"Призрак всегда с нами" или "Призрак и люди". Продолжение и окончание.

    Призрака перевели в гербовую комнату с блестящим паркетом, хрустальными люстрами, красными коврами, столиками с позолоченными ножками, зеркалами, словом, в величественные и великолепные покои, в которых живут земные владыки.

     Призрак не принимал обрушившейся на него славы. Она являлась ему в виде почитателей знаменитой шашки, которая часто красовалась на его боку в стальных ножнах, так как хранитель музея опасался, как бы призрак не превратил шашку в нечто неподобающее славе; сподвижников, которые писали о нем воспоминания, хотя призрак помнил, что никакого участия ни в каких временах сподвижничества он не принимал и никаких сподвижников у него не может быть.

    Разве что портной, предлагавший сшить генеральский мундир, но и он стоял в стороне от всех великих событий и имел к ним отношение в том роде, что шил всяческие мундиры и папахи, но так зашился, что какая-то могущественная папаха и той же силы мундир выпороли его шашкой за швейную машинку, не отечественного происхождения. Портной забросил своё хлебное ремесло и стал сапожником, но и от сапожничества пришлось отказаться, сапоги тоже пришлись кому-то не по вкусу, и ремесленник, поняв недостатки ремесла, забросил его, как бы решив оставить человеческий род босым и голым, и исчез, как и родственник призрака в чине генерала.

     Оказалось, что призрак знал грамоту и писал мемуары с дарственной надписью, которую сподвижники оценивали во стократ дороже самих мемуаров, заполнивших все отечественные и зарубежные прилавки. Слава являлась призраку и в словах хранителя музея, который отзывался о нём как о великом земном провидении. И даже такое слово вылетало из уст хранителя музея. Призрак пытался ускользнуть от славы, но его жизнь принимала совершенно загадочный для него характер.

     Для него устраивали спектакли с танцующими русалками и дельфинами, поющими попугаями, организовывали праздничные вечера по случаю дня его ангела с пушечной стрельбой и народными гуляниями, портретами на бумажных змеях, торжественные вечера с читками лекций о его детстве, юности, шалостях, играх, но это были не детские шалости и игры, а проявление каких-то справедливых и бунтующих помыслов, хотя призрак знал, что не только в детстве, но за всю свою жизнь он никогда не бунтовал, но крепко был порот шашкой деда за то, что однажды зашёл в церковь вместе с прадедом, которого тоже достала шашка деда за пасху и крашеные яйца.

    Не обошла призрака и могущественная театральная слава, и многие даже знаменитые артисты резко высказались друг против друга за право представлять его на сцене. Скульпторы никак не могли прийти к соглашению из-за бронзовой скульптуры призрака, которая должна была стать венцом всех скульптур. Композиторы... Композиторы тоже служили призраку и искусству. На свет вытаскивались нянечки и кормилицы призрака, родственники и прародственники из таких глубин, заглянуть в которые было просто немыслимо, однако некоторые заглядывали, находя живительные источники, питавшие призрака.

    Оказались у призрака и дети. Они приходили с внуками и правнуками. Пришлось ввести специальные родственные часы приёма, секретарей в белых костюмах. Дети призрака устраивали скандалы, если тот не признавал их, интриговали против секретарей и, в конце концов, изжили их, оставив призрака на попечение родственных чувств. К этому времени призрак стал чем-то похожим на мужа всех жён, отца всех детей, дедушку и прадедушку всех внуков и правнуков. Он перерос человека заграничного рода Давида, отнял у него славу, на что посрамлённый Давид, если б умел говорить, высказал бы ему много разных слов. Величественная тень призрака достигла самых отдалённых окраин планеты. Его звание, как профессора, оригинала... выражалось во всех ученых степенях и научных областях. За его именем находились в очереди. Он становился похожим на пророка, перст которого с удивительной быстротой ввергался во все стороны человеческой жизни.

     Впрочем, находились и такие, что распространили слухи о вздорном характере призрака, который якобы требовал, чтобы его называли «Ваше превосходительство", "Ваше высочество", "Ваше сиятельство", который хотел стать императором, фельдмаршалом и посягал даже на фараона Рамсеса Великого. Были и другие, которые удивлялись странным попыткам призрака, становившегося сущим дьяволом в своём сопротивлении славе, так что его подготовка к отечественному и иностранному показам занимала недели, а то и месяцы, в течение которых призрака приходилось увещевать, уговаривать, брызгать святой водой и прибегать даже к новейшим средствам гипноза и знаменитым заграничным специалистам. Странности призрака хранитель музея называл великими странностями величайшего человека, ставшего в такой ряд... Хранитель музея давал понять, что нет ещё такого слова, которое смогло бы выразить все величие призрака.

     Чтобы как-то успокоить и усмирить призрака, хранитель музея пускался во всякого рода изобретательства. Он вернул ему его любимого кота Степана и мышей, живших с ним в сторожке, но сбежавших на самый конец города, напуганных небывалыми происшествиями. Но Степан, мыши и призрак яростно набрасывались на сподвижников, кусали их, и хранитель музея прибегал к успокаивающим действиям. Степан, мыши и призрак засыпали, и величественная спина земного провидения во всем белом вновь открывалась посетителям музея, вдоволь перед этим налюбовавшимися знаменитой шашкой и даже насмеявшимися над Давидом, поза которого, как утверждали, становилась все более невзрачной и не величественной, а лицо угрюмым, словно он собирался бежать из музея.

     Во время снов призраку тоже не было покоя. К нему являлся Давид, грозил, советовал вести себя поприличней и не быть выскочкой, а лучше всего убираться из музея, а не то... Давид потрясал железной кольчугой какого-то древнего рыцаря и обещал заковать в неё. За Давидом появлялся дед... тоже грозный и суровый, с шашкой, обвинял внука в жульничествах, похищении незаслуженной славы и обещал проучить зарвавшегося. Дед и Давид называли призрака самозванцем и каждый раз во сне подвергали его участи всех самозванцев, так что он просыпался в холодном поту.

     Возможно, что со временем призрак смирился бы с бременем славы, переплавил бы Давида, запретил бы деду являться ему во сне, вытащил на свет ещё небывалые реформы по перестройке музея, возможно, что Степана и мышей после жизни призрака пустили бы под скальпель, набив тряпками, соломой, превратив в чучела, если б его не ждали новые перемены, объяснимые разве что теми желаниями, которые появляются у великих, когда их выталкивают в шею, не считаясь с тем, что на шее великого некогда покоилась величественная голова, дослужившаяся до простого тычка в затылок.

     Призрака готовили к очередному иностранному показу, ожидая приезда высоких дружественных заграничных гостей. Мыли, стригли, красили, ворочали со стороны в сторону, наводя отечественный блеск и лоск. Парикмахер трудился возле бороды призрака ножницами не хуже, чем дед шашкой в своё время и удивлялся тонкости и эластичности волос великого человека, хотя они жгли его руки, как крапива, он даже вскрикивал, но так вскрикивал, что человек, стоявший рядом и внимательно наблюдавший за ножницами парикмахера, ничего предосудительного в его голосе не находил.

    Массажист при каждом прикосновении к коже великого человека, которую без труда можно было собрать в гармошку, восклицал "О!", тем самым выказывая своё восхищение и не оставляя никаких сомнений в чистоте своих мыслей, портной..., впрочем, врачевателям и снабженцам, занимавшимся декорацией призрака ничего нельзя поставить в упрёк. Они трудились не покладая рук, понимая всю значимость предстоящего высокого визита, ложившегося бременем не только на призрака, но и Степана в парике седого цвета, и мышей, подстриженных под бобрик.

    Хранитель музея и сподвижники сидели со словарями и, заглядывая в них, бормотали: "по-ихнему так, а по-нашему вот как?". Подсунули такую книгу и призраку, но тот выразился известными русскими словами, которые производят сильное впечатление на иностранцев, и они запасаются ими, как запасаются матрёшками и прочими нашими сувенирами. Вначале все одобрительно покивали, а потом побледнели. В то время, когда хранитель музея лихорадочно совещался со сподвижниками, как бы призрак не прошёлся подобным словом по высокому визиту - в музей явился человек.

     Был он с большой сумкой и с недовольным выражением в лице. И без всякого окружения. Хранитель музея махнул рукой, и сподвижники, открыв рты, уже хотели поприветствовать человека по - заграничному, как человек открыл сумку, выбросил из неё шашку и достал призрака ногой. Поступок человека привёл вех присутствующих в изумление. Парикмахер от злости отхватил полбороды призрака, несмотря на то, что раньше немел от одного прикосновения к ней, добрался бы и до его носа, если б не массажист, так хвативший призрака по спине, что тот даже вскрикнул "ой!".

     Через два часа возле музея собралась огромная толпа. Никто не мог толком объяснить, в чем дело. Даже дежурный страж уличного порядка, отслеживавший очереди в винном магазине и бывший в курсе всех дворовых известий, растерялся и по давней привычке начал срывать погоны и стягивать мундир. Такая поспешность вызвала другую поспешность, и по толпе прошёл слух о чужеземном нашествии, который вызвал у толпы совсем не те чувства, на которые рассчитывал народный лектор, читавший лекции о народности, известный в учёном мире как тонкий психолог и знаток отечественного патриотизма.

     Чужеземное нашествие взбудоражило толпу. Послышались голоса. Среди них выделялся хорошо поставленный голос ранее знаменитого артиста, который мастерски исполнял все чужеземные роли, вызывая тем самым симпатии публики и зависть артиста, игравшего отечественные роли, который и написал вдохновенную статью, где доказывал: тот артист вовсе не артист, а истый чужеземец, все его родственники тоже чужеземцы, и пробрался он тайком на народную сцену, чтобы позорить отечественное искусство. Артиста - чужеземца выгнали, чуть было не выслали за границу, но потом решили, что талант за границей - вещь вредная. Изгнанный артист долго мыкался, а после устроился истопником при клубе народной самодеятельности, топил печь дубовыми поленьями, пел частушки под баян, так притопывая ногой, что баянист ругался и сбивался с песенных частушек на военные марши.

   Чужеземное нашествие оказалось неожиданным и для известного общественника, отставного генерала - пехотинца, который, выйдя на пенсию, записался в клуб юных моряков с надеждой оставить свой след не только на суше, но и на воде. Генерал - пехотинец, прибрав юных моряков к рукам, уже числился в юных лётчиках и юных космонавтах, подумывая о своих отпечатках в атмосфере и выше.

     Появился какой-то старый обдёрганный солдат, сделал под дробь, на плечо, коли, к ноге, прошёлся даже по-пластунски, чем вызвал особое восхищение разносторонностью военных навыков, одолел каменный забор, а, увидев генерала - пехотинца, промаршировал и так щёлкнул, став навытяжку перед отставником, что тот беспокойно спросил: "Ты что?". Солдат молчал, в душе ожидая приказа. В его ушах стоял непрерывный бой барабанов, слышался зов трубы, молодцеватые выкрики, которые искусно воспроизводил его сосед, за что чужеземцы лишили его руки и ноги, а полководец - мемуарист чуть не головы за не доблестные слова, сказанные солдатом полководцу после прочтения мемуаров. Перед глазами солдата мелькали исконные лица врагов в шлемах, касках, со щитами, мечами и даже стрелами, о которых солдат читал в истории, написанной победителями с тем блеском, который они проявляют не на полях сражений, а в летописях.

     Сумятица всё больше увеличивалась, началась давка, когда к музею стали подтягиваться колонны юных пехотинцев, моряков, лётчиков во главе с генералом - пехотинцем, рядом с которым вышагивал заслуженный деятель. В чём он был заслужен - никто не знал. Поговаривали, что он очень хорошо читает со сцены сказки всех народов, а в перерыве между сказками ещё лучше исполняет танцы народностей и даже поёт вокалом. Генерал - пехотинец молодцеватым голосом выкрикивал команды сразу для трёх родов войск, отчего солдаты суши давили на солдат воздуха, а солдаты воздуха на солдат моря.

   Возникла такая неразбериха, что заслуженный деятель, уже подобравший танец победителей и вспомнивший сказку о грозных завоевателях и даже поставивший с вой вокал в самое похвальное положение, был сбит марширующими колоннами, от топота которых проснулся дворник, которого считали мёртвым, так как он недвижимо лежал ужо третьи сутки, и все, проходя мимо, спорили, когда же его будут хоронить. Оживший мертвец, увидев пожарников, которые лихорадочно выискивали отблески огня, и, почувствовав сухоту в горле закричал "Воды!". Истомившиеся пожарники направили воду на голос, тотчас последовал другой крик, возвещавший о "потопе". Вода, обрушившаяся на толпу, и гул, поднявшийся над ней, вывел из оцепенения признанного учёного недр, заведовавшего вулканической кафедрой в одном институте.

     Вулканолог, обладавший зычной глоткой, возмужавшей в научных спорах о грозных явлениях природы, незамедлительно подал свой голос в защиту землетрясения. Землетрясение вызвало ещё большую панику, начали кричать о каких-то невиданных грозных явлениях природы... конце света, страшном суде... Появились служители культа в черных сутанах, грешники и кающиеся, в числе последних атеист, ранее разносивший в пух и прах архангелов, трубный зов, мистические числа и восхвалявший силу атома.

    Научная кафедра тоже не осталась в стороне, и поклонники теории пришельцев уже довольно потирали руки, готовясь к встрече с отдалёнными братьями по разуму, а их противники с реалистическими взглядами, которыми они выслужили и должности, и пенсии, готовили контраргументы, когда из музея вышел дворник и, крякнув от досады, попытался переломить шашку о колено.

   В се утихли, а атеист, уже успевший осенить себя крестом и натянувший чёрную сутану, пробормотал: "Так вот оно что". Тотчас вспомнили призрака и тотчас забыли. Дружественным иностранным гостям сообщили о его болезни, одна отечественная газета даже напечатала некролог о смерти призрака, о котором скептически отозвался иностранный голос.

     Перемены сначала с удивительной быстротой охватили музей. Шла такая кутерьма и путаница, что даже иностранный голос, вещавший зло и язвительно, сбился с толка и понёс небывалую околёсицу, его поклонники махнули на него рукой, усомнившись во здравии ума его. Ничего вразумительного не мог сказать даже самый известный наблюдатель - исследователь.

    Он по школьной привычке грыз ручку и после каждого дружного выкрика толпы, означавшего появление личности, которая возвещала порядок, благоденствие и процветание, торопливо записывал личность в тетрадь в клеточку, а его сподвижники лихорадочно разыскивали её следы и отпечатки в великих знамениях прошлого. Следов личности, как правило, в знамениях не находилось и их приходилось создавать научным воображением. Новая личность, ещё не успев как следует очернить своего предшественника, который в свою очередь чернил другого предшественника, так что трудно было разобраться в великодержавных красках, сменялась ещё более новейшей, возвещавшей ещё больший порядок, благоденствие, процветание..

    Все улицы были запружены шествиями. Всё было похоже на карнавал. Появились какие-то светлости, высочества, величества, мессии, авантюристы... другие вершители человеческих судеб с великими откровениями, прорицаниями и пророчествами.

     Во время этих событий призрак сидел в комнатке с клетчатыми окнами, где уже находился и хранитель музея, который и признался, что всё произошло по благородному вдохновению и душевной путанности. Хранитель музея после этого куда-то бесследно исчез. Долго не знали, как поступить с призраком и с шашкой деда, но потом махнули и на призрака, и на шашку, решив лишний раз не тревожить общественное спокойствие, так как слишком много было претендентов на шашку, среди них весьма влиятельных. Шашку упаковали в футляр из-под скрипки и спрятали в Давиде, высверлив его гипсовую начинку.

    На этом историю можно было бы и закончить, но дело в том, что произошло невероятное. Призрака направили в сторожку, из которой он неизвестным образом через день исчез, а вместе с ним исчез и музей.

.