Игорь Губерман. Вожди дороже нам вдвойне, когда они уже в стене.

<pre> </pre>

Во всех промелькнувших веках

любимые публикой цезари

ее самое впопыхах

душили, топтали и резали.

Но публика это терпела,

и цезарей жарко любила,

поскольку за правое дело

всегда эти цезари были.

Напрасно мы стучимся лбом о стену,

пытаясь осветить свои потемки;

в безумии режимов есть система,

которую увидят лишь потомки.

Сезонность матери-природы

на нашу суетность плюет,

и чем светлей рассвет свободы,

тем глуше сумерки ее.  

Пахан был дух и голос множества,

в нем воплотилось большинство,

он был великое ничтожество,

за что и вышел в божество.

Ни вверх не глядя, ни вперед,

сижу с друзьями-разгильдяями,

и наплевать нам, чья берет

в борьбе мерзавцев с негодяями.

Ждала спасителя Россия,

жила, тасуя фотографии,

и, наконец, пришел Мессия,

и не один, а в виде мафии.

Нам век не зря калечил души,

никто теперь не сомневается,

что мир нельзя ломать и рушить,

а в рай нельзя тащить за яйца.

России посреди, в навечной дреме,

лежит ее растлитель и творец;

не будет никогда порядка в доме,

где есть не похороненный мертвец.

Как у тюрем, стоят часовые

у Кремля и посольских дворов,

пуще всех охраняет Россия

иностранцев, вождей и воров.

Сбылись грезы Ильича,

он лежит, откинув тапочки,

но горит его свеча:

всем и всюду все до лампочки.

В нашей жизни есть кулисы,

а за ними - свой мирок,

там общественные крысы

жрут общественный пирог.

В России так нелепо все смешалось,

и столько обратилось в мертвый прах,

что гнев иссяк. Осталась только жалость.

Презрение. И неизбывный страх.

Сын учителя, гений плюгавый -

уголовный режим изобрел,

а покрыл его кровью и славой -

сын сапожника, горный орел.

Наши мысли и дела - белее снега,

даже сажа наша девственно бела;

только зря наша российская телега

лошадей своих слегка обогнала.

Россия тягостно инертна

в азартных играх тьмы со светом,

и воздается лишь посмертно

ее убийцам и поэтам.

Еще настолько близко к смерти

мы не бывали, друг и брат.

Герой-стратег наш глобус вертит,

а сокращенно - Герострат.

Система на страхе и крови,

на лжи и на нервах издерганных

сама себе гибель готовит

от рака в карательных органах.

Господи, в интимном разговоре

дерзкие прости мои слова:

сладость утопических теорий -

пробуй Ты на авторах сперва.

Какая из меня опора власти?

Обрезан, образован и брезглив.

Отчасти я поэтому и счастлив,

но именно поэтому - пуглив.

В первый тот субботник, что давно

датой стал во всех календарях,

бережно Ильич носил бревно,

спиленное в первых лагерях.

Должно быть, очень плохо я воспитан,

что, грубо нарушая все приличия,

не вижу в русском рабстве неумытом

ни избранности признак, ни величия.

Смотрю, что творят печенеги,

и думаю: счастье для нации,

что русской культуры побеги

отчасти растут в эмиграции.

Для всех у нас отыщется работа,

всегда в России требуются руки,

так насухо мы высушим болота,

что мучаться в пустынях будут внуки.

Себя зачислить в Стены Плача

должна Кремлевская стена:

судьбы российской неудача -

на ней евреев имена.

Теперь любая революция

легко прогнозу поддается:

где жгут Шекспира и Конфуция,

надежда срамом обернется.

Египет зарыдал бы, аплодируя,

увидев, что выделывает скиф:

мы создали, вождей мумифицируя,

одновременно мумию и миф.

Кошмарней лютых чужеземцев

прошлись по русскому двору

убийцы с душами младенцев

и страстью к свету и добру.

Развивается мир по спирали,

круг за кругом идут чередой,

мы сегодня по части морали -

над закатной монгольской ордой.