость… Я изучил все её привычки за эти годы…
" А мы ведь с ним в чём-то похожи, - уныло подумал следователь". 

         В дверь постучали. На пороге показался начальник по режиму, хороший знакомый Бродского:
        - Простите, товарищ следователь, вас жена разыскивает. Вы на звонки не отвечаете, - с уловимой  издёвкой  сказал он.
Бродский встал и подошел к приятелю: 
      - Скажи, что я уехал в морг, - у меня там опознание… или придумай чего-нибудь, она мне не даёт работать, – тихо сказал он.
      - Зяма, с тебя пара пива! На праздники поедем? Ты не передумал?
      - Иди уже…  Да, постой. Дай пятёрку до зарплаты…
Закончив допрос, Бродский поехал к себе в Управление, запер дело Скрябина в сейф и отправился домой. 
       Фаину особенно бесило,  что Бродский во время её выступления, гад такой, молчал как рыба об лед. Когда она выдохлась и ушла в спальню, он пошел на кухню и, чтобы чем-то заняться, достал из кладовки электрическое точило и начал точить большой  нож. На шум прибежала жена.
      - На кой чёрт ты точишь этот нож, я его хотела выбросить. Смотри,  я купила новый, - она открыла ящик стола и вынула огромный блестящий нож, - даже об этом я должна заботиться? Я тебя спрашиваю или кого?
       Бродский, молча, как завороженный, смотрел на нож… лезвие, заклёпки… точь-в-точь такой же, как и на фото в деле об убийстве… Неприятный холодок пробежал по его спине…