Роман Аминадава Дикмана с русской литературой

Александра-Аминадава Дикмана называли одним из самых влиятельных и авторитетных людей в израильском переводческом мире. Ему принадлежат многочисленные переводы с русского, французского, латинского языков, он участвовал в составлении англоязычной антологии переводов Гомера. Дикман являлся директором программы по переводу Иерусалимского университета, членом-корреспондентом Академии языка Израиля, членом Национальной комиссии Израиля по переводу мировой классики. В 2003 году событием в книжной жизни Израиля стал сборник восьми русских поэтов XX века в его переводах «Век мой, зверь мой»… 2 июня Аминадав Дикман ушел из жизни. Ему было 63 года. В 2008 году «Лехаим» беседовал с выдающимся переводчиком в Москве, сегодня мы снова публикуем это интервью.

Аминадав Дикман

Михаил Эдельштейн → Как обстоит дело с переводами русской литературы на иврит? Что сделано, что предстоит сделать? Насколько полное и адекватное впечатление о русской литературе создается сегодня у ивритоязычного читателя?

Аминадав Дикман ← Здесь, конечно, сразу несколько вопросов, самый интересный из них – последний.

МЭ → Давайте с него и начнем.

АД ← Нет, не получится. Поступим наоборот.

Важно понять, что с русской литературой у нас уже весьма длительные отношения, существует целая переводческая традиция. Более того, когда мы в Израиле говорим о переводческой школе, речь идет в основном именно о переводах с русского. Даже американские евреи, которые переводили Шекспира, существовали под знаком этой «русской» школы.Это началось чуть ли не сто лет назад. В свое время выходил, скажем, авторизованный (!) перевод на иврит рассказов Бабеля. Первый перевод стихотворений Ахматовой на иностранный язык – это был именно ивритский перевод, в середине 1920-х. В иврите 1920–1940-х годов было большое количество не только идишизмов, но и русизмов.

Русская поэзия повлияла – всего через одну книгу – на целое поколение, так называемое «поколение государства». Я говорю о знаменитейшей антологии русской поэзии, которая была издана в Тель-Авиве в 1942 году под редакцией Авраама Шленского и Леи Гольдберг. Когда пальмаховцы сражались, у них за пазухой была именно эта книга, вместе с поэзией Натана Альтермана, тех же Шленского и Гольдберг. Кстати, у каждого из этих поэтов есть свой русский «прототип», сразу очевидны сближения: Альтерман – и Пастернак, Рахель – и Ахматова, Шленский – отчасти Блок, отчасти футуризм. Александр Пэн просто переписывал жизненный текст Маяковского – все, кроме самоубийства.

Вот что интересно: прочие моды в израильской словесности возникают и исчезают, но с русской литературой у нас роман постоянный. В 1940–1960-х годах в Израиле работали очень усердные переводчики. Например, Мордехай Вольфовски перевел Тургенева, Пушкина, семь или восемь центральных произведений Достоевского. Достоевский в его переводах входил в школьную программу, все читали «Преступление и наказание», а некоторые умненькие – еще и «Карамазовых». Когда-то я встречался с таким переводчиком – Цви Арадом, он был очень старым, а я очень молодым. Я ему задал вопрос (это надо показывать руками, но я постараюсь словами): «Господин Арад, сколько вы перевели?» Он сказал: «Ну, шкаф». – «А какой шкаф?» – «Ну, такой» (разводит руки. – М. Э.). Арад сделал первый перевод «Доктора Живаго», того же Тургенева переводил, «Петербург» Белого. Кстати, очень много переводилось советской литературы, трудно представить себе какую-то другую некоммунистическую страну, где ее переводили бы в таком количестве, как в Израиле в 1950-х годах. К сожалению, у нас нет полной библиографии переводов с русского на иврит. Сейчас мои студенты ее собирают, это будет очень серьезный томище.

Теперь мы живем в другую эпоху, коммерция и все дела. Но, слава Б-гу, у нас есть Национальная комиссия по переводу мировой классики, она выдает небольшие гранты. Издатели предлагают туда свои проекты.

МЭ → Они действительно занимаются классикой или в эту структуру реально вписаться и с чем-то современным?

АД ← Вы знаете, издатели – это же хитрый народ. Начинаются дискуссии, кого считать классиком… Кстати, в этой комиссии есть список дезидерат, желательных к заполнению. Там значатся, среди прочего, «Слово о полку Игореве», серьезная антология русской поэзии XIX века…

МЭ → А та антология, о которой вы рассказывали, – это только XX век?

АД ← Да, она начинается с Фофанова, кажется, и заканчивается каким-то вообще неизвестным поэтом, Николаем Незлобиным, которого даже Роман Давыдович Тименчик не сразу вспомнил… А вот поэзия XIX века, кроме Пушкина и Лермонтова, практически отсутствует. Пушкин переведен уже и по второму разу, кроме «Онегина», существующего в классическом переводе Шленского, Лермонтов – по третьему. Но других поэтов – Баратынского, Фета, декабристов – мало кто знает, и это жалко. Я даже себя часто проклинаю, что не взялся за это дело всерьез.

Так что, несмотря на все богатство, у нас есть большие пробелы. И здесь я не слишком оптимистичен. Мне сложно представить, кто сейчас возьмется за Гончарова или за более полного Щедрина, к примеру. Надежда, впрочем, существует, потому что репутация русской литературы в издательской среде хорошая. Издателей не очень сложно уговорить заняться тем или иным русским романом.

МЭ → А какие-то переводы за последнее время событиями становились?

АД ← Да, безусловно. Прежде всего, впервые появился большой сборник рассказов Платонова плюс «Котлован». Переводила Нили Мирски, которая получила в этом году высшую литературную награду, Премию Израиля, за переводы, по совокупности. Далее, мой приятель и ученик Ронен Сонис перевел «Защиту Лужина». Тель-авивский прозаик Рои Хен перевел «Темные аллеи» Бунина и до того – прекрасный сборник рассказов Шаламова.

МЭ → Это попадает в поле зрения журналистов, рецензируется?

АД ← Да, все эти книги получили довольно большую прессу.

МЭ → А насколько развита критика перевода именно как перевода?

АД ← Вот это реальная проблема. До серьезного уровня анализа мало кто из рецензентов доходит. Это у нас просто не принято. Обычно в нескольких строчках говорят «удачно – неудачно» или «мне кажется, что…». Но серьезный анализ – признаюсь честно, хотя и со слезой – довольно редок.

МЭ → Есть мнение, что русский язык – это язык устоявшийся, а иврит, напротив, развивающийся и меняющийся, поэтому старые переводы быстро устаревают и русские авторы должны постоянно переводиться заново. Вы согласны с этим?

АД ← Я в этом вопросе выступаю чуть ли не один против всех. Понимаете, есть проблема, филологи могут ее обсуждать, доказывать, опровергать. Трагедия начинается тогда, когда мысль превращается в клише. Мнение о необходимости перепереводов, о том, что последнее ipso facto лучше вчерашнего, – это именно клише. Мне кажется, надо каждый случай рассматривать отдельно: действительно ли предыдущий перевод так устарел, что уже никуда не годен? Я думаю, во многих случаях это абсолютно не так.

Здесь есть две опасности, это я говорю как член Академии языка Израиля. Первое: переводчики будут льстить читателю, чтобы ему было легко и приятно читать, потому что это его язык и он при чтении нигде не спотыкается. Но это же монструозная идея! А ну-ка попробуйте проделать такое с тем же Платоновым. А что, русские его просто так читают, в ванне?

Второе: получается смешная циклическая идея – весь наш труд переводческий впустую, и мы будем каждые 15 лет, как некий странный Сизиф, начинать с нуля. К тому же такой подход аннулирует идею классики перевода. Я же всегда думал, думаю и, кажется, уже иначе думать не буду, что как есть классика литературы, так есть классика перевода. И ее надо сохранять. Можно, к примеру, переиздать старые – даже очень старые – переводы с новым предисловием, с комментарием, то есть подойти к ним как к оригинальному тексту.

МЭ → Насколько вообще, с вашей точки зрения, иврит «пригоден» для переводов с русского? Не слишком ли велика разница между языками? Есть ли специфические трудности у переводчика с русского на иврит, по сравнению, скажем, с переводчиком на английский?

АД ← Так принято говорить, но я и в это не верю.

МЭ → То есть вы не считаете, что есть пропасть между языками, не позволяющая что-то – скорее в поэзии, чем в прозе – адекватно передать?

АД ← Что-то, конечно, теряется, порой очень важное. Но что-то и приобретается взамен, потому что резонанс языковой ивритский – он ни с чем не сравним. Так же как и английский. Если к этому отнестись не столь романтично, можно сказать, что у нас есть небольшая проблема интерференции: опасно при переводе опираться на готовые модели. Допустим, при переводе русской романтической поэзии на иврит соответствующие ивритские модели сразу превратят ее в пастиш. Но подобная проблема есть и в английском мире, достаточно вспомнить, как Бродский бился со всеми буквально переводчиками и сам переводил Цветаеву так, как считал нужным. И замечательный английский критик, тонкий стиховед, прекрасно знающий русский язык, Доналд Дейви, написал в «Times Literary Supplement», что переводы Бродского – это пастиш английского XIX века.

МЭ → Вы руководите кафедрой перевода Иерусалимского университета. Расскажите о ней. Как велика группа, какой процент выпускников потом реально занимается переводом?

АД ← Дорогой коллега, это же совершенно секретная информация. Я вам расскажу, сколько у нас студентов, а потом начальство скажет мне: маловато…
Студентов у нас относительно немного, я, кстати, не всех ориентирую на переводческую работу. Мне очень важно, чтобы мы готовили критиков перевода, исследователей перевода.Принципиальное отличие нашей кафедры от других – а в Израиле четыре или пять подобных кафедр – в том, что мы занимаемся историей перевода на иврит как важнейшей частью истории ивритской литературы. Этим, насколько я знаю, на других кафедрах мало интересуются, там занимаются теорией перевода, практикой. Все это есть и у нас, но на первом плане история переводческой традиции.

МЭ → Какие из своих переводов вы больше всего любите?

АД ← Должно быть, Овидия. Это такое семейно-сентиментальное дело, мой покойный отец перевел некогда «Метаморфозы». Он был узник Сиона, с 1942 по 1955 год просидел в Воркуте. И должно быть, думая и о его судьбе, я перевел – не целиком – «Скорбные элегии» и «Письма с Понта». Это было в 2000 году. Кроме того, упомяну две антологии: русской поэзии Серебряного века и поэзии французского Ренессанса.

МЭ → И последнее: ваши творческие планы?

АД ← Прежде всего выпустить то, что уже валяется дома: Верлен, «Медный всадник», небольшая подборка Маяковского.