"Красный граф" Алексей Толстой: Я циник, простой смертный и мне на всё наплевать!
На модерации
Отложенный
Так называли Алексея Толстого в советское время. Во многом это было справедливо, и сам себя он ощущал во многом именно так: граф по рождению и по своему месту в литературе и красный — по убеждениям, точнее, по мировоззренческому выбору. Приняв однажды решение о своем возвращении из эмиграции в Советский Союз, граф Алексей Толстой сделал для себя, а в своем лице и для русской эмиграции, исторический выбор. Он выбрал Родину, пренебрегая политическими, нравственными, культурными и иными принципами, превалировавшими в мировоззрении других эмигрантов. Те (например, Бунин) предпочли остаться вне родины, на чужбине, но не изменять своим принципам, отвергавшим революцию и советскую власть, большевизм и красный террор, Ленина со Сталиным.
Алексей Толстой этого не боялся. Его творческая энергия не зависела от политических убеждений или типа власти, — она была связана с ощущением Родины, сознанием своей причастности судьбам и свершениям великого государства, его трагической и славной истории, независимо от того, кто это государство возглавлял и куда эту историю направлял. А. Толстой был связан со своей страной и ее историей непосредственно и прямо. Он не переставал себя ощущать последним русским графом, единственным выжившим в Советской России графом.
И у А. Толстого не было личного страха — утратить свое место в истории; более того, он понимал, что советская власть не только не решится посягнуть на его исторический статус, но сама заинтересована в том, чтобы писатель Толстой ее поддержал и укрепил.
10 января 1883 г., в городе Николаевск, что в Самарской губернии, у писательницы Александры Леонтьевны, урождённой Тургеневой, родился мальчик. Спустя 17 лет ему будет официально присвоен титул графа Российской империи.
А спустя ещё 40 лет он станет автором лозунга, который известен каждому: «За Родину, за Сталина!» Звали мальчика Алексеем Толстым.
Обычно учителя литературы, заговаривая о писателе по фамилии Толстой, повторяют: «Было их, как известно, три». Чем вводят школьников в ступор. Так как те уверены, что писатель Толстой - один. Тот, который написал «Золотой ключик, или Приключения Буратино». Остальные - самозванцы. Прозрение наступит потом, когда дорастут до «Князя Серебряного», автором которого был Алексей Константинович Толстой. И совсем потом, когда замаячит глыба «Войны и мира» Толстого Льва Николаевича.
И вот после этого чаще всего восклицают: «Так, значит, это третий Толстой?» Как ни смешно, но именно этой фразой некогда бросались такие киты Серебряного века, как Николай Гумилёв, и такие признанные классики, как, например, Иван Бунин. Первый высказался ещё при знакомстве: «Занятный новый поэт. Ещё один Толстой». Второй же, прочитав роман Алексея Толстого «Пётр I», послал автору телеграмму: «Алёшка, ё… твою мать! Третий Толстой! Хоть ты, конечно, и сволочь, но талантливый писатель. Продолжай в том же духе!»
Граф, чёрт подери!
Личные вещи Алексея Толстого в музее-квартире графа. Фото РИА Новости
Такими несуразицами полна биография нашего героя. То он поэт, то прозаик. То эмигрант, «очерняющий всё самое святое для строителя социализма», то классик советской литературы. То он вроде как граф, а то находятся любители залезть в чужое грязное бельё столетней давности и выдать сенсацию: «Да он же незаконнорождённый!» И даже охранник особняка «советского классика» отвечал на вопрос посетителей парадоксальным: «Их сиятельство граф уехали по делам в горком Коммунистической партии».
Пожалуй, самое сомнительное из всего перечисленного - происхождение Толстого. Да, у его матери был любовник - Алексей Бостром, земский чиновник Самарской губернии. Да, она периодически металась между мужчинами - то к мужу, то к любовнику. Но во время одного из последних, длиной в год, разрывов с Бостромом Александра Леонтьевна писала ему: «К сожалению, не могу к тебе вернуться, это стало невозможно. Я беременна и уже на пятом месяце». Но всё же вырвалась из-под опеки законного мужа - графа Николая Толстого, уже беременная от него, вышла за Бострома замуж. И родила Алексея. А граф Николай Толстой впоследствии признал своё отцовство.
Но больше всего копий изломано насчёт эмиграции Толстого и его последующего возвращения в СССР. Как же так? Бежал «от ужасов большевизма», а потом вдруг решил вернуться и «лизать коммунистический сапог»? Да он же продался! Но вот что об этом самом говорит Толстой: «Я циник, простой смертный, который хочет хорошо жить, и мне на всё наплевать. Нужно писать пропаганду? Чёрт с ним, я и её напишу! Эта гимнастика меня даже забавляет. Приходится быть акробатом. Мишка Шолохов, Сашка Фадеев - все они акробаты. Но они не графы. А я граф, чёрт подери!»
Алексей Толстой и Михаил Шолохов, 1934 год. Фото РИА Новости
На первый взгляд и впрямь продался. И жил действительно хорошо. Современники смаковали подробности: «Приехал Толстой. Рассказывал, как питался во время писательской поездки по Волге. Ежедневно - икра, копчёная рыба, чудесные сливки, фрукты и какие-то особенные огурцы... А ведь в стране голод», - писала Анна Ахматова. Куролесил он и за пределами СССР: «Тут, понимаешь, переспал с одной... Сдуру дал ей телефон. Будет звонить - сделай милость, скажи ей, что я уже уехал обратно к большевикам».
Советская гордость
И всё же не стоит клеймить Толстого за страсть к роскоши и женщинам. Хотя бы потому, что роман «Пётр I», главное дело его жизни, был написан по-настоящему талантливо. «Я в восхищении от толстовского «Петра» и с нетерпением жду его продолжения. Бесподобная вещь!» - это Борис Пастернак. «Книга - надолго, если не навсегда» - это мнение Горького. А с другой стороны, публикация «Петра» очень кстати пришлась на становление и укрепление сталинской вертикали власти. Работа над романом была начата в 1929 г., в год «великого перелома». Первые две книги окончены в 1934 г. - аккурат к «съезду победителей» и к моменту торжества Сталина.
Фрагмент картины Петра Кончаловского «Алексей Николаевич Толстой в гостях у художника», 1941 год
А ещё Алексей Толстой не гнушался журналистики и вообще литературной подёнщины. Считается, что там он серьёзно занижал планку мастерства: «Подрабатываю на стороне. Честно, но похабно». В пример часто приводят действительно небезупречные строки: «Славяне! Мы объединяемся для борьбы и победы! Истекающий кровью фашистский зверь попятится в свою кровавую бездну!» Не перебор ли с кровищей? Но посмотрим на дату. 11 августа 1941 г. Речь на Всеславянском митинге в Москве. Думается, что для такой обстановки это оправданно. И вообще можно ли считать подёнщиной работу фронтового корреспондента? А ведь он именно так и работал, причём что в Первую мировую, что в Великую Отечественную. И, по свидетельствам очевидцев, по 10-12 часов в день.
Да, он любил жить красиво. Да, он хвалился своим статусом даже за границей. Но отметим: не статусом классика, а просто советским гражданством. «Я - лучший покупатель. В первый раз в жизни почувствовал себя, не как раньше: приехал из России и варвар перед немцами. Теперь - они варвары. Показываешь советский паспорт - скидка как гражданину СССР в 30%. Вот это лихо, это по-нашему!»
Может быть, и сценка в немецком магазине описана неважно. Но вот что отметил писатель Юрий Тынянов в связи с этим делом: «Я хороший писатель. Поэтому и обязан писать хорошо. А Алексей Толстой феноменально талантлив. И поэтому может позволить себе писать гнусно».
А ведь не так уж и гнусно он писал. Если бы всё обстояло действительно так, вряд ли его произведения выдержали бы проверку временем. Но они всё-таки выдержали. Ладно уже помянутый «Буратино». Но кто из нынешних тридцатилетних не желал построить гиперболоид, как у инженера Гарина из одноимённого романа Толстого? Или не обращался к близкому другу, как Алексашка Меншиков к Петру: «Мин херц»?
И в финале - слова нашего современника, недавно ушедшего из жизни писателя Бориса Стругацкого: «Алексей Толстой - писатель Божьей милостью, обладатель божественного языка, прозрачного и чистого, словно родниковая вода. Мы всегда считали его одним из своих Учителей. Он - недостижимая вершина по части владения русским языком».
Комментарии
И вот умный Алексей Толстой быстро понял причины своей неудачи, а поняв, переделал пьесу на нужный лад и, как оказалось, попал в точку. В новом варианте пьеса была поставлена во Втором Художественном театре. Успех был большой и искренний. Зритель был приятно удивлен, увидев неожиданно на сцене образ великого русского императора без обычной карикатурной тенденциозности.
В те годы Толстой жил в Царском Селе под Ленинградом, где у него была собственная дача. Жил он широко, по-барски, имел прислугу, устраивал великолепные приемы, на которых стол ломился от яств и бутылок.
После успеха «Петра Первого» Толстому предложили переехать в Москву, поближе к Кремлю. В Москве он получил прекрасную квартиру, а в скором времени выстроил себе еще и большую дачу в одном из лучших и живописнейших мест Подмосковья (Барвиха). К этому времени тираж его книги достиг таких огромных размеров, а его собственное положение в правительственных кругах стало столь значительным, что ему был предоставлен так называемый «открытый счет» в государственном банке.
Так как Максим Горький умер в 1936 году, а А.Н. Туполева арестовали в 1937 году, то Толстой остался единственным во всей стране человеком, не ограниченным в денежных средствах.
Теперь все время и вся энергия Толстого уходили на совершенно другие дела, не имеющие прямого отношения к литературной деятельности. Эти дела были, во многих отношениях, легче и приятнее, да, пожалуй, и выгоднее. Торжественный ужин в Кремле – Толстой первый гость на нем. Прием в честь заехавшего в Москву знаменитого иностранного писателя – и тут Толстой необходим. Показывают в кино достижения социализма на культурном фронте – как же можно обойтись без Толстого?
Квартиру свою Толстой обставил старинной дорогой мебелью. Особенно любил он вещи красного дерева и карельской березы эпохи Павла Первого. Он покупал дорогие картины, коллекционировал фарфор, любил редкие книги. Библиотека его была превосходна. Иногда его выпускали за границу «проветриться», откуда он привозил десятки ящиков и чемоданов, наполненных всем – начиная от холодильника и кончая сотнями граммофонных пластинок. Хорошо жил его сиятельство граф Алексей Николаевич Толстой при советской власти!
Когда Алексей Толстой узнал о скором замужестве своей дочери, то, как и подобает всякому отцу, воспитанному в старомодных буржуазно-мещанских правилах, он решил поближе познакомиться со своим будущим зятем и устроить в честь его специальный ужин.
Комбриг был удивлен таким неожиданным и непонятным приглашением, но согласие дал, желая сделать приятное своей будущей жене. Ужин должен был состояться на квартире Радина, который любезно и предоставил ее для этого исключительного события в полное распоряжение Толстого.
Когда приятели стали вечером собираться на ужин, то уже один их внешний вид доставил Толстому полное удовлетворение и рассеял все его сомнения. Видимо, его строгие предупреждения были восприняты полностью.
В ожидании приезда комбрига похаживали они чинно вокруг сияющего стола, потирая руки и стараясь не смотреть на запотевшие графинчики с водкой, серебряные ведерки с шампанским во льду и на хрустальные и серебряные блюда с балыком, икрой и слоеными пирожками. Наконец раздался звонок, взволнованный Толстой побежал в переднюю встречать дорогого гостя. Через минуту статный подтянутый военный с ромбами в петлицах, с орденами на груди входил в столовую.
– Позвольте вам представить – товарищ комбриг Хмельницкий, – произнес Толстой.
– Прошу, товарищи, к столу, – поспешно пригласил всех Толстой, не без оснований предполагая, что несколько рюмок водки под хорошую закуску сразу же разрядят, неизбежную в начале, некоторую напряженность атмосферы.
Гости сели за стол. На председательском месте поместился жених, напротив него – на другом конце стола – сел Павел Сухотин.
– Прошу по первой, товарищи, – оживленно произнес Толстой, поднимая рюмку. – За здоровье нашего дорогого гостя, товарища Хмельницкого!
– Я не пью. Прошу простить… – сухо ответил комбриг, к ужасу всех присутствующих и особенно самого Толстого.
– Как не пьете? Совсем не пьете?
– Совсем не пью.
Воцарилось опять молчание. Общая натянутость не только не исчезла, а наоборот – стала еще усиливаться. Некоторое время слышен был только стук тарелок, ножей и вилок. Кое-кто из гостей попробовал было завести разговор об искусстве и литературе, как и предполагалось по плану, но разговор повис в воздухе. Комбриг молчал и молча ел то, что ему накладывали на тарелку. Так прошла первая половина ужина. Вся компания, помня строгие наставления хозяина, держала себя чинно и пила умеренно. Но так как напряженность атмосферы за столом все нарастала, то некоторые из гостей, в отчаянии, потеряв надежду на непринужденную застольную беседу, начали наливать себе водку уже не маленькими рюмочками, а солидными гранеными стаканчиками. Первым налил себе водки Павел Сухотин. Этот седой джентльмен даже и не пытался завязывать разговор с комбригом, а хмуро молчал весь вечер, иногда недружелюбно поглядывая на непьющего жениха.
Неожиданно Сухотин поднялся со стула и, опершись руками о стол, вызывающе уставился на комбрига. Все замерли.
– Ты что сидишь, как болван, сукин сын?.. – начал Сухотин своим хриплым голосом. – Ты что думаешь – мы тут все собрались глупее тебя? Ты надел свои побрякушки и гордишься перед нами, осел! – Вид Сухотина был страшен, лицо налилось кровью, глаза, казалось, готовы были выскочить на лоб. Толстой от ужаса онемел. Радин бросился к Сухотину.
– Ты с ума сошел, Паша! – закричал он с отчаянием в голосе. – Что ты делаешь? Опомнись!
– Ты и мизинца нашего не стоишь, идиот! Ты – мальчишка, что ты знаешь? Ни черта ты не знаешь! Разве что своего Маркса да как из пушки стрелять! А ты Платона читал, дурак? А ты знаешь, кто такой Платон? Ты вот раз в жизни попал в приличное общество, а вести-то себя как следует не умеешь, собака… – Сухотин обрушил на жениха град уже совершенно нецензурных выражений. Радин, при помощи лакеев, оттаскивал его от стола. Комбриг не мог сообразить, как ему реагировать на оскорбление: застрелить ли Сухотина на месте, самому ли уйти, или вызвать по телефону НКВД. Толстой же, наконец, очнулся от оцепенения, выбежал в переднюю, схватил шубу и бросился опрометью на улицу. С тех пор, как мне говорили, он ни разу не встречал мужа своей дочери."